Парусник пробирался через толщу плотного тумана. На борту находилось двое. За вёслами сидел высокий загорелый мужчина в расцвете сил, облачённый в сверкающий белизной плащ. Его звали Сима. В свободное от работы время он подрабатывает проводником: отвозит желающих на Острова. Один из таких субъектов сидит напротив, опустив голову и закутывая своё тело в рваный плащ. У него нет имени, поэтому мы будем называть его Молчуном.
Две недели назад этот мальчишка (по голосу становилось понятно, что ему едва ли исполнилось двадцать) отыскал его в Нашраме, вручил увесистый кошель рунитов с предложением отвести его на Острова. Договор был заключён, руки пожаты, и на следующий день герои выдвинулись в путь.
Стояла гробовая тишина, нарушаемая работой вёсел.
— Место, — прервал молчание Сима, — очень дурное для путешествий. Но ведь ты это знаешь, не правда ли?
Молчание. Стук волн о корпус судна. Вдали завывали мертвые.
— Догадываюсь, что ты решил отправиться в Гелию. Обычно такие, как ты, без обид, малой, рвутся именно туда. Чёрт их знает, чего им там надо. Возможно, росказней авантюристов наслушались, а быть может за легендами гонятся.
Юноша поднял голову. Провожатый понял, что попал точно в цель.
— Ну, легенды. Легенды — это сказки, и про Острова таких сказок много, на любой вкус и жанр, — Сима опустил вёсла, переводя дух. — Есть сказка про Матерь. Слыхал, нет? Это такая образина, которая крадёт души и вселяет их в изготавливаемые тела. Жутко, не правда ли? Говорят, её окружает целый скоп убийц, который эти самые души и похищают.
— Охотники.
— А? Ну, да, их охотниками кличут. По легенде, после перерождения Матерь делает каждому из них маску. Медведя, например, волка там и всякой другой живности.
— И крысы.
— Да, парень. И крысы.
Замолчали. Днище лодки коснулось мели.
***
Молчун был ловким, быстрым существом. Жизнь на улице научила его двум важным наукам: не переходить дорогу чужим и держатся в тени. Этими правилами юноша руководствовался при высадке на Острова. Он миновал беспокойных духов, обходил стороной страшные силуэты в тумане. Несмотря на свою трусость, герой мог дать достойный отпор обидчикам. На его пазухе висел топорик, не единожды запятнанный кровью.
За плотным туманом скрывались свинцовые тучи. Стенали души, в припадке бешенства кричали мертвецы. Герой неуверенным шагом продолжал движения.
≪Что я здесь делаю? Куда я иду? Захотел увидеть мать, но захочет ли она видеть меня? Меня, от которого отказалась, меня, которого бросила, меня…≫ Мимо пронеслась кавалькада мертвецов. Топот копыт, казалось, сотрясал землю. Юноша скрылся за валуном, обратился вслух. И как бы услышал голос своего второго Я, желающий убедить его в правильности действий: ≪Захочет! Она, которая потеряла, которая не смогла защитить, она желает меня видеть! А Матерь? Отпустит ли она меня, простит ли маму? Загрызли бы волки эту мегеру! Если не получится по хорошему, придётся по плохому.≫
Воодушевлённый Молчун выбрался из укрытия и продолжил шаг. На горизонте сквозь вуаль тумана виднелась Гелия.
***
Не хватит листа, чтобы описать Гелию. Это был огромный город на берегу моря, некогда свежий и лучистый, ныне же затхлый и мёртвый. Мёртвый, однако не пустой. По улицам бродили многорукие создания, называемые ткачами. В воздухе стаей падальщиков кружили пожиратели воспоминаний. Это были первые существа, с которыми столкнулся Молчун. Он слышал легенды о них и знал, что с этими образинами лучше не связываться.
Чтобы не связываться с разного рода образинами, дабы не подставлять свою спину под удар, герой шёл подворотнями, скрывался под навесами домов и изредко перебегал улицы. Стояла гробовая тишина, редко прерываемая стуком или криком. Его цель — дворец, был уже недалеко.
≪Ну, мама, скоро мы встретимся.≫
***
В помещение с осыпающимся потолком, разрушенными стенами было темно и сыро. Там стояли, словно сёстры, три трона. Одна хорошенькая, укрытая белой тканью, вторая страшненькая, с распоротым сиденьем, а третья стеснительная, скрывалась во тьме. Стоило Молчуну подойти ближе, во мраке показался сидящий силуэт.
— Ты потерялся, малыш? — его голос был хриплый, скрипучий, словно ножка стула.
— Я ищу Матерь.
— И ради этого ты ворвался в чужой дом, потревожил покой принца? Сущий беспредел!
— Где она? Говори, если жизнь дорога!
Послышался хохот, тень растворилась во мраке. Он был везде и нигде одновременно, лишь два тусклых огонька мелькали перед взором юноши. Молчун достал топорик, взмахнул наотмашь. Промазал. Сделал ещё один удар. Снова промах. Из мрака броском кобры появилась рука; она схватила запястье юноши, притягивая к себе.
— Ещё один проситель, ещё один труп, — хозяин хриплого голоса носил маску ворона; её окаймляла пышная седая шевелюра. — Ты — жертва любви, ребёнок вечного охотника и человека. Опять. Снова. Снова эти ошибки!
Молчун дёрнул руку, замахнулся топором. Встретилась сталь. Старик парировал мечом. Ловко и проворно он отводил удары, но ему недоставало силы, и герой понимая это, напирал всем телом. Его оппонент поддавался назад и через несколько шагов, получив косым ударом, пал ничком, неистово вопя.
— Проклятые! Проклятые вернулись! Спасите! Спасите!
В коридоре послышалось копошение. И через мгновение несколько фигур ворвались в помещение. В темноте их глаза сверкали лазурными всполохами. ≪Вечные охотники. Дело кончено. Мне не жить≫. Как подозреваемый, виновный ли, нет ли, убегает с места преступления, так и Молчун кинулся бежать. Он понадеялся вылезти через окно. Прыгнул на трон, зацепился за уступ, подтянулся. И, когда потянул ладонь к оконной раме, его ногу пронзила чудовищная боль.
Он замахал руками, словно птица, пытающаяся взлететь, и стал падать, но стрела, вонзённая в голень, пригвоздила его к стене. Юноша повис головой вниз, вереща и дёргаясь, как рыба в сети, тем самым лишь усугубляя своё положение. В одночасье боль достигла своего пика, тело сорвалось вниз, и наступило долгожданное забытье. Последнее, что помнит Молчун, это окружившие его лазурные огоньки.
***
После проигранного боя Молчуну методом прижигания обработали ногу и расположили в темнице. Это было место, куда не попадал солнечный свет, где не было ничего, кроме голых стен и голодных крыс. Здесь бродили неупокоенные призраки, сидели скелеты покрытые третьим слоем пыли.
Потерявший много крови, ослабленный Молчун дожидался своей участи. Помилуют или казнят — не имеет значения, главное — заберут из этого ужасного места. Дождался.
Дверь камеры открыл массивный силуэт. Он прошёл внутрь, вставляя факел в настенный держатель. Это было существо, носящее маску медведя, аккуратно облачённое в епанчо. Прибывший смерил героя долгим пытливым взглядом, после как-то по-отечески вздохнул и сел рядом.
— Не будем тянуть, — не стал тянуть Молчун. — Кто вы, и что вам надо? Пришли насмехаться над жертвой неудачной любви, над итогом кровосмешения?
— Не презренье к тебе, а скорбь о твоём горестном уделе, — отвечал Медведь с теплотой в голосе. — Вошла мне в душу и осталась там.
Молчун опешил. Он никак не мог рассчитывать на подобное отношение к своей, кою и сам ненавидел, персоне.
— Я хочу услышать твою историю, мальчик. Расскажи её.
И он рассказал. Рассказал про жизнь на улице, про воровство и лишения, про боль и обиды, презрение и ненависть. Молчун рассказал. Всё рассказал. Медведь кивал, но едва ли этот рассказал его растрогал. В конце встал, отряхнулся и вышел из камеры, запирая дверь на ключ.
Когда факел потух, Молчуна увели на плаху.
***
Они стояли у лестницы, ведущей в подземелье, дожидаясь Медведя. Стояла Крыса, Овечка сидела на Волке. Их разговоры касались Молчуна и его участи.
— Он так похож на меня, о, он так похож! — плохо скрывая нервы, лепетала миниатюрная женщина в маске Крысы с тонким станом и ржавыми, словно рыболовные крючки волосами. — Это необходимо, нужно его… О, нет, нет, я не могу, как же я… Как же на это решиться…
— Он сам виноват. Сам пришёл, и сам положил голову на плаху, — Овечка была холодна, своими речами, словно острыми ножами, проводила по сердцу Крысы.
— Может, побе… Нет, конечно, нет. А что если я поговорю с Матерью, что если… — она замолкла, стоило Медведю появиться. — Медведь! Ах, это ты, ты уже был у него? Как… Как он сюда попал, ты узнал, ты ведь должен был узнать…
Мужчина не ответил. Положил увесистые ладони на плечи Крысы, прижал к себе; уста его шептали:
— Нет жизнь, в этом мире…
***
Матерь стояла на балконе дворца, пристально внимания за событиями разворачивающимися внизу. Для казни всё было готово. Медведь тащил виновника, Волк и Овечка стояли у топора. На сцене появилась Крыса. Она бегло подбежала к юноше, крепко обняла его, а после, словно ошпарив ладони, отбросила назад и убежала в неизвестном направлении.
— Вертегузка, — комментировал старик. — Всё у них зудит, всё никак не натрахаются. А потом такие вот уродцы рождаются.
Матерь не ответила. Её внимание было приковано к юноше. Его расположили на плахе, Овечка занесла топор для удара. Он умолял о милости, говорил, что будет верным последователем, и честным слугой. В одночасье замолк, а его голова, с открытым ртом скатилась с эшафота, оставляя за собой дорожку из крови.
Выбежала Волчица. Она схватила голову, насадила на пику и победоносно подняла к небу.
А тем временем, где-то рыдала Крыса, слишком чуждая людям, слишком далёкая для вечных охотников. Она поняла, что любовь есть самое страшное проклятье, и цена за него — жизнь. Было глупо рассчитывать, что после всего произошедшего её оставят в покое. Она дефектная. Охотник с эмоциями становится добычей; от таких избавляются, и она смиренно ждала той минуты, когда сможет смыть позор кровью. Но это уже совсем другая история…
Больше книг на сайте - Knigoed.net