Спустя пару ударов в живот, я уже не сдержался и с полного размаха приложился по выродку окованной рукояткой.
— Говори… пока ещё можешь!
С надорванных краёв провисшей челюсти стекли почерневшие слюни. Кольт глухо звякнул о сломанную кость, но Молодой медленно поднял голову и скривился в подобии оскала, окутанного чёрной кутерьмой промеж сочащихся краёв сколотых зубов.
— И что же ещё не знает всесильный «вожак»?
С неестественным треском приоткрыв пересобранную челюсть, испещрённую рваными швами, стянутыми лишь мраком кутерьмы, Молодой с азартом слизал с губ остатки маны и усмехнулся.
— «Не стоит играть с фундаментом вселенной»… как сейчас помню ту надменную рожу.
Трёхсотый сплюнул кровь и хрипло засмеялся, припоминая мою попытку побаловать гордость.
— Уж не знаю, чего хозяин так переживал на твой счёт…
Церемонии остались в пролом. Как и слабость, и отложенный за пазуху ствол.
— Ты бросил кости в опасной игре, Рой… не думай, что после этого, удастся собрать свои.
Я подобрал с пола оставшуюся пачку чекистских сигарет.
— Что же… может ты и прав. И всё же, как насчёт этого…?
Я затянулся беломоркой и впервые улыбнулся, прижав огниво к чьей-то ямочке под носом. Глаза Молодого тотчас закатились, а морда судорожно затряслась, не успев даже вскрикнуть.
— О нет, паскуда…!
До скрипа затянувшись и повторяя за Чекой, я даже понял, почему мог бы пойти в органы.
— Так легко ты не уйдёшь…
Ожог Молодого стремительно затянулся прямо на глазах, исцеляя пешку могуществом хозяина, а в сердце закралась даже изощрённая радость от продолжения «банкета».
— И всё же, в этом что есть…
В его сердце с пальца соскочила маленькая искорка сизой кутерьмы и всё повторилось вновь. Снова… и ещё много раз.
— Х… хва…!
Едва шевеля губами, Молодой пускал со рта всё слабеющую струйку мазуты, уже не компенсировавшую потерянную кровь, но всё ещё держался.
— Говори громче, а то я не расслышал.
— Хва… тит…
Убрав сигаретку от дрожавшего «седьмого», я схватил его за чуб и затянулся, чтобы не ругнуться.
— Тогда говори, почему я? Раз ты говоришь, что он так силён, то почему Смерть до сих пор не пришёл за мной сам?
Не смотря на выжженную душу, Молодой всё равно сквозь зубы сипло прохрипел, но бить истерзанную плоть, чтобы достучаться до испепелённого сознания было уже бессмысленно.
— Что же… раз ты этого хочешь, то я последую совету и подзаряжусь. Сам подумай, что будет с тобой, когда я вернусь.
По порванным щекам парнишки пробежала едва заметная судорога, а края глаз нервно свело целой складочкой морщин.
— Хотя знаешь… скажи лучше, почему мой брат? Зачем Смерти такой сосуд для маны? Почему наш мир?
Отпустив окровавленный ковыль его волос, я вспомнил холодный взгляд из-под козырька и подступавшие сомнения в миг отступили на задний план.
— Это и есть его мир…
Молодой не успел договорить. Испещрённая чёрными швами, его гортань в момент побагровела, а за лишние слова, по стопам тотчас задымилась обжигающая мана.
— Нет…! Нет! Нет! Нет!
Молодой не успел даже закричать, когда его ноги вспыхнули от красноватого пепла в той самой области души и растаял в воздухе чёрной дымкой смольной кутерьмы.
— Прощай… Молодой…
Слежка за пособником не удивляла, но на душе оставалось чувство, что я давно без шансов проиграл. То самое предательское чувство до дрожи пробираемой радости, что не встретил Смерть с тех самых пор, как потерял Леру. И всё же, раз триста первый сделал ставку на меня…
Медленно втянув обратно струйки живительной сизой кутерьмы, отчаянно питавшие кучку пепла там, где был Молодой, я вышел из дома. Как бы то ни было, а он подтвердил мои догадки, что все видения уж больно походили на воспоминания, чем на иной мир, которые всегда имели свою собственную стать, порядком отличаясь от других. И всё же, в голове уже вырисовывался план.
Я посмотрел на дом Хэ и с болью сглотнул.
— Пора…
Обомлевший, едва ли не остекленевший взгляд сменил показное раздражение, когда Хэ посмотрела мне в глаза, сразу почувствовав любящим сердцем то, зачем я пришёл.
— Нет…
Я молча шагнул ей на встречу, даже не пытаясь оправдаться в том, за что ненавидел себя сам… но что должен был сделать ещё очень давно.
— Не смей!
Дом сотрясался, стоило мне сделать шаг к привычному углу, где сидел брат. Лицо болело от ссадин окровавленных ногтей, а нос пробивала едкая копоть прожжённого паркета, кружившая вокруг в облаках испаряющихся девичьих слёз.
— Прошу…!
Я не смотрел назад. Не смотрел ей в глаза даже тогда, когда Хэ повисла у меня на шее в попытке остановить любой ценой, со всех силёнок отчаянно упираясь в пол алыми всполохами маны. Не смотрел, чтобы не остановиться и не поверить в заманчивую ложь, что Смерть кого-то спасёт… не поверить в спасительное зло, как бы не лились её бардовые слёзы.
— Ты знаешь, зачем я здесь… брат.
Как можно мягче отведя Хэ в сторону усилием сизой кутерьмы, я полыхнул так сильно, как только смог, и посмотрел Ростику в глаза, где впервые за столько лет действительно разглядел далёкий, едва заметный огонёк. Едва тлевшую искру, которую заметил даже Чека, но только не я…
— Так, всё-таки, ты всегда был здесь… просто не мог до меня достучаться.
Словно отвечая гневом, завывания маны срывали мебель и хлестали по слою защитной кутерьмы, а я впервые за все эти годы понял, что всегда защищал лишь свой бутафорский мирок, где мог быть богом хотя бы в собственных глазах…
— Прости дурака, брат… всё же, мне стоило потерять всех, чтобы это понять.
Едва сдерживая дрожь, я прикоснулся к заботливо отглаженной рубашке, под которой впервые разглядел спрятанное чёрное ядро. То самое магическое сердце у всех на виду, облепленное алой братской кутерьмой, что и отзывалась на истерику частички под сердцем у Хэджон.
— Всё это время ты сдерживал Смерть, а я даже не подозревал… но теперь я готов.
Полымя алой маны гневно срывало даже сизую браню, обжигая кожу пунцовым лизуном протуберанца, но, словно ожидая этих слов, брат перевёл взгляд на Хэ и впервые улыбнувшись, с облегчением унял безумство кутерьмы.
— Надеюсь, ты меня простишь…
Под стоны связанной Хэ, мои зрачки полыхнули в тот же миг, как брат незримо кивнул и закрыл глаза, а в мою душу ворвалась вся неистовая сила черной маны, заполняя душу бесконечным мраком искалеченных жизней тысячи миров…
Всего того, что убивало брата… и что, за трусость, заслуживал я.
И всё же, стоны за спиной перешли на задыхающийся плачь. Пламя алых завихров медленно растворялось в дыме прогоревшего паркета, а душа моего единственного родного человека наконец упокоилась в крошечном фрагменте под сердцем Хэ.
— Теперь…
Я не смог сказать, что отныне они всегда будут вместе. Слова просто застряли в горле, а взгляд так и не нашёл сил, чтобы посмотреть Хэ в глаза. И всё же… как бы не застилали их отчаяние и дым, я вновь почувствовал былой жар, а с ним и жгучую боль осквернённой кутерьмы, но за щелчком очутился там, где не было ненависти в каждом вдохе тлевшего паркета и взвеси испарённых слёз.
Поднабравшись от Чеки и чувствуя опасность волосками на затылке, Совесть не краснея отоврался перед маленькой девочкой в красной шапочке и завёл «папиного друга» за ближайший угол.
— Не ожидал так скоро. Всё в порядке?
Самый верный… единственный оставшийся брат стянул с головы семиклинку и растерянно забегал глазами по округе, словно высматривая скрытую камеру.
— А где Руслан Палыч?
От его слов по щеке пробежала непроизвольная судорога, а в глазах зрачки вскружились в пугающе жгучий сизый ураган, заставив глубоко вдохнуть и прикрыть глаза.
— Эта его дочь?
Я кивнул осевшему Евгеничу за спину, где весело резвилась наша, родная каждому, дочурка с подаренными «папой» шариком и сладкой ватой, а рядом шла милашка в скромной юбке до земли, но с улыбкой до ушей.
— И всё равно, ты и правда настоящая совесть…
От мысли о сто первом с его сундуком, пропахшим хлоркой и аммиаком, по траве под ногами заскакали огоньки, но мой единственный друг примял всё сапогом и прижался к стене, стоило протянуть к нему руку, из последних сил сдерживающуюся от сизого пламени.
— Даже если «первый» в стае…
За воротником отглаженной рубашки показалась цифра, которую я до последнего надеялся не увидеть. И всё же, зная себя, после Молодого, я уже не сомневался, кто стоял у всех нас за душой.
— Пойдём домой, Евгенич… чтобы не было с Чекой, тут он был бы рад.
Я со скрипом улыбнулся помрачневшему брату и аккуратно закрыл цифру накрахмаленной тканью, просто забыв, что было под ней за ослепляющими улыбками девчат.
— И это всё?
Совесть помахал дочурке и с плохо скрываемой тревогой, отстранился.
— Не думаю, что ты восстановил силы и отпустишь меня вот так просто. В конце концов, ты всегда был на крючке, и я хорошо справлялся. Сам знаешь… трон притягивает куда сильнее, чем весит сам. Или ты хочешь покончить со мной где-то ещё? Коли так, то дай хоть попрощаться…
Я не стал отвечать. Проводив девчонок взглядом до ларька с бесконечной очередью за эскимо, мне хотелось лишь молча раскурить последнюю беломорку и просто постоять. Молча проститься с излюбленным миром и сладким дымом ладанных свечей.
— Брат останется братом…
Наконец, я протянул Евгеничу сигарету и медленно положил руку ему на грудь, где тотчас засветилась сизая частичка моей собственной души, уже возвращённая захваченным Чекой.
— Даже если он продажная контра.
Примирительно стукнув брата в грудь, я кивнул на осчастливленных им девчонок, оставив частичку сердца там, где ей всегда и было место.
— Возвращайся домой, Совесть… и прощай.