Отшельник встречал гостей. Витус пришёл к нему ранним утром с котомкой за спиной да мечом в руке. <<Ну и вид у тебя, малец, — заявил старик — Где ты умудрился так извазюкаться?>> Пересказ событий сопровождался всхлипами гостя и опустошением початой бутылки настойки.
— Что ж поделать, жизнь часто подсовывает нам такие моменты, — менторским тоном начал отшельник. — Кто-то говорит, мол, это наказание за наши поступки, другие уверяют, что это уроки судьбы. Хах. Я считаю так: дерьмо случалось, случается и будет случаться. Жизнь — собачье дерьмо, а мы в ней непереваренные, то бишь несломленные куски мусора.
— Налей.
— Наливаю, мой друг, наливаю. Держи колбаски, там огурчика возьми. Ну, будем, — в очередной раз звучно встретились стаканы и через долю секунды опустели. — Ох, хорошо пошло. Ты поплачь, поплачь. Плакать полезно и вовсе не зазорно. Кто сказал, что мужчины не плачут? Ба, да это предрассудки.
— Налей.
— Наливаю, мой друг, наливаю. Держи зелени, возьми лучка. Извини, ничего горячего нет. Так, о чём я там? Ах, да, предрассудки. Люди — глупые существа; они до сих пор возносят клятвы своим божкам, не замечая в чьих лапах их души. Матерь нависла над этим миром, как кукловод, дёргая за нужные ниточки, и ей невдомек, что эти ниточки могут порваться, а подчинённые уйти в самоволку. Ей кажется, она властительница мира, но её мир — это небольшой загон, окружённый ещё большим загоном.
— Налей.
— Наливаю, мой друг, наливаю. Опусти свой меч, но далеко не убирай, положи котомку на скамью и чувствуй себя как дома. Закуришь? Ну, твоё дело, а я, пожалуй, наслажусь ноксианской сигарой. Эгэ, да тебя, ох, чёртов кашель, кажись, разморило. О чём мы там говорили? Ах, да, наши драгоценные сородичи. Матерь, — при её упоминании Витус стукнул кулаком, грозно ощерившись. — Не ломай стол, хлопец, он у меня единственный. Матерь…
Отшельник прервался на полуслове. Послышался настойчивый стук в дверь. Спустя мгновение через порог перешагнул Ворон. Он походил на довольного кота, загнавшего в угол стаю мышей. Его походка была развязна, в движениях читалась надменность. Без сомнения, это появление было спланировано заранее, и оно возымело должный эффект на старика.
Пожилой хозяин скукожился, боязливо пряча глаза. Именно этого он и боялся, стараясь аккуратно вызнать у гостя, куда запропастились другие охотники. Конечно, его всеми забытая персона уже никого не интересует, но если сюда забредёт кто-то несущий волю Матери…
— Ещё одно место найдётся?
— Потеснимся, — с явным беспокойством отвечал отшельник. — Присаживайтесь, маэстро, я, так уж и быть, подвинусь. Да, сюда, вот и славно. Ну-ну, Витус, не обижай гостя, толку-то от твоих замашек. Давайте, братцы, ещё по одной…
Витус, уже изрядно пьяный, пытался ухватить пришедшего за шиворот, но тот одним из перьев пригвоздил его ладонь к столу, пресекая всякую дерзость. Мужчина закричал, скаля клыки в тщетных попытках высвободиться.
— Да, Витус, не обижай своего старого друга, и он сделает тебе подарок.
Ворон взмахнул рукой; на столе появился эфемерный кролик. Запахло маком.
— Ну и ядрёное же пойло у тебя, старик. Брр! — пришедший подцепил душу и оттянул от Витуса. — Вы говорили о Матери. Что ж, дни прародительницы сочтены. Взгляни, дефектный, перед тобой её убийца, тот, кто сделает невозможное и освободит всех нас.
— Далеко же вы зашли…
— О, очень далеко, и отступать не намерен. С самого рождения я присматривал за ним, нянчился, как с щенком, и всё ради этого момента. Вчера он доказал свою решимость, и, признаться, всерьёз меня впечатлил. Ну же, Витус, подними свой взгляд, посмотри в мои глаза. Хватит зыркать на душонку своей возлюбленной, она не должна встать между нашими делами.
Во время диалога наш герой развязал свою котомку, незаметно надел магнитную перчатку на свободную ладонь. Это весьма габаритное устройство работало при помощи даркиния и было способное притягивать лёгкие предметы, а также воздействовать на рычаги с отдалённой дистанции. По крайней мере, так оно должно было работать.
Дождавшись, пока Ворон отвернётся, мужчина взмахнул ладонью вверх; перо послушно взмыло в воздух и вонзилось в потолок. На этом Витус не остановился. Он потянулся к мечу, но противник был проворнее: сократил дистанцию и точным ударом в переносицу повалил героя за скамью.
— Довольно, Витус! Нам нечего делить. Теперь, когда твой спектакль подошёл к концу, ты…
— …Забрал её, — перебил герой, поднимаясь на ноги, смахивая кровь с расквашенного носа. — Ты забрал у меня Дулси! Это был ты!
— Да, — без зазрений совести ответил Ворон, впрочем, понятия совести ему неведомо. — Того требовала ситуация. Не помри она вчера от твоей руки, погибла бы позже, через каких-то там пятьдесят лет. Какая разница? Для нас с тобой эти цифры смешны. Пройдёт годик-другой, ты и не вспомнишь про этих людей. Витус, пойми же, что игры кончились. Ты уже не ребёнок, а я не добрый следователь, убирающий за тобой тела. Наступит день, и мы будем равны.
— Гнида… Ненавижу!
Очередная атака Витуса не увенчалась успехом. Он кинулся на противника в исступленной ярости и через мгновение уже лежал пластом, проделав под собой здоровенную дыру. Отшельник попытался помочь: бросил изъятое из половицы копьё. Атака получилась донельзя слабой; неблагодарный гость перехватил снаряд и вернул отправителю, пригвоздив того к стене.
— Ты слишком наглый, — Ворон отщепил очередное перо, метким броском уничтожая душу. — Значит, останешься без подарка.
Уста Витуса открылись в немом стоне, ладони сжались в кулак. Рассудок твердил ему: <<Не поддавайся эмоциям! Будь осмотрителен!>> — но пьяная горячесть брала вверх. Он и не заметил, как Овид вышел на первый план; вскочил на ноги, разминая затёкшие мышцы.
— Господа, сегодня у нас будет куриный стейк, — герой хрустнул кулаками уверенно сокращая дистанцию. — Шаг первый: общипать пернатую мразь.
Лицо Ворона было скрыто за маской, но, мы уверены, он знатно струхнул. Напор Овида, его безбашенность, доля безрассудства — это по-своему пугало. Главное оружие в сражении — страх, и побеждает тот, кто умело его использует. Впрочем, секундное замешательство не продлилось долго. Они сошлись в бою, словно два хищника, не поделившие добычу.
Овид набросился на противника, сделал нижний захват; Ворон старательно бил коленом, колотил по спине, но хватка мужчины была крепка. Он прижал противника к стене, тот начал орудовать пером, как заточкой, метя в бока. Удар. Удар. Удар! Кровь была повсюду: на полу, стенах, комоде, но Гальего не сдвинулся ни на шаг.
— И это всё, что ты можешь? Наверняка и жёнушку свою отыметь не в силах, — Овид потянул за ногу противника, а когда тот оказался на полу, стал наносить удары коленом. — Шаг второй: отбить мясо, как следует!
— Стой! Ты не понял, мы… Я сп… Я по… Матерь…!
Удар. Удар. Треск. Удар. Удар. Удар. Каждое слово Ворона становилось хворостом в пламени ярости Овида. Он бил его в исступлении, словно потерял себя. Когда остановился, лицо оппонента представляло собой отвратное месиво, описание которого непременно вызовет у читателя рвотный рефлекс.
В завершение, словно желая показать своё превосходство, мужчина поднял Ворона над головой и отшвырнул к противоположной стене. Ему нравилось доминировать в этом бою, ощущать ничтожество своего врага перед ликом неизбежной смерти. Он, словно Ноктюрн, питался страхом.
— Ты не понимаешь своего предназначения, — хрипя, распинался Ворон. — Только и делаешь, что тратишь время на жалких людишек. Но ты, о, ты, можешь всё понять. Стой, не нужно этого делать, мы можем договорится. Я… Я знаю, что тебе нужно.
Ворон понял, с кем имеет дело. По изменчивым движениям, потемневшей радужке глаз он признал в своём собеседнике нерождённого брата Витуса. <<Этот всё поймет,>> — размышлял негодяй, пытаясь незаметно добраться до валяющегося в двух шагах меча. Овид, шатаясь, подошёл, схватил за горло; в его глазах плескался гнев.
— Выкладывай.
— Ты можешь уничтожить Ма…
— Тело. Мне нужно тело, — мужчина сильнее надавил на горло Ворона. — Это твоя Матерь сможет его сделать? Верно? Отвечай!
— Убей её или умри сам!
На последнем издыхании Ворон ухватился за меч и вонзил под грудь героя. Хватка тут же ослабла, мужчина пошатнулся, но не отпускал своего противника. Негодяй почувствовал переломный момент, воспарил духом, стал вгонять клинок глубже. Овид ощерился, зарычал.
— Подчинись мне, несносный мальчишка! Будь благодарным за всё, что я сделал.
— В благодарность, — прошипел герой, — я убью тебя быстро.
Послышался хруст, тело Ворона обмякло. Из глазного яблока погибшего тщетно проклёвывалась душа. Мужчина уничтожил её, разбив голову сильным ударом ноги.
— Молодчина, — захрипел отшельник. — Говорил ведь: дерьмо было, есть и будет!
***
— Что произошло? Овид? Почему я лежу на кровати, откуда здесь эти тряпки? Где отшельник? Чёрт, перед глазами всё плывёт, ужасная слабость…
— Ничего стоящего, — отвечал брат. Голос его доносился отдалённым эхом в сознании героя. — Всего-то ещё один труп на нашем пути.
***
После случившейся потасовки в хижину отшельника прибыли Киндред. Они застали Витуса в ослабленном состоянии. Раны уже затянулись, но герой ощущал себя, словно насухо выжатая тряпка. По настоянию старика (ему, наконец, помогли), мужчине споили несколько отвратных на вкус снадобий. Это помогло частично восстановить силы.
— Здраво наш малой ему пёрышки поотрывал, — прорычал Волк, с отвращением осматривая труп Ворона. — Говорил тебе: рано или поздно это случится. Нужно было прийти раньше, поднатаскать Витуса…
— Заткнись, — неожиданно для себя вспыхнула Овечка. — Помоги дефектному.
Женщине, как и любой матери, было тяжело смотреть на страдания своего чада. Она расположилась подле Витуса, разглаживая быстро затягивающиеся рубцы. Чувство вины не давало ей покоя, и каждое новое прикосновение к отпрыску вызывало эмоциональную эскплозию в сердце Овечки.
— Моё любовь — моё проклятье.
***
— Мама, это ты?
— Я тоже здесь!
— И вы, дядя Волк, тут? Как же я рад вас видеть, но, — женщина пыталась прижать очнувшегося Витуса, но он старательно избегал этих объятий, — Но прошу: добейте меня.
— Бредит, — вмешался старик, раскуривая очередную сигару.
— …Добейте меня признанием. Будьте честны, — продолжил мужчина. — Вы знали правду, или Ворон и вас ввёл в заблуждение? Ох, мамочка, ты молчишь, значит…
— Нет, Витус, конечно, нет, — сын обмяк в объятиях женщины, позволяя собой располагать. — Ни я, ни Волк не желаем тебе зла. В кознях Ворона мы не участвовали, но были вынуждены исполнять волю Матери.
— За своё коварство, — прорычал Волк, кидая взгляд на труп, — он поплатился. Но для него смерть, что для тебя сон. Это негодяй ещё явится, будь уверен, малой.
— Значит, это ещё не конец?
— Конец наступает только после смерти, всё остальное — путь, — начала Овечка. — Тебе не стоит опасаться Ворона, по крайней мере, в ближайшем будущем. Матерь его восстановит, он возлагает слишком большие надежды на тебя, поэтому не станет выдавать.
— Матерь, — мужчина почувствовал вмешательство Овида, но он не сумел выйти на первый план. — Острова. Точно. Мне нужно на Острова.
— Бредит, — повторил старик.
— Нет. Старик, ты мне рассказывал про столицу, про Матерь, про души. О, мамочка, не смотри на него так, не скаль клыки, дядя Волк, он сделал это по моей просьбе. Если существует способ договорится с ней — следует им воспользоваться. Нет, мама, не нужно меня отговаривать. Я уже не ребёнок и волен сам принимать решения.
— Ты и правда вырос, — задумчиво произнесла Овечка, прижимая голову сына. — Но каким бы большим ты ни был, время ещё не пришло. Что за коварство отправлять на верную смерть любимого сына, убеждая его и себя в успехе этой поистине безумной затеи. Способны ли матеря, людские душонки к подобному предательству? Я не способна.
***
По прошествию трёх дней Витус был готов отправляться в путь. Если быть до конца откровенными, герой уже давно мог отбыть, но всячески тянул время: хотел подольше побыть с Киндред. Но чем больше времени он проводил с Овечкой и Волком, тем меньше оставалось причин для поездки на Острова. Однажды утром Овид сломил его нерешительность; братья твёрдо решили, что пора сделать шаг вперёд. Настал час прощания. И в одно прекрасное утро Гальего пожал руку отшельнику, обнял Овечку, погладил Волка и отправился в Туулу с намерением воспользоваться бригом брата. По пути ему повстречались Тифон и Тумба. Он привлёк их внимание знакомой читателю фразой:
— А ну пшли сюда, псы безмозглые!
Подобное поведение было своего рода игрой для Витуса. Он понимал, что сыскал славу богатого приезжего, а потому вжился в роль и вёл себя, как настоящий барон. Герой унижал, но только для вида. Его лицо зачастую говорило совсем о другом.
— Я отбываю. Мне нужно забрать вещи из лачужки, — начал Гальего, когда рыбаки подошли к нему. — И доставить их, сопровождая меня в порт. Плачу по сто динаров на лапу. Договорились?
***
— Тифон, харе дрожать, как осиновый лист, лучше крепче телегу держи.
— А как не дрожать-то, Тумба? Мы дожидаемся господина среди сгоревшего селения, где смердит трупной вонью и повсюду кровь.
— Не смотри на кровь, смотри на лачужку. Ох, и знатно же оно обгорела. И чего здесь удумал брать господин? Как зашёл внутрь, так уже несколько минут там ходит. Может, деньги забирает?
— Не знаю, Тифон, ох, не знаю. У богатых свои причуды, кто ж их поймёт, — после недолгого молчания, хлопец продолжил. — Совестно мне.
— За червя в компоте?
— Нет, то другое, шутки ради ведь. Я как вспомню того жупеля… Кажется мне, что это мы… Ну, того…
— Замолчи, Тумба. Мы поступили, как честные люди, а если этот господин насолил кому, так кто ж скажет, что это наша вина? Всё, молчок. Он возвращается!
***
— Так, значит, уважаемый господин, вы отплываете?
— Да.
— И, стало быть, жёнушку свою забираете? Ай, Тумба, ты чего бьёшься!
— Она погибла, — наиграно-холодно ответил Витус. — Я буду нести траур в Ноксусе.
— Ох, мои соболезнования, господин. Ужасное напастье про…
— Стоп, — скомандовал Витус, расположившийся на тележке. — Это ведь там поля мака? Заплачу ещё сто динаров за букет цветов.
***
— А, всё-таки, добрый этот господин, — говорил Тумба вместе с другом, сидящий на причале, смотря вслед уходящему судну. — Оставил нам не двести, а тысячу динаров.
— Откупился, — парировал Тифон. — Ворожея говорит: коль на душе тяжело, человек пытается задобрить духов через себе подобных.
— Тьфу на тебя! Вот что ты пристал к этому господину? Как краб за задницу укусил, да не отпускаешь!
— Я-то чего? Я ничего! Я просто говорю, мол, добрый господин, но не чистый.
— Пусть так. Знаешь, Тифон, что-то мне подсказывает, что мы его больше не увидим. Даже грустно как-то.
— Твоя правда, Тумба, твоя правда… Но чего грустить-то? Где бы ни был этот господин, уж он-то точно не пропадёт!
Вскоре судно скрылось за линией горизонта, оставляя за собой след из маковых листьев, раз и навсегда вычёркивая Витуса Гальего из жизни Ионии…