Глава десятая.
О том, что автору надоели неуклюжие эпитафии пред главами и он, быстро решив, долго подумав, не будет более и далее, долго и нудно повествовать, рассказывать о том, что в этой главе… Все-таки занудил и как всегда, обманул.
«Какое небо голубое…» Нет, это не небо, это потолок разрисованный под небо. С кучерявыми облаками и дурацкими порхающими между ними бабочками. И птичками? Вот это вот, очень страшное! С дикими спичками-ножками, головами как шар и черточкой клюва, это точно птички? Ах ты, не распознал! Это — ангелы! А черточка, это труба, в которую они трубят. Руки бы оторвать этому художнику-маляру, поклоннику психоделики. Не таки какие-то у него ангелы. Неправильные. И все здесь какое-то не такое, и сам он какой-то не такой. Не с похмелья, не с болезни, а нечто невнятно. Вот словно он был в чужом доме, носил чужую одежду, ел чужую еду, спал с чужой женой, но вдруг все это стало его. Внезапно, окончательно и навсегда. Изменений не предусмотрено. Известно четко, ясно, без облачности, как будто ранее договор внимательно читал, а сейчас подписал. Все стало личным и близким, но пугающим при пробуждении утром, свой внезапной неузнаваемостью.
Он поднял руки к глазам, повертел перед ними ладонями — тыльная сторона, наружная, тыльная, наружная. Четкие линии жизни, гладкая кожа, костяшки не сбиты, нет специфической намозоленности, но есть странные мозоли, такие появляются, когда долго режешь или что-то точишь ножом. И все пальцы на месте. И левый мизинец и оба указательных. Нет, это не его руки.
— Владыка! Вы очнулись!
Кто Владыка? Он владыка? Когда он успел дослужиться до митрополитского сана? И кто радуется его пробуждению? Голос-то какой приятный, звонкий, чистый, вот бы и внешность такая же… Ничего такого, так, полюбоваться, в его то годах…
Он осторожно повернул голову и встретился со взглядом невероятно лучистых, бездонно голубых глаз. Четкий овал, сияющая кожа, точенный носик, пышные ресницы, губки… Красивая, невероятно красивая! А глазища-то! Утонуть можно.
— Где я?
— Вы на постоялом дворе, Владыка! Этот двор, он рядом с городом Дижон. Вы велели нам идти к нему, Владыка! К Дижону! Я так счастлива, что вы очнулись, Владыка! Мой Повелитель!
— Не нужно так волноваться. Ты теряешь контроль — вот это как так? Произнес легко и с ощущением полного права делать замечания и одергивать. Смело, че! Гастелло, млин!
— Простите, вашего Слугу Владыка! — Невероятно красивая девушка упала на колени, подхватила его ладони, осыпая жаркими поцелуями, обжигая горячими каплями слез счастья. Он лежал, не отнимая рук, думал, думал, пытался понять — что, что, мать его, происходит?! Что?! Впрочем, он разберется, не в первый раз очухиваться вот так, непонятно где и с кем. Только тогда рядом с ним не было такой красивой девушки, радостно целующей ему руки. Тогда ему руки не целовали, там наоборот… Гм-м. И вот первый вопрос. Он и ответ получит и подстрахуется от неожиданностей. Возможно.
— Сколько я был без сознания? — спросил и тут же поправился, видя сияющие счастьем, очень пытающиеся, но не могущие понять его слова бездонные глаза — Сколько я молчал и не двигался?
— Полных пять дней и пять ночей, Владыка!
Ого, целых пять суток! Немалый срок. А силы есть, не чувствует он себя ослабленным. Он вообще чувствует себя молодым, полным сил и энергии. Молодым!
Он вырвал, отнял руки от губ девушки, еще раз внимательно их осмотрел. Судя по эпителию и цвету кожи на тыльной сторону ладоней, владельцу этих рук лет двадцать — двадцать пять, не больше. Ухоженные, правда с немного выросшими ногтями, сильные, с тонкими красивыми пальцами. С остатками качественного маникюра. Маникюра?! Что-то внутри него заворочалось, начало всплывать разбуженной тушей чего-то огромного и злобного, глаза привычно обтеплело до век, поддергивая все поле зрения золотисто-красной дымкой. Маникюрр-рр… Сука! Сука! Сука! Маникюр! Разорр-вать!
— Не гневайтесь, Владыка, прошу вас! Я не понимаю… Простите, Повелитель! Я не могу понять вашей воли!
Он удивленно поглядел на нее сквозь золотисто-красную дымку- она не может понять? Ха! Пыль и прах! Гораздо важнее то, что он сам ничего не может понять! Хм, а совсем ведь не мешает видеть этот туман, дымка, пелена? Даже как-то все четче, резче, ярче. Вон на кожаной одежде двух подозрительно молчаливых мордоворотов за спиной девушке даже мелкие царапины видны. И острое железо на них. Такими ножиками колбаску не режут. Стоят, бесы, «фаса» ждут. У, демоны!
— Я не гневаюсь, девушка — погневаешься тут, вон какие амбалы против аргументируют и вдохновляют на правильность в ответах. Этих терминаторов мясных, двумя ломами не перешибешь. Таких только гранатой глушить. Связкой противотанковой. Или сразу ящиком — экономии тут не место! И пару мин сверху, для гарантии. Психи.
А кто еще? Смотрят на него влюбленными глазами, как глядят влажно верные псы, увидавшие хозяина после долгой разлуки. Вот только хвостами не виляют, но чрезвычайно желали бы. Прям горят взорами возжелания! Ух, как его в высокий штиль несет! Пафос градуирует до бесконечности, скромная вычурность на подходе. Тут думать надо куда он вообще попал, где он и с кем он, а не речь свою чеканить высокими шаблонами. Он вздохнул, с осознанной обреченностью — сам себя отвлекает, самобманывает пустыми размышлениями. Да, выбор есть и его нет. Только один приемлем. Спрашивать начистоту. Разговор вести только впрямую, только открыто, ставя этим все на кон. Такой себе Каггат, ритуальный поединок с самим с собой. С Темной стороной себя. Играющего страстями, жаждущего протравить желчью дорожки недоверия на плате недоверия на плате подозрительности. Еще раз покосился на замершую в ожидании девушку, все так же стоящую на коленях возле него. Ну, что? «Джеронимо!».
— Встань с колен. Сядь… Ну вон в то кресло сядь. Расскажи мне все. Все с того момента, когда я — какое же слово подобрать? — потерял себя?
— Вы упали, Владыка, после того, как что-то схожее с хрустальной сетью ударило вас в спину. Вылетело оно из тела эльдара. Затем над вами вилось такое серое, как… Как вечерняя хмарь. Она обжигала, не давала коснуться вас. Долго, в полную половину часа. И мы не могли это ни развеять, ни пройти. Бруно и Себастьян сожгли себе всю кожу на теле, пытаясь к вам пройти и вас унести, Владыка. Они не успели. Серое марево втянулось в вас, и вы тут же открыли глаза. Долго молчали и произнесли только одно веление нам — идти в Дижон. Затем вы замолчали и закрыли глаза, Владыка. На целых пять дней, Владыка! Я… Мы… не оставляйте нас больше, Владыка!
— Я… — он подумал, а имеет ли право? Решил — имеет, внутренне ощущая, что не только имеет, а вообще ее, девушку и этих двух амбалов и еще кого-то, напоминающих маленьких медвежат, имеет. В смысле, не имеет, а в праве своем поиметь… То есть в Праве своем и Силой своей… Он вновь запутался в громких словах и резко оборвал затяжной дрифт своих мыслей. Уверенно и не допуская сомнений в голос продолжил словами свое решение:
— Я вас не оставлю — в голове хлопушкой разбросал хмурое веселье грустно-смешной словесный гэг: «Я вас не брошу. Папа пить не бросил и вас не бросит!».
Губы сами собой открылись, выбросили вырубленные монеты слов велением-приказом:
— Себастьян, вина.
О, как! Не задумываясь и не сомневаясь, что этот молодой человек с фигурой сушенного бодибилдера — одни мышцы и жилы под кожей юноши с глазами ребенка, выполнит его приказ. Любой приказ.
— Фринийского, Владыка? Здесь только виноградное, яблочный сидр и пиво. Мне найти для вас фринийское, Владыка?
— Нет. Сидр подойдет.
Крайне неглуп, уважительно тактичен, смело инициативен и вариативен в выполнении порученного. Эффективный менеджер. Сила уму не могила? Пака думал, один из громил, тот самый молодой, беззвучно исчез за дверью. Значит, это точно Себастьян, а оставшийся Бруно. Может и этого Бруно куда-то или зачем-то отправить? Легче атмосфера станет, не так напряжена атомами воздуха. Вернул взгляд на девушку, севшую на краешек кресла и готовую мгновенно сорваться с места по его велению, по тени желания.
— Что было потом?
— Мы собрали все золото, все хорошее оружие. Младшие звери закололи всех людей, что там остались живыми, прислужников Совершенных и эльдар. Этим тварям мы отрубили головы. Двух Совершенных мы взяли с собой и пытались поить вас их кровью, Владыка. Но вы ее отвергали, тогда я напоила вас своей, мой Повелитель.
— Я пил твою кровь?
— Да, Владыка! Мою вы пили, а кровь Бруно и Себастьяна не хотели, сжимали губы. Владыка, не гневайтесь на Старших зверей! Они так переживали, что Бруно неосторожно раздавил голову Совершенному, а Себастьян плакал! Ой! Мой Повелитель!
— Не буду. Я не буду гневаться. Я спокоен.
Нет, «я совершенно спокоен» не дождетесь. Да это… Это что тут за… Этот ангелочек нежным голоском, радостно и довольно сообщает ему, что они кого-то там закололи, другим отрезали головы, всех ограбили и теперь ждет похвалы как за правильно выполненное домашнее задание. Это что за отмороженная рейд-группа орков-боевиков во главе с феей?! Переживали они, плакали, головы как гнилые арбузы давили. В расстройстве, млин! Головы! И еще они поили его кровью! Да как в голове своей они это родили? Как звери! Ага, вот именно! Звериное чутье, знание незнаемого. А фея, для него деликатес — «мою вы пили», а другой он, видели те, брезговал! Отвергал. Гм, как все вместе эротично прозвучало! Ну вот такие они, вампиры-наоборот, привлекательные извращенцы. А может… Он и сам вампир?
Он посмотрел на солнечный свет рвущийся в открытое окно — лето. Осторожно подставил руку под теплый луч — не обуглился. Потрогал клыки во рту — островатые и большеватые, но вроде бы в норме. И кожа у него, по крайне мере на руках, розовая, здоровая, не как в фильмах мертвенно-бледная. Сердце стучит гулко, ровно, сильно, как матерым суперпрофессионалом отрегулированный мотор. Поет. Пульс? Очень хороший пульс. Как космический пульс, ровный как у астронавтов — все положенные 60 в минуту. Метроном. Нет он не вампир, это точно. А кто тогда? Эта вот золотая дымка в глазах, это ведь не очень нормально? Есть тут поблизости хорошие офтальмологи?
— Ваш сидр, Владыка.
— Спасибо, Себастьян — что это он так дергается, словно обычная благодарность равна ордену или даже больше, судя по его просиявшему лицу?
— Я счастлив вам служить, Владыка!
— Мы счастливы служить вам, Владыка!
Ого, какой бас у этого Бруно! Как корабельный ревун, мля! Почти оглушил, сволочь здоровая!
— Вольно, вольно. Расслабьтесь, дети мои. Не нужно служить человеку ли, идолу ли, как богу. Грех это. Господу служите, от сердца и души служите, не ради злата или пищи телесной, а ради спасения душ ваших.
Твою-жжж… Это то как он так завернул? И без шпаргалки? Естественно так, без надрыва или вымученного-заученного, словно от сердца выдал, словно он проповедовал или отправлял службы ежедневно. Привычно и не по разу в день.
«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое! Да придет Царствие Твое!» Басистый раскат вспух в голове, ударил в виски. В голове рваными, подрезанными и склеенными, потрескавшимися черно-белой негативами замелькали кадры, обрывки фильма, статичные сценки, ролики без начала и конца.
Вот молодой юноша срывает виноградную ягоду, его другая рука на рукояти шпаги. Привычно и обыденно. По праву рождения. Он смеется, отталкивает пальцами унизанными перстнями чью-то руку, игриво щекочущею его стебельком.
Красный песок пустыни, ветер сушит глаза, один стоит над другим, в руке стоящего гудит, плавит глубокой бороздой песок, багрового цвета меч. Глаза стоящего до краев залиты тяжелым золотом. И тяжелые, гортанно-шипящие слова древнего языка сносят песчинки в сторону, связывают своей силой ветер, сами расправляя темные крыльями плащ нового Дарт-лорда.
Горящий БТР, чьи-то окровавленные, исцарапанные, грязные руки тащат его от жарко горящего железного гроба. С криком сбивают с него пламя. Госпиталь, награды. Граната, контузия, плен. Нехорошо получилось, кровников с еще Первой встретил. Чрезвычайно ему рады были, как только не убили — бог ведает! Вредный оказался, выжил. Госпиталь. Увольнение из рядов. Сияющие оклады икон, тепло свеч, изуродованные руки с отрезанными указательными пальцами заливают масло в лампаду.
Лица, лица, лица. Юное, более взрослое, взрослое, старое. Юноша, мужчина, зрелый мужчина, глубокий старик.
Леонардо Мауриччи де Ла Маттэо де Франко Раннийский, сын герцога, наследник. Избалованный, капризный, равнодушный, пресыщенный. Не хотящий уже ничего и желающий всего и вся. Власти, могущества, богатства и преклонения. Много.
Дарт Кэлл Сутта, далекий-далекий потомок истинных ситхов и темных джедаев с красноватой кожей, необычайно жестокий и властолюбивый. Предавший и убивший своего Учителя, завладевший его собранием голокорнов. Отшельник, маг, достигший невероятных успехов в Темном мастерстве и ситхской алхимии. Сознательный гематофаг, пьющий кровь разумных как вино, разумное чудовище в человеческом облике. Растворившийся, сгинувший в Силе после неудачно проведенного ритуала по обретению еще большей силы и могущества. Еще больше силы, могущества и власти. Не вышло, хотя к успеху шел. Но он переоценил себя — невероятный апломб в негативном значение слова, сгубил ситха. Гневные эмоции помогли. Добили.
Капитан разведроты Леонид Кузнецов, обгоревший на Первой чеченской, попавший в плен и лишившийся указательных пальцев на Второй. Сперва почти монах, потом, после семинарии поп в убогом сельском приходе, что без сомнения присовывал изуродованный кулачище под глаз перебравшему самогонки грешнику, да и другое присовывал тоже очень грешным дояркам и птичницам. Обычный сельский поп с разбитой головой остывающий у обворованного иконостаса. Даже молитва не прошепталась — быстро умер.
Не успел помучаться божьей милостью. Не желающий ничего, простивший всех — своих убийц и жену, плюнувшую ему в лицо. И пьяную, грязную, что-то кричащую и что-то требующую от него дочь. Не родную дочь, от другого дочь, но которую он растил как свою. Пытался вырастить. Тоже не получилось.
Все они что-то говорили ему, говорили с ним, объясняли, рассказывали, требовали, просили, благословляли.
Он слушал их, слышал их, понимал их, но не успевал осознать, принять, ответить и спросить. В разуме неистовствовал шторм, топящий кусочки его личности, их личностей. Бушующий ураган уносил осколки мыслей, фраз, выводов. Ревущий смерч втягивал в себя все, что было верным, правильным, переламывал и выбрасывал, развеивал пылью над пустыней сознания. Пол вдруг приблизился к лицу, тяжелый медный кубок так и с не отпитым, тяжело и густо пахнущим яблоками сидром выскользнул из пальцев. Великая Темная Мать ласково подхватила его под голову, накрыла глаза сухой, чуть-чуть шершавой, усталой ладонью и он уснул в спасительной темноте.
«Засыпай, на руках у меня засыпай. Засыпай под пенье дождя. Ты найдешь свой потерянный рай».
— Заря, где моя одежда?
— Владыка вы очнулись! Сейчас, мой повелитель!
Легкой птичкой девушка сорвалась с края его постели, вспорхнула крыльями-руками распахивая створки здоровенного шкафа, монструозной помеси раздевальни и сундука-переростка. Тонкими, невесомыми ручками-веточками, крылышками, ага, распахнула. Легко и непринужденно.
Что же создал этот Дарт Кэлл Сутта, злой гений, сумасшедший творец, повелитель плоти. Чудовище? Чудо? Остановимся на чуде, ведь Заря так чудесно прекрасна и невероятно красива.
М-да, он был гением, этот краснокожий. Сможет ли он также? Скорее всего — да. Там внутри него, в глубине сознания, в полной готовности, по щелчку пальцев готовы всплыть на поверхность авианосцами флотами цельные массивы знаний и умений. Структурированные, отформатированные, каталогизированные. Все ему доступно, подвластно, покорно. Он цел, он целостен. Он цельный осколок трех личностей, слившихся, сплавившихся во едино. Осколок целого.
— Ваш одежда и ваш плащ, Владыка!
— Спасибо, Заря — называть ее слугой не поворачивается язык.
Омыл лицо, сполоснул тело до пояса, протер мягкой тряпкой. Понюхал под подмышками.
— Бруно, тут есть мыльня или терма?
— Да, Владыка, есть. Мыльня.
— Пусть будет готова к вечеру. И никаких вслед или перед мной. На весь вечер. И пусть там будет лучшее холодное пиво, что есть в этой дыре.
Он оглядел себя в зеркало. Хорош. Не юноша, нет, от этого пацана Леонардо остались лишь густые черные волнистые волосы и губы. Остальные черты лица подсохли, заострились режущими гранями, глубокая складка между бровями по-хозяйски расположилась на переносице. Странно, бриться ему не нужно, ни намека на щетину, идеально гладкая кожа. Ах, да, наследие краснокожего! Ситх безупречно поработал над мальчишкой — он не стал вытеснять сознание пацана, подставляя себя, свои мысли и желания. Нет, он стал им, Леонардо 2.0. И незаметно изменил его, сделал сильнее, быстрее и честно говоря, умнее. А Леонардо и не сопротивлялся. Вначале не успел осознать, что меняется, после уже не задумывался. Да и не было глубоких противоречий и расхождений. Он был как юный брат-близнец ситха — такой же властолюбивый, жестокосердный, аморальный. Жаждущий власти. Нечего было им делить.
Да, о власти — почему ее жаждут? Ответственность же огромная, неподъемная! Но вот жаждут и все. Невероятно амбициозные граждане. А краснокожий еще и креативный тип, совершенно не скованный рамками шаблонов разумный — неожиданные решения, движение на пролом. Ни сомнений, ни терзаний. А как он красиво примарха материальной иллюзией поимел, как он всем мозги заплел! Ангел, мать его! Ситх’ари! Идеальное существо! Да, это достойно восхищения и бурных аплодисментов! Браво и только браво!
Он отдал должное уважение ситху короткой паузой и продолжил осмотр нынешнего себя. Плечи, обтянутые тонкой кожи походной куртки, широки и разлетны. Высок, строен, осанка как у суворовского юнкера или кремлевского курсанта. От него исходит явно ощущаемое, непроизвольно транслируемое вовне право повелевать. Сила и мощь, способные это право подтвердить. Не хотел бы он столкнуться с таким типом, там, у себя — невозможно удержаться, так и хочется вмазать в эту лощенную, высокомерную рожу, пусть потом тебя и в калеки определят. А этот… То есть он, может. Легко и не только в калеки, а сразу на «футбольное» поле определить, без надписи на кресте в изголовье, так как не опознают. Что там опознавать в кучке пепла?
Он шевельнул плечами, качнул головой, чуть скрутил корпус, поднял правую руку, сжал в кулак. Все движения невероятно плавны, неестественно экономичны и четки. Это хорошо. И то, что его лицо изменилось, тоже хорошо — не опознают. А то наворотила эта парочка, красномордый гусь, да избалованная гагарочка, горы проблем. Наделали парни масштабных дел.
Прибили примарха Адептус Астартес, целого Робаута Жиллимана, легендарного военачальника легионов империума человечества. Не этой лоскутной, карликовой империи, а бесконечной, как была бесконечна империя ракката. Или он ошибается? Да, ошибается. Это же не тот настоящий командующий, это просто передаваемое как флаг имя. Ладно, что там далее по списку?
Затем вырезали не менее трех рот полного состава Ангелов Смерти вместе со взводом Дочерей Битвы и конвойный отряд. Отправили к их боссу каких-то монахов и пару святых отцов. Перед этим существенно проредили ряды местной инквизиции — завалили Тайного представителя Третьего отдела и его спутника в чинах немалых. А это весьма весомо наказуется и преследуется без срока давности. Дале они мимоходом зачистили взвод Выжигающих Скверну, то же не последних парней в местной тусовке. Ну и неучтенную кучу народа в «мясо». Не ситхское это дело камешки под ногами в Пути его считать.
Да, этих сиамских близнецов как оружие массового поражения надо в тыл врага сбрасывать — позади все горит, впереди от них все бежит и рыдает. Да они на одном своем пафосе всю империю на пинках могли вынести!
«Это мой Путь! На колени низшие!». Ну и прочее такое же, скулы сводящее.
А вот с револьверами надо что-то решать — узнаваемы, но лишаться их крайне не хочется. Да и патроны в них просто сказочные. В гильзах не порох, а алхимическая смесь. Пули изрезаны рунами и выварены в специальном декокте — ситх настоящий мастер разрушения, на своем месте человек! Такой пулей танк на части можно разорвать и безо всяких последствий для оружия — силовая ковка, уплотнение структуры металла, изменения атомарной и молекулярной структуры. Крибле-крабле-блямс и насрать на все законы физики и химии. Это Великая Сила и страшномогучая и непознаваемая ситхская алхимия народ, какие вам еще нужны объяснения? И главное все это тут работает без осечки, без сучка и задоринки, хотя это совершенно не та самая далекая-далекая Галактика. Объяснение этому есть? Объяснений этому нет. Значит, примем это как реальность, данную нам в ощущении. Аминь.
— Заря, Бруно, Себастьян! Пойдемте прогуляемся. На свежем воздухе. И на людях величать меня Владыкой и Повелителем запрещаю. Достаточно будет господин баронет и ваша милость. Ну и …
Он приложил палец к подбородку. Дурацкая привычка кстати.
— Ну и кому пришла эта нездоровая идея насчет имени Дарт Серенус? Мне? Чудно, чудно.
Баронет Дарт Серенус. Темный Светлый. У кого-то явно больное чувство юмора.
Постоялый двор не поразил, не удивил, но и не разочаровал. Самый обыкновенный постоялый двор. Таких сотни по всей империи. Двухэтажный, широкий в длину. Обязательная коновязь, сама конюшня, куча пристроек, строений, строениц. Двор подметен, конские яблоки убраны в кучу. В поилке для лошадей чистая вода. Где-то квохчут куры, мычит и хрюкает скот для убоя. Что с его точки зрения, что Леонардо — все заурядно, привычно, знакомо. Носятся метеорами мальчишки на подхвате, переваливаясь с боку набок несет себя и зажатую под мышкой курицу толстая служанка. Курица метит пометом ее широкую, в сборку, юбку и свой последний путь. Конюх, видно в открытые ворота, сгребает деревянными граблями сопрелое сено. Вон тот жеребец с белой полосой на морде, это его жеребец.
— Себастьян, принеси яблоко, морковь, кусок хлеба с солью. Что-то одно, Себастьян. Уточнил, вспомнив, что со Зверями надо как с детьми — коротко, по делу и без двусмысленности.
Это со Слугой можно пространно философствовать и растекаться мыслями по древу. Да с ней и намного приятнее этим и не только этим, заниматься. Мораль, нравственность и разные благопристойные глупости при этой мысли явили вместо себя зияющую пустоту, заполняемую пониманием — можно. Ему все можно. Ну и хорошо. Так легче, честно.
У ворот, вначале сидящие на бревнах и греющиеся на солнышке, а теперь, при его появлении, одновременно и слитно, как многорукое многоногое существо, стоящие на одном колене и склоняя головы, пятеро двуногих монстров. Массивных, могучих, с длинными руками, с ногами-колонами. Плечи размером со сруб колодца, ну ладно, намного меньше, мышцы распирают валунами плотные кожаные куртки. Кожаная одежда — извечная классика. Это младшие звери.
Те пятеро выживших. Самые сильные, самые живучие, самые удачливые. Прошедшие самую наилучшую отбраковку. И только самцы. Так Сила решила, он это ощутил и понял открытый намек — всему есть грань, ситх ее перешел, а вот ему переходить не следует. Ну никто и не собирался.
Вернулся Себастьян с куском хлеба. Он прошел в раскрытые ворота конюшни, не обращая внимания на склонившегося в глубоком поклоне конюха, огладил горячие бархатные ноздри жеребца, похлопал по холке.
— Но-но, не балуй! — строго одернул пытавшегося игриво прикусить руку скакуна, почему-то на русском, скормил угощение.
— Надо бы тебя выгулять. Застоялся небось, коник? — вновь половина слов на русском, вторая половина на имперском. Очевидно, в имперском или как его называют местные, высоком готике, нет аналогов для используемых им слов и определений. Необходимо учесть.
Вышел со двора. Дорога слева, дорога справа. Не тракт, не кривое колеистое проселочное убожество. Уплотнена, просыпана вперемешку со щебнем вроде бы гравием и речным песком. По краям дороги начинающие просыхать кюветы — солнце пригревает все сильнее и сильнее, все же почти юг империи. Быстро шагая поднялся на подобие холмика, режа голенищами высоких сапог начавшую расти на встречу солнцу траву. Не выбирая место, скрестил ноги и сел, принимая позу для медитации. Закрыл глаза. Солнце приятно грело кожу лица, озоруя и играясь, пыталось проникнуть под опущенные веки. Как-то легко и привычно он потянулся к Силе. Внутри себя, вокруг себя. Укутался как в плащ в ее потоки, провалился в осознанную пустоту. Непередаваемое ощущение, даже не стоит и пытаться описать.
Сила внутри него ощущалась чем-то неделимым с ним, как вторая кожа, не замечаемый ток крови по венам и артериям. Хочешь — она взбурлит горным потоком, лавой вулкана, вздуваемая гневом, ненавистью, яростью. Выплеснется сокрушающим горным селем, сжигающей в пепел магмой, заставляя нестерпимо засиять золотым расплавом глаза. Взвоет ураганом, делая реальность покорной его воле, мягкой как пластилин. Хочешь — потечет ровно, повеет мягким теплым ветром, омывающей тебя чистой прохладной водой, исцеляя и очищая. Хочешь — станет жалом змеи, ласковым горькой медовостью голосом психоаналитика. Она вольется ядом в уши, в разум другого, отравляя, подменяя понятия, делая черное белым, а белое полосатым с вкрапленными искорками.
С Силой вне его было не совсем так, как это помнил переданным знанием Дарт Келл Сутта. Не разлитая в мире Сила, а океан. Бездонен, но ограничен. Темная Мать была гостем в этом мире, как и он сам. Гостем… Нет, это определение неверно. Ошибочно и неточно.
Темная Мать была приглашенным специалистом, вот точное определение его ощущения. Специалистом, которому хозяева заглядывают в глаза и в рот, стремятся угодить и поднести отвертку в лапках, налить чашечку горячего кофе. Но все знают — и хозяева, и специалист, что, когда работа будет выполнена, специалист уйдет, а хозяева останутся. Да, он сможет вернуться в этот дом, украдкой обменявшись с женой хозяина, дочерью, на худой конец с тещей номерами телефонов, но это будет… Да, это будет неправильно. Будет нарушено равновесие.
Он мысленно хмыкнул — значит, приглашенный специалист. А он его инструмент. Многофункциональный мультитул на аккумуляторной батарее. Как те китайские чудо-инструменты, сочетающие в себе перфоратор, фрезу по металлу, краскопульт и диодный фонарик с лучом направленного света. А вот почему лучевой фонарик ему не выдали? Как он будет всех низвергать без светошашки? Плащ пафосный у него есть, а лучистого и жужжащего сейбера нет. Ах ты! Все у него есть! Сила на то и Великая, что и это предусмотрела — ситхская алхимия. Здесь есть кузницы, прекрасная сталь, а у него есть знания.
То, что он так спокойно принял свое предназначение как инструмента, его нисколько не расстроило и не возмутило. Ну, инструмент для достижения неведомой цели и что? Взамен дается вторая жизнь, молодость, здоровье и, гм-м, опять же могущество. Мало? По нему так более, чем достаточно. Какова работа, такова и плата. Вот только, что ему надо сделать, что совершить? Для чего его душа вырвана из бесконечно вращающегося Колеса Сансары?
Концепция христианского рая оказалось не состоятельной, туда вошел, обратно не выйдешь. В христианской доктрине загробной жизни задействована не подменяемая система ниппель; туда дуй, обратно… Это самое.
Итак, для чего он избран? И это не пафос, что измениться, если он произнесет — выбран, отобран, предпочтен? Смягчение значения, не более.
Он отдался течению мыслей, поплыл по безмятежной глади созерцания, оглядывая, осматривая, иногда приближая к себе, подхватывая ладонью камешки, стекляшки, изрисованные листы воспоминаний. Вспоминал отстранено, с кем, как и о чем он говорил. Каким тоном, в каком месте, с какой целью.
Он искал, и он нашел.
Да, капитаном корабля ему еще не доводилось быть. И матросом. Только пассажиром, но это разве, что-то меняет? Неменяет. Значит, ему за океан. На другой материк, к горному разлому. Все очевидно и прозрачно, никаких других вариантов.
Что там, кто там, в разломе — древне зло, очередной спящий бог, заточенный ангел, прикованный цепями к скале архидемон, это не важно. Иди и делай. И лично. Как говорят крепкие парни с не менее крепкими головами, в другом мире: «Никто кроме нас!». То есть, кроме него. Кстати, а чем его приложил этот аутарх Слау Ра? В голове перед мысленным взором появилась картинка-комикс с высоким существом в длинных, вычурных одеждах, вспухающим ломаным облаком. Блок-схемы в рамочках с пририсованными к ним стрелочками поясняли: «Ментальный удар «Последнего шанса». «Защита — отсутствует». «Достигающийся результат — уничтожение разума противника, частичная деструктизация его личности и сути на осколки». Вот так. Расколол эльдар на осколки Дарт Келл Сутта. А из них собрался он, игрок под вторым номером. Замена состава произведена.
Он чуть посомневался насчет себя и в своей равноценности замены, затем прервал процесс самоуничижения. Он не хуже, он лучше. Он гибче.
Так, цель определенна, путь известен — все прямо и за горизонт, теперь надо определяться с возможностями.
Что у него есть? О, как говорил один невысокий француз, у него это есть: «Деньги, деньги и еще раз деньги». Но на океанский лайнер с бортовой артиллерией ему их не хватит — местный океан обитаем не только подводными чудовищами в виде вкусных кракенов и диетических мясом акул, но и разным морским народом. Исские корсары, например. И одним из них краткое время был его Бруно — пиратствовал, мерзавец.
Вообще-то богатая и насыщенная жизнь была у мужика — стрелок из винтовали в капитанстве некого Марко Тодд. Пират, егерь, вице-капрал в личной армии Раннийского герцога, затем личный нянька-слуга этого пацана. Ну а теперь он Первый Зверь. Все, карьерный рост закончен, дальше расти некуда, вершина достигнута. Свобода воли? Не, не слышал.
Ладно, вернемся к мореманам — там, уже ничего не поправишь.
Итак, флот Островного королевства, флот Данатаской республики, производителя и поставщика лучшей в этом мире стали, флот Южного губернаторства, флот… И все изредка бьются друг с другом без объявления войны. Тлеющий конфликт на углях инцидентов. На «купце» или на шхуне переплыть через океан при таких условиях шансов будет пятьдесят на пятьдесят. А ему нужны все сто, вдруг при удачном выполнении миссии предусмотрен значимый бонус? Да, дано не мало, но может еще что-то подкинут? Например, возможность летать как птица? Было бы замечательно парить в небесах и гадить все на головы.
Он снова мысленно усмехнулся, одновременно анализируя и взвешивая себя на весах душевного равновесия — нет, это не истерика, это просто неудачная шутка.
Итак, первый пункт плана — добыть денег на крейсер океанского класса или как тут они зовутся — фрегат, бриг, бригантина? Вот на это.
Второй пункт — стать тем, кому продадут или построят корабль.
Третий пункт — достичь порта, где ему его продадут, построят или где он его захватит. Неважно и не значимо. Более критично расположение и принадлежность порта. То, что ему империя уже ни разу дом родной, это понятно. Из империи нужно уходить как можно тише и быстрее. Не обсуждается и не оспаривается.
Но вот куда и в качестве кого там быть? Имперским баронетом Дарт Серенусом? Фееричная глупость. Документы на это имя нужно уничтожить, имя сменить.
И дело тут не в том, нравиться ему или не нравиться, просто не нужно считать местных идиотами и в самом деле низшими. Он более чем уверен, что старшина Ночной гильдии Кребс и обе его Руки, давно уже «поют» в камерах приората. Впрочем, он вновь ошибается. Никто не «поет» и не рассказывает взахлеб о нем, все они умерли от остановки сердца. Ситх не скупцом, он щедро раздавал сторожей своего инкогнито — Печати молчания, налево и направо одарял, сеятель разумного. Всех, с кем говорил, кому приказывал, мимо кого проходил. Чрезвычайно предусмотрительный в этом моменте сукин сын!
Но все равно, все равно — найдется неглупый аналитик, покачает на косвенных, опросит молочника, угольщика, писаря в магистрате, архивариуса. Сложит ноль целых пять десятых с девяносто пятью десятыми и получит результат. А такого аналитика найдут не десяток, а сотню — он в лесу не кабанчика завалил, а целого примарха. А до этого Тайного представителя Третьего отдела Святой Конгрегации и его безымянного горластого друга.
В самом негативном варианте у него давно уже должна гореть земля под ногами, но не горит. Вероятно, лесной пожар уничтожил все следы и пока там что-то отыщут направляющее на его поиски, то он станет не отыскиваемым. Под другим именем.
Так, с этим решил. Теперь решить, куда ему… Им идти в первую очередь. Пункты назначения нужно выбрать правильно, не как в фильме-ужастике. А обстоятельно все обдумать и проложить правильный маршрут. Без нежелательных встреч. А пока ничего не придумывается, он пойдет обратно на постоялый двор.
Он открыл глаза. Наступающий вечер украл свет и начал задергивать шторы на окнах дня. Да, время за размышлениями пролетело незаметно, настает закат.
Когда он вошел в нижний зал постоялого двора, тот, пустой днем был теперь заполнен. Охранники караванов, погонщики скота, четверка суровых мужчин, молча наливающихся неразбавленным вином. В углу шумят крепкие матерые мужики — лесорубы или каменщики. Еще кто-то в слабой темноте у стен, непонятный чем живет, мужского пола, один сидит. Все пили, ели, орали, рыгали, трясли костями в стаканчике, грызли кости. Хлопали или пытались хватать за пышные зады, визгливо хихикающих шустрых подавальщиц.
Когда они вошли, на них сразу же уставились, скользнули взглядами, покосились. Оценили и взвесили. Быстро отвели, попрятали взгляды и продолжили заниматься прежним — есть, пить, рыгать, разговаривать, рассказывать, слушать соседа. Высокородная морда с баронской цепью на груди и двумя горами-охранниками, не тот предмет, который можно задеть хотя бы взглядом.
Он чуть замедлил шаг, делая выбор — его комната или вон тот столик в углу, пустой и чистый, для высоких господ. Выбрал столик. Хозяин постоялого двора возник рядом мгновенно, вот его не было и вот он тут. Угодливо склонился в глубоком поклоне, вывернул ухо в готовности услышать пожелания высокого господина. Взлетела и легла на столешницу застиранная, когда-то радикально черного цвета скатерть — дураков нет держать белую, хрен ты ее потом отстираешь. Легли веско на скатерть литые железные ложки и двузубые вилки. Мальчик-прислуга застыл рядом с глиняной чашей для омовения рук с лепестками какого-то цветка в ней на поверхности воды.
— Что у тебя есть самое крепкое из алкоголя?
— ???
— Какое у тебя самое крепкое вино?
— Настоянный сидр двойной перегонки, ваша милость! Очень крепкий!
— Неси. И на стол — мясо, сыры… Что у тебя есть из хорошей еды?
— Есть только что испеченный пирог с птицей, полтуши поросенка, есть…
Вспомнилось, как тот, еще не инфицированный вирусом ситха Леонардо, не одевший еще корону Владыки, хотел съесть зажаренного поросенка. Помянем.
— Поросенок и пирог. Морс. Много. Иди.
Принесли быстро, словно на крыльях летели, в клювах несли. Пирог неплох, мясо жестковато, у сыров странный и непривычный вкус. А вот сидр порадовал. Запахастый, прозрачный, пьющийся легко. В меру крепкий, градусов тридцать-тридцать пять.
Первый стакан, в самом деле стакан из тяжелого синеватого стекла, упал и стремительно проскользнул внутрь, словно за ним гналась таблетка антипохмелина. Второй он уже поделил на три раза. Третий удостоился только одного глотка — чувствовал, ему уже вполне достаточно, потерять контроль как там, в лесу, совершенно не хотелось. Но чего-то другого хотелось. Тоже бесконтрольного, но все же контролируемого. Он оценивающе поглядел на Слугу. Заря радостно и ожидающе вспыхнула теплым светом, зовущего пламени. Да, но чуть позже, но непременно.
— Бруно и Себастьян!
— Да, ваша милость!
— Сидеть, не вставать, не вмешиваться. Заря, ты можешь вмешаться, когда я излишне… — он приложил палец к подбородку, подбирая слова и определения — Когда я излишне разойдусь, попроси меня остановиться.
— Когда вы, Владыка… Ваша милость! Вы что сделаете?
Понял, что слово «разойдусь» он опять произнес на русском.
— Когда я начну их калечить, то попроси меня остановиться.
— Я поняла, ваша милость. Я буду вас умолять, ваша милость. Всем сердцем!
Шутница. Или нет?
Он встал изо стола, снял куртку, бросил ее на спинку стула. Снял и цепь баронета — ее он тоже небрежно кинул на стол. Для исчезнувшего Леонардо слишком мало, для Владыки немыслимое унижение. Низкостатусная, отвратительная по качеству исполнения побрякушка. С возрастающим неудовольствием оценил и свою сорочку — недостаточно темна. Гнев внутри него огляделся, поднимая драконью голову. Огляделся и он, прикинул — места хватит, вполне достаточно. Вышел к стойке и чуть вперед:
— Есть среди вас мужчины с крепкими кулаками и стальными яйцами? Плачу полновесный флорин, тому кто собьет меня с ног. Хотя бы один раз.
Ну да сперва ожидаемая тишина. Затем невнятные гмыки и голос откуда-то из глубины зала, протяжный, лениво-уверенный в себе, рушащий ожидание упругой раскачки низших:
— Нет тут дураков связываться с твоей милостью. За благородного сразу на шибеницу сволокут, а если до крови, то и к «веселой вдове», пеньковый «воротник» себе на шею мерять.
— Ты видишь на мне цепь высокого господина? Сюрко с гербом? На моей руке сверкает камнем родовой перстень? Ты знаешь меня? Ты не знаешь меня, и кто я. Ну? Это не сточенный полновесный золотой! Чей он?
Тяжелый кругляш монеты взлетел в воздух, бликанул четко отштампованными «орлом» и «решкой». Подтвердил собственную полноценность широким ребром с глубокими рисками. Со звучным и сочным шлепком упал в его ладонь.
— Ну… Если так… Ну не обессудь тады, незнакомец. Меня кстати, Сом Кувалда кличут, из-за кулаков моих. Не передумаешь паря, когда их увидишь?
— Ну иди сюда, Сом Кувалда. Покажи мне свои кулаки. Если ты не солгал, то я не буду бить тебя сильно. Так, поглажу.
Он широко и открыто улыбнулся.
И было ему хорошо и станет ему еще лучше. Хадзимэ!