На тракте, ведущем в Зерницын Округ, располагалось множество усадеб. То были имения демасийских баронов, которые, в отличие от ноксианцев, ценили архитектурную простоту. Здание, о котором далее пойдёт речь, могло похвастаться обширной мансардой, с четырьмя башенками-лилипутами, что глядели во все стороны света. Окна там часто были занавешены, а к двери гостей сопровождала балюстрада с резными фигурами волков, чья пасть становилась ухватами для факелов поздними ночами. Архитекторы решили отказаться от белого камня и мрамора, из которого возводились дома во всей Демасии. Их выбор пал на тёмный кирпич, что, как бы, выделяло поместье среди остальных.
Соседские бароны старались обходить его стороной, их супруги, совершающие променад, то и дело рассказывали небылицы, одна другой краше. Они говорили, что тамошняя хозяйка, вроде бы как вдова, частенько принимает гостей в тёмных сутанах, чьи повозки прибывают исключительно по ночам. Местная ребятня из Зерницына Округа, кой находился чуть ниже по склону, частенько наведывалась к этому поместью. То была игра в «постучи и убеги». Однажды один из них не сумел убежать. Больше его не видели, а пыл ребятни поугас.
Теперь, когда читатель осведомлён о месте событий, мы можем продолжить наш рассказ. Итак, экипаж Витуса без труда добрался до нужного поместья. Юноша паниковал, его в одночасье посетил страх, будто бы неким шестым чувством, он ощущал опасность, исходящую от здания. Но делать было нечего, отступать поздно, а потому герои спешились и медленно побрели по направлению к двери. Ануту было решено привязать к экипажу, а та была и не против, учитывая сочную травушку.
— Здание, я тебе скажу… внушающее, — молвил Патриций, проверяя пистоль во внутреннем кармане сюртука. — О, гляди, видать, мы не единственные приглашенные. Раз, два… и вон там третий экипаж. Замечу, что качество у них очень добротное, видать, дорогие.
Витус не нашёл, что ответить, заворожённо глядя на пылающие пасти волков. Они миновали балюстраду и неуверенно постучали в дверь. Тук. Тук. Тук. Никого нет, никто не открывает. Быть может, эти письма — шутка? Или же они ошиблись адресом, что, в данном случае, было практически невозможно. Через несколько стуков им открыли. То был мальчишка, тот самый гонец, передавший им письмо менее суток назад. Сейчас он выглядел ещё более довольным жизнью.
— А, так это вы! Ну, молодцы, не опоздали, прибыли в точно назначенный час. Прошу, проходите, гости уже в сборе. Госпожа вскоре спустится.
Спесивый мальчик проводил их в гостиную, наполненную шумом. Там, за большим круглым столом, на обитых кожей стульях восседали игривые кокетки излишне вульгарные, с обнажёнными плечами и распущенными волосами. Вот стыдоба! С ними вели беседы мужчины и юноши, судя по всему, в разных чинах, ибо на одних были расшитые золотыми строчками камзолы, а на иных военные сюртуки, застегнутые на все пуговицы. Запах в комнате стоял невыносимый, слабый пол излишне надушился, да и с пудрой переборщили, раз уж на то пошло. Всё внимание было обращено на гостей.
— Рады приветствовать, уважаемые господа, ослепительной красоты мадмуазели, — Патриций совершил низкий поклон, заставил Винуена и ученика повторить. — Если не возражаете, останемся инкогнито.
— Право, к чему эти игры в шпиков. Уважаемые бароны, милостивые баронессы, прошу любить и жаловать — господин Патриций, его слуга и раб! — слова принадлежали круглолицему блондину с отчётливо виднеющейся родинкой на лбу; он был подтянут, строен, а в глазах блестел азарт.
— Николай…
Патриций узнал этого человека, обязан был узнать. Но, как бы то ни было, разговора не получилось, ибо мальчишка, местный паж, попросил всех занять свои места, объявив, что госпожа вот-вот почтит гостей своим присутствием. Витус и его товарищи заняли свободные места, удивились выбору яств и успели попробовать красное полусладкое.
Как только в гостиную ступила хозяйка поместья, наступила гробовая тишина. Она была облачена в траурное платье с широким подолом, который приходилось придерживать у бёдер, дабы тот не волочился по полу. Лицо скрывала плотная вуаль, приколотая к берету. Её движения были неуклюжи, будто бы она не привыкла носить каблук. Женщина была узкой в плечах, но высотой достигала двух метров. Она то и дело теребила перчатки на своих руках, поправляя манжеты. Её сопровождало несколько человек в стёганках хорошего покроя и сталью на пояснице. Они заняли места в углах комнаты, а мальчишка, угождая госпоже, сопроводил её к столу.
Витус опешил, Патриций нахмурился, старик Винуен уплетал колбасные изыски за обе щеки. Вскоре гостиную снова наполнили голоса. Гости стали вести светские беседы с хозяйкой, друг с другом, с бутылками вина. Это могло бы быть весело, если бы не было страшно. Юноша не видел, скорее, ощущал на себе пристальный взгляд, скрывающийся за вуалью.
— Господин Гальего, очень признательна вам за визит. Вы даже взяли своего любовника, — хозяйка сжимала ткань наперона, теребила её в руке; голос её был хриплый.
— Прошу прощения?
— Я имею в виду вашего друга, который сопровождает вас сегодня.
— О нет, госпожа, что вы, Витус у нас по овечкам, — Патриций встал из-за стола, отвесил уважительный поклон, представился; он не смог подавить в себе шутку, воспользовавшись удачной оказией.
— Овечки… Это славно. Я очень люблю овечек. Они… сочные…
— И крайне сообразительные. На самом-то деле…
Названый Николаем решил перебить Витуса. Он не видел взгляда хозяйки, но печенью был готов поклясться, что глядела она недобро. Замолчал, стал слушать про демасийские цеха. Юноша был рад блеснуть знаниями и, как бы, отвлечься от недоброго чувства, пронизывающего его нутро с начала вечера. Хозяйка всё ещё сверлила его взглядом, грудь её вздымалась, а пальцы сжимали столовые приборы.
— Чудное мясо. Позвольте угадать… Ммм… Быть может, нам подали свинину?
— О да, господин Патриций, мясо и правда чудесное, оно… очень свежее. Вы такого никогда не пробовали, никто из вас, кроме господина Витуса.
— Правда? Признаться честно, я теряюсь в догадках…
— Как ваш отец, Витус? Барон Гальего — мой давний… знакомый, но на мои письма отчего-то перестал отвечать.
— Он почил два месяца тому назад. Волки, — как бы пояснил Витус, громко сглотнув подступающую слюну.
— Ох, какое горе, примите мои… соболезнования, — женщина ёрзала на стуле, в сотый раз поправляла вуаль. — Неужели не смог отбиться?
— В округе Болхейма много волков, а разрешения на охоту не так-то просто выбить.
Мальчик пригласил гостей на задний двор, где своего часа дожидались нанятые фигляры, готовые показать огненные фокусы. Все поднялись из-за стола, двинулись в сторону двери, и в тот момент на плечо Витуса легла ладонь хозяйки. Она была не тяжелее пушинки. В этот момент юноше стало стыдно за свои страхи; он очень сочувствовал женщине, по-видимому, одолеваемой серьёзным недугом. Герой хотел предложить помощь, но его застал вопрос:
— Господин Витус, я имела честь видеть вас однажды и могла произвести на вас впечатление… крайне неблагоприятное, — женщина взяла героя под руку, фактически повисла на нём; Витус опешил, но не стал противиться. — Вы не можете знать, сколько ночей я провела в раздумьях. Ох, как я каюсь…
— Нет, что вы… Право, я ни разу не вспоминал о вас… То есть, вы вполне привлекательны… Вернее, не то, чтобы вы выделялись из толпы… Я хочу сказать…
— У меня есть библиотека. Там хранится коллекция артефактов. Вы же учёный, вам должно быть любопытно.
— Всё верно. Я учёный, — с гордостью в голосе подтвердил Витус, ощущая, как тело женщины трясётся, а слабые ладони цепляются за его предплечье.
— Позвольте мне загладить вину. Будьте милосердны и соблаговолите показать вам интересные вещи, купленные на аукционах.
Витус согласился и наконец-то расслабился. Теперь юноша не видел угрозу отовсюду и позволил себя привести в обширную комнату с десятком стеллажей, где на каждом покоились запылённые книги. Героя охватил восторг, он стал разглядывать переплёты, погружаясь в книжное царство с головой. Конечно, от его взора скрылись бутылка вина и ловкое движения хозяйки, которое взволновало бордовую жидкость.
— Прошу, освежите горло.
Юноша без задней мысли осушил бокал, и в тот момент взгляд его зацепился за книгу, скрытую под замком витрины. Она носила названия «Вечные охотники: мифы, легенды, домыслы». Конечно, он тут же заинтересовался ею, стал задавать вопросы, стараясь избегать имя матери. Но оно прозвучало из уст хозяйки:
— Вы хорошо осведомлены в этой теме, мастер Витус. Кажется, даже лучше, чем я. Но, в силу возраста, вы не могли видеть и знать одну… потаскуху из стана охотников, которая имела близость с жадным жирдяем. Впрочем, баран и овечка — достойная чета.
— Я нахожу ваши слова оскорбительными, вы не могли бы…
— Мальчик, который умер; мальчик, который выжил. Девочка, которая выжила; мальчик, который умер. Мир ужасно несправедлив, верно? — вопрос прозвучал сорванным голосом. — Наши судьбы похожи, можно даже сказать, они переплетены. Ваша мать, Витус, была ужасной охотницей: она посрамила честь, спала с людьми и пренебрегала обязанностями. Будь я на её месте… Если бы мой брат был жив, эта шлюха…
— Довольно! Я не позволю так говорить о своей матери, я… — Витус осёкся, в одночасье перед глазами всё поплыло, дыхание перехватило, а стоять на ногах становилось невозможно; он пал ниц, и тогда женщина крепкой хваткой взяла его под уши и прошипела нечто, что юноша уже не слышал.
Витус отключился.
***
Из крепких объятий сна героя вырвала резкая боль в пояснице. Он вскрикнул, попытался дернуться, но всё было тщетно, его запястья сковали кандалы, а лодыжки были скрыты в стальных ботинках. Было темно, смердело дерьмом и гнилой плотью. Снова получил удар; били чем-то чугунным, быть может, кочергой. Кожа нашего героя, как помнит читатель, была особой плотности, что не позволяло стали и стрелам проникать в плоть. Что ж, судя по всему, это была не кочерга.
Витус стенал, точно раненный зверь, кричал, но никто не мог услышать его молитв. Да, юноша умолял остановиться, ибо та боль была непереносимой. Вскоре удары закончились, и неизвестный покинул комнатушку лишь для того, чтобы сменить средство пыток на кинжал причудливой формы, схожий на волчий клык. Говорить, что герою было больно, не имеет смысла.
Что было далее — сказать трудно, потому как герой отключился, а когда пришёл в себя, помещение было освещено факелами. Он узнал хозяйку, а та, будто бы дожидаясь, пока он очнётся, скинула вуаль, явив миру донельзя безобразное лицо: вытянутое, покрывшиеся бугорками вспухших ожогов, с редкими клочьями шерсти, повисшими, точно плесень, волосами; левая часть головы напоминала собой вмятину, ухо было оторвано, а замыленная радужка глаза не двигалась. Правый же глаз глядел со злостью, яростью, нескрываемым отвращением. Женщина оголилась, и Витус сумел разглядеть искалеченное тело. От шеи до талии спускалась змейка бинтов, опоясывала предплечья, и оставалось лишь догадываться, какие раны скрыты за тканью. Пальцы левой руки были отрублены, а кисть с трудом сгибалась. Увиденное повергло его в шок.
— Месть воистину сладка. Когда твоя горячо любимая мамочка бросила меня в пламени, когда она обрекла на гибель моего брата… Я долго думала, за что мне это, чем я заслужила такую боль, — женщина зарыдала навзрыд, стиснула зубы, впилась ногтями в лицо — то были признаки распирающих эмоций. — Но сейчас ты… Ты… познаешь боль, ощутишь мою… месть…
Хозяйка в два шага оказалась у стены, сняла щипцы и, добравшись до Витуса, вцепилась щёчками в клык героя. Боль была неописуемой.
— Открой ротик пошире, барашек! — верещала женщина, надавливая и вырывая клык.
Когда задуманное было реализовано, она отошла на несколько шагов, как бы наблюдая за страданиями юноши. Тот верещал, плевался серебряной кровью, дёргался в кандалах. Насладившись зрелищем, душегуб принялся за новые зверства. Бранши была покрыта тонким выезжающим лезвием. Этот рабочий инструмент, который мастера делали для ремесленников, идеально подходил для пыток. Хозяйка снова оказалась у Витуса, зажала пальцы левой руки основанием щипцов, а следом выпустила доселе скрытое лезвие. Вскоре четыре обрубка оказались на полу. Крик. Стон. Смех. Слёзы. Эйфория! Это был праздник безумия, вечер ужасов…
***
Перед тем, как уйти, душегуб влил в рот Витуса некий раствор, не имеющий вкуса и запаха. Вскоре герой ощутил ужасную боль, волнами прибоя бушующую во всём теле, омывающую каждую мышцу, каждый нерв. Он кричал до хрипоты, вспоминал всех святых, проклинал каждого, кого знал. Это были простые, но действенные пытки. Но за что ему это? В чём он виноват? Ни в чём, ровно как и загадочная госпожа Э.
Эти страдания длились несколько часов, но со временем эффект спал до нуля, и к герою вернулась возможность ясно мыслить. Впрочем, это было лишним, учитывая его измученный вид и повисшее на цепях тело. Он был тушей овцы, готовящейся ко встрече с мясником, рыбой, которую вот-вот выпотрошат — совершенно беспомощный, изнеможённый и готовый к кончине, юноша потерял всякую надежду.
В этот момент он услышал голос, как бы доносящийся в его голове, вернее, в черепной коробке. Он был слабым, подобно тлеющему хворосту, тонким, точно воробьиные песни. Витус узнал его, то был Овид, чей шёпот со временем стал усиливаться, пока не достиг своего пика; отныне брат говорил с ним громко и чётко.
— Витус.
— Замолчи.
— Витус.
— Не смей… Даже… не думай…
— Витус!
— Нет!
— Витус! Хватит скулить, как шавка, это недостойно ни вечного охотника, ни мужчины! У нас есть яйца, бесполезная хрень между ног, поэтому мы всё-таки причисляем себя к сильному полу. Раз так, давай выбираться.
Витус не хотел слышать Овида и тем более давать ему контроль над телом, вспоминая временное помешательство в отрочестве. Тогда он убил детей, а будучи совсем маленьким — насытился охотниками. Нет, он не может так рисковать. Впрочем…
— Ты и правда готов остаться здесь, в этой темнице, отдаться в руки этой суки?
— Оставь меня, оставь меня, оставь меня… — Витус не плакал, он рыдал, шёпотом прогоняя брата.
— Мы не можем умереть, только не здесь. Дай мне контроль над телом, в этот раз всё будет иначе, ты не займёшь моё место, не отключишься.
— Хорошо…
— Хорошо?! Да, да, ты согласен?
— Да… Только условия.
— Мы не в том положении.
— Патриций и Винуен должны выжить. Пожалуйста. Делай, что хочешь, убивай, кого хочешь, только их не трогай.
Овид замолчал, и больше Витус его не слышал. Но вмешательство «извне» были отчётливо заметны. Например, клык юноши снова оказался на месте, как и пальцы левой ладони. То была регенерации, черпаемая «по ту сторону». Отныне юноша не ощущал своего тела; он понимал, что имеет две руки, две ноги, но будто бы не руководил ими, был сторонним наблюдателем. Вскоре скрипнула дверь, раздались шаги. Они были готовы…
***
— Гнида! Ублюдок, гнилой подонок, мать твоя — вытраханная козлами. Пусти меня, Винуен, я ему врежу, я эту суку продажную голыми руками задушу!
Пока Витус подвергался пыткам, его товарищей держали в заточении. Так получилось, что среди пленённых оказался Николай — старый друг Патриция, который, как оказалось, несколько лет тому назад погиб, а на деле дезертировал из армии Ноксуса, перебираясь в Демасию и занимая титул барона. Он уже получил несколько раз, дал столь же крепкий ответ и теперь ожидал новых атак, но старик-кучер мешал бывшему соратнику нанести ему увечья.
Это продолжалось со вчерашнего вечера и до сегодняшнего утра. Сейчас же, когда на дворе полдень, двое некогда сослуживцев расселись по разные стороны камеры и слушали болтовню старика Винуена. Только благодаря ему они не скучают. Как это обычно бывает, когда беда объединяет сердца, наступает момент, как бы примирения, и тогда все дискуссии и споры, обвинения и злословия отходят на вторый план, расступаясь перед совместной работой. Такой момент настал, и двое мужчин, пусть и с обидами друг на друга, принялись размышлять о плане побега.
— Молодчика твоего, чует моё сердце, уже порешали.
— Ты бы за языком следил, Никола, он у тебя, ой, какой длинный. А что до Витуса, то я о нём не беспокоюсь. Он — кот, которого закрыли в коробке с мышами.
— Тогда ему ничего не стоит разорвать эту коробку и уйти, — с удручённой улыбкой сказал блондин, почёсывая бритый подбородок.
— Ты ему не пример.
— Патриций…
— Витус скоро нас спасёт, я уверен. Эй, старик, ты же веришь в своего господина. Вот, то-то же.
— …Это было необходимо. Если бы я не ушёл…
— Эй, рубаки свинорылые, те, что по ту сторону решётки, да, я к вам обращаюсь. Чего лупётки вытаращили? Готовьте сраки, скоро вас будут наказывать по всей суровости закона.
Патриций был уверен в талантах неофита, а потому иного выхода, кроме как дождаться помощи, искать не стал. Несмотря на слова бывшего товарища, Николай не разделял его мнения и вскоре, обособившись с Винуеном, предался разговору о вечном. Говорили о женщинах.
***
На дворе стоял оранжевый закат, по тракту ходили редкие прохожие, то и дело поглядывая на оставленный кем-то экипаж, рядом с которым блеяла овца. Вскоре к ней подошёл человек, достаточно высокий в длинном плаще, перчатках и шляпе, закрывающей лицо. Он сел рядом с животным, прошёлся рукой по её шерсти и заговорил:
— Что я здесь делаю, для чего пришёл, что ищу… Вот ты, шкура блеющая, зачем здесь стоишь, кого ждёшь? Молчишь. Молчи, оно и понятно, потому как твой хозяин — тот ещё идиот. Снова вляпался во что-то, в очередной раз сунулся, куда не надо. Говорила Овечка, предупреждал Волк, брат, возлюбленная, а он всё лезет и лезет. Когда-нибудь ему в зад вобьют кол и поставят в назидания другим. А что? Заслужил. Не гляди на меня так, шкурка блеющая, я знаю твоего хозяина побольше твоего, а потому имею права так о нём отзываться. В каком-то роде я — его палочка-выручалочка, как у волшебниц Ионии. Они те ещё дурнушки…
Окна поместья были зашторены, во дворе сновала охрана, а на мансарде горел свет факелов. Сидевший у экипажа прищурился, залез ладонью под плащ, прошёлся пальцами по лезвиям. Овца заблеяла, уселась на зад и стала глядеть на незнакомца.
— Когда твой хозяин висел на шибенице, я ему не помог. Да, не помог. А знаешь, почему? Что это за осуждающий взгляд в твоих глазах, шкурка блеющая? Я мог помочь, да, но не стал, потому как непосредственная опасность ему не угрожала. Ты наверняка не знаешь всех этих умных слов. Поясню для твоего овечьего мозга: когда твоего хозяина избивают, я смотрю, а когда хотят отрезать яйца, тогда вмешиваюсь. Поняла?
— Бе-е-е-е.
— Славно, шкурка блеющая, вот и славно. Я бы не стал с тобой говорить, не зная, что произошло на том хуторе, кем были те маги и почему ты такая особенная. Верно я говорю? Да… Старик Ворон ещё не совсем из ума выжил, чтобы с тупыми овцами говорить. Не гляди на меня так, не сверли взглядом, пойдём лучше твоего дурака хозяина вытаскивать…
***
Загадочная госпожа Э вновь почтила присутствием своего гостя. Зажгла канделябры, взяла в руки нагайку и замахнулась для удара. Вместо того, чтобы принять глупую месть, герой поднял ноги вверх и саданул стальными ботинками по плечу хозяйки. Она опешила, упала в сторону, подняться снова не смогла. Заложник крепко схватил её за шею, придавил к половицам и застыл в нерешительности; радужки его глаз меняли цвет с тёмно-янтарного на родниковый.
— Нет. Не смей. Да, давай же! Мы должны… Не, ещё рано, она может стать заложником. К чёрту! Убей!
Витус отряхнул головой, влепил себе пощёчину, а следом, крепкой хваткой вцепившись в госпожу Э, заставил её подняться. Обвязал ей горло нагайкой и, избавившись от стальных ботинок, поволок в сторону стола, где располагалось его имущество. Единственное, что взял герой, была стальная маска — память о матери.
— Где мои товарищи?!
— Подвал, — скрипя зубами, ответила хозяйка.
Она не сопротивлялась, когда её тащили, не стала звать на помощь и приказала стражам разойтись. Те неуверенно пятились назад, пропуская юношу вперёд и позволяя добраться до подвального помещения. Там и правда своей участи ждало трио заключённых. Завидев Витуса, Патриций закричал:
— Готовь жопу, хрен моржовый! Витус! А, Витус! Это ты, наконец-то, что-то ты опаздываешь! — мужчина стал барабанить по решётке, танцующими движениями праздновать победу. — Ну что, гадёныши, в портки уже наклали?! Аха-ха, это мой мальчик, юное дарование! Видишь, Николай, у этого мальца есть честь. Он в беде не бросит!
Вскоре камера была открыта, и вырвавшиеся из передряги герои были готовы уходить. Приспешники дамы, как и было приказано, не вмешивались, но взгляд их был презрительным, а ладони застыли на ножнах. Они покинули подвал и вышли во двор. Всё это время хозяйка поместья была в заложниках у Витуса, который для пущего эффекта придавил лезвие кортика к её шее.
— Убейте их! Убейте! Убейте! — внезапно стала верещать она, явно охваченная паникой, страхом за собственную жизнь и адреналином.
Арбалетчики приготовились стрелять, мечники обнажили сталь. Всего секунда, и герои были окружены со всех сторон. Послышался свист болтов, Винуен упал на землю, свернувшись калачиком, остальные были слишком шокированы, чтобы предпринять хоть что-нибудь. В одночасье солнце скрылось, наступило затмение, а следом… Нет, это невозможно описать, даже увидев, пережив подобное, мы до сих пор не верим в случившееся. Два вороньих крыла застыли на небе, совершили широкие взмахи, а следом были перья, много перьев. Они предрекали кончину, и каждый, увидевший это чудо, сложил свою голову. Как только тела пали ниц, солнце вновь показалось на небе, а на землю камнем вниз приземлился Ворон.
— Ворон! — вскрикнул Витус.
— Ворон… — заливаясь слезами промычала хозяйка.
— Еби меня в зад, вот это… — не находил слов Патриций.
— Чудо, — докончил за ним Николай, пока Винуен старательно молился.
Пришедший впился взглядом в госпожу Э, взгляд его был недобрым: он будто бы становился сталью, что пронизывает плоть. Встряхнул крыльями, покрутил головой и подошёл к женщине, пальцем поднимая её подбородок.
— Хитрая лисичка решила играть в игры для больших умов?
— Я не…
— Решила обмануть мудрого ворона.
— Нет! Я никогда бы, я вам так… Вы спасли меня, и я…
— Ты доказываешь обратное, и, как итог, я нахожу общество овцы приятнее твоего. Что это значит?
— Я…
— Не слышу.
— Я тупее овцы.
— Это аксиома. Послушай меня и делай это внимательно: твоя задача выполнена, какие бы мотивы ты не преследовала, всё кончено. Этот дурачок тебе не принадлежит, он вообще никому не принадлежит. Пока что…
— Я всё поняла, я поняла, я…
— …поняла. Рад это слышать, а теперь… — женщина зажмурилась, предчувствуя удар, но вместо него до её кожи дотронулись хладные пальцы Ворона. Он прошёлся по её щеке, возвёл очи-горе и, обернувшись, бросил напоследок: — Это первое и последние предупреждение. Если ты посмеешь ещё раз делать нечто подобное, я всё расскажу Матери, и тогда начнётся охота. Не трудно ведь догадаться, кто будет в роли добычи? Ты ведь помнишь Овечку и Волка? Вот и славно. Витус, за мной. Мы уходим.
Они покинули поместье, добрались до экипажа. Анута преданно ждала своего хозяина и, когда тот появился, отвернулась, щипая траву. Ох, уж эта женская натура. Спустя пару мгновений герои пустили лошадей в ход, держа курс на Зерницын Округ, где они смогут взять корабль до Шуримы.
— Спасибо.
— Нет, Витус, не спасибо. Это не норма, а исключение из правил. Ситуация, в которую ты попал, берёт корни из далёкого прошлого, когда ты даже в планах не был, а потому отчасти это моя вина.
— Славно, я уж думал, ты…
— То, что ты — конченый индюк, я знаю с момента твоего рождения. Это надо же довериться неизвестной женщине, приглашающей на ужин в месте, где каждый второй готов тебя повесить! Годы идут — ты не умнеешь.
Во время разговора Ворон освободил Витуса от частей кандалов, которые остались болтаться после его освобождения. Там, в мансарде он разорвал цепь, но не было времени избавиться от стальных «браслетов». Пока вечный охотник мучился с замком, юноша кормил яблоком Ануту и себя заодно. Наконец-то послышался победный щелчок, и Витус был освобождён. Патриций не упустил момента представиться:
— Патриций Патриций, сын самых креативных людей в Ноксусе, а вы…?
— Ворон. Просто Ворон. Муж самой жуткой бабы на свете, по-совместительству, вечный охотник.
— А я Николай.
— А тебя, хрен моржовый, не спрашивали!
— Будет тебе, Патриций, моё благоро… кхм, то есть, как человек интеллигентный, я должен представиться.
— Лучше уйди с глаз моих, пока не засёк!
— А не могу, мы теперь в одной лодке, я этот… Как его… Соучастник, во!
— Он ушёл, — констатировал факт Витус. — И лучше бы нам его больше не встречать.
Замолчали, разделили трапезу, выпили. Экипаж медленно брёл по тракту, на небе показались звёзды. Анута заблеяла, боднула Витуса макушкой и легла на его ноги. Они двигаются дальше — это единственное, что им остаётся…