Петухов промолчал, еще ожесточеннее заработал
киркой. Максимовна нахмурилась, но ничего не сказала.
Пришли на кухню. Максимовна оглядела наскоро сколоченное из горбылей помещение. Тут было тесно, грязно, клубился темно-сизый едучий дым. Четыре девушки без белых фартуков, в пальто, угрюмо чистили картошку. Пятая колдовала над кастрюлями, из кастрюль валил тетглый пар. Максимовна нахмурилась еще больше.
— Вот наш камбуз, Пелагея Максимовна, — торжественно отрекомендовал Кочубей и тут же чихнул. — Разрешите быть свободным?
— Постой, — повелительно остановила его Максимовна. — Почему дым?
Кочубей пожал плечами:
— Очевидно, конструкция печек такая. Разрешите быть…
— Постой! А почему белых халатов нет?
Кочубей развел руками:
— Не знаю. Разрешите…
— Постой! — Максимовна в сопровождении девчат и Кочубея вышла из столовой, показала на Петухова, тяпающего бревешко киркой. — А это что? Почему топоров не даете?
— Я-то при чем, Пелагея Максимовна? Говорите начальнику.
— И скажу, — внушительно заявила Максимовна.
Девушки хором поддержали ее:
— Правильно!
— Никакого внимания кухне!..
Ободренный этими возгласами, Петухов в сердцах бросил кирку под ноги Кочубею:
— Долбай сам! Это тебе не зарядку проводить: «делай — раз, делай — два…»
Девчата засмеялись, а посрамленный Кочубей, не спросив даже разрешения, побежал прочь от столовой. Максимовна строго посмотрела на Петухова:
— А вот это ты зря, парень. Возьми кирку.
Петухов покорно поднял кирку, молча отошел в сторону.
Одна из девушек одобрительно и простодушно заметила:
— Здорово вы его, мамаша!
— Какая она тебе мамаша? — дернула ее за рукав другая девушка. — Это уполномоченный из района или области.
Максимовна услышала эти слова, добродушно улыбнулась:
— Что вы, девчата! Какой я уполномоченный?
— А кто же вы?
— Просто мать. К сыну приехала.
— Мать?
Пока Кочубей разыскивал директора, Максимовна наводила порядки на кухне.
— Кожуру нужно тоньше срезать, — поучала она ту самую девушку, которая приняла ее за уполномоченного. — Ты что, милая, дома не занималась стряпней-то?
— У меня мама…
— Ма-ма, — передразнила Максимовна, — не век же с матерью жить. У меня вон сынок, Гриша, сам все делает. И постирает, и погладит, и пуговицу пришьет. Самостоятельный, нигде не пропадет.
— А сами примчались к нему? — сдерживая смех, спросила девушка, стоящая у плиты. — К самостоятельному такому!
Максимовна растерянно опустила руки. Этого она опасалась больше всего. Как ответить, что сказать? И дернуло же ее за язык, расхвасталась про Гришу! Ведь ничегошеньки он не умеет, а так — дурь в голову пришла…
Но тут в сопровождении Кочубея появился Абрамов.
— Здравствуйте, девицы-красавицы! — громко сказал он и заметил довольным тоном, видя, что на кухне и дыму меньше и работа идет быстрее: — Э, да у вас тут порядок. Это вы все, Пелагея Максимовна? Жаль, что уезжаете скоро. Может, останетесь?
— Нет! Что вы? — из-за непостижимого упрямства ответила Максимовна. — Мы домой.
— Вы-то домой, — проговорил Абрамов, и в голосе его послышались нотки разочарования и даже обиды. — Вы-то домой, а вот сын ваш — не знаю… Словом, завтра поедем на полевой стан, там будет видно, — добавил он жестко.
— Ну, так я пойду, соберусь…
— Давайте.
Она направилась к выходу, и в этот самый момент одна из девушек ехидно и громко сказала:
— Видали старуху? Нам мораль читает, а сама сыночка забирает.
Словно подхлестнутая, Максимовна вздрогнула и остановилась.
На кухне стало тихо.
— Павел Степанович! — с отчаянной решимостью обратилась Максимовна к директору.
— Что? — насторожился он.
Но она сказала не то, что хотела сказать:
— Завтра первую борозду прокладываете?