Воскресенье…
В этот день все команды лагеря работали до двенадцати часов.
Колонны заключенных возвращались в бараки. Медленно брели уставшие люди. В хвосте каждой колонны покачивалось несколько носилок с мертвыми. Так ежедневно. Люди падали замертво от непосильной работы. Многих по малейшему поводу пристреливала охрана.
Тянулись и тянулись колонны через главные ворота лагеря, возле которых стояла кучка музыкантов-невольников. Они играли визгливый немецкий марш. Эта неуместная музыка была дополнением к издевательствам.
На воротах, через которые завтрашние мертвецы несли сегодняшних, надпись: «Каждому — свое». А выше ее: «Прав ты или не прав — для Германии это ничего не значит».
На аппель-плаце колонны нарушаются. Мертвых несут к крематорию и складывают штабелями. Живые идут в бараки, чтобы после краткой передышки вновь вернуться на площадь для проверки.
Но вот и поверка окончена.
— Получить питание! — разносятся по всему лагерю крики лагершутцев.
Петька и Владек прибежали в свой барак.
Шепотом сообщили Якову Семеновичу:
— Сейчас мы видели одного чеха, его зовут Квет. Он нам обещает дать картошки. Приходите, говорит, к нам в блок…
— Дядя Яша, разрешите?
— Сбегайте. Квет — человек хороший. Только не попадитесь по пути эсэсовцу, глядите в оба!..
— Будьте спокойны, дядя Яша. Мы не маленькие, знаем, как такие дела делать, — заверил Петька.
Квет уже ждал ребят у входа в барак.
— Вот, берите, — сказал он, протягивая ребятам бачок с картошкой.
Петька удивился.
— Да он полный!
Чех улыбнулся. — У нас сегодня день получения посылок… Отнесете его — приходите за хлебом. Ну, марш, марш…
Ребята побежали, не чуя под собой ног от радости.
Это же праздник!
Некоторые ребята съели не всю картошку, часть спрятали «на потом». Петькин сосед слева долго сортировал ее, перекладывая с места на место, радуясь неожиданному богатству. Каждую картофелину он тщательно осмотрел и обнюхал. Одна оказалась гнилой, она была тут же съедена. После некоторых колебаний съел и еще одну. Очень хотелось съесть все, но он преодолел соблазн и картофелины получше спрятал в сумочку, сшитую из тряпок.
Отбросов не было. Кожура или так тщательно обсасывалась, что на ней не оставалось ни одного белого пятнышка, или съедалась.
— Вот бы каждый день так, — мечтали мальчишки.
— Что, Илья, повеселее стало? — спросил Петька.
Илюша ответил улыбкой, вскочил на скамейку и объявил:
— Ребята, сейчас силами самодеятельности нашего блока будет дан концерт. — Он немного замялся, встретившись с удивленными взглядами друзей. — Ну, концерт не концерт… В общем, сейчас сами увидите.
— Наклевался воробушек картошки, почирикать захотелось, — засмеялся кто-то.
— Эй, кто там такой умный? — вступился Блоха. — Давай, давай, Илья!
Петьку очень заинтересовало, что это за концерт придумал друг, всегда такой тихоня. Наверное, еще кто-нибудь ему помогал. Ай да Воробышек!
Около каморки штубендинста ребята сдвинули вместе два стола, которые должны служить сценой. Из спальни, превращенной в уборную для артистов, на сцену вышел дядя Яша, взявший на себя роль конферансье. Он объявил:
— Уважаемая публика! Сейчас перед вами выступит Илюша Воробей, он споет несколько советских песен.
Потом дядя Яша подмигнул Володе Холопцеву, что означало: «Проверь получше посты».
Воробышек поднялся на сцену, смущенный, раскрасневшийся, а вслед за ним — Митя Бужу, который нес невесть откуда взявшуюся, изрядно потрепанную гитару. Митя сел на табуретку, положил инструмент на колени и взял первый аккорд; Гитара забренчала. В зрительном зале зашикали, призывая друг друга к вниманию.
Запел Илюша чистым и немного дрожащим от волнения голосом. Гитара вторила ему, зал притих. Дети ясно представляли себе идущие победным маршем войска с множеством красных знамен и лихими командирами впереди. От них бегут во все стороны враги. Вот освободители уже совсем близко.
Распахиваются бухенвальдские железные ворота. Наши, ура-а-а!
А песня вела дальше.
«Вот так молодец!» — восторгался Петька. И чуть не прыгнул на сцену, чтобы обнять приятеля.
Раздались такие дружные аплодисменты, что дядя Яша умерил этот пыл, напомнив детям: ведь они не в каком-нибудь театре, а в лагере смерти.
Потом запел Митя.
До чего же брала за сердце эта песня! В ней и тоска по Родине, и заветное желание поскорее вырваться на свободу.
У Мити от усердия даже пот выступил на лице. Гитара звучала грустно. Петька тяжело вздохнул.
— Чего мешаешь! — шикнул на него сосед.
Этот крик помешал Мите, он сбился на середине куплета. Но вот, кажется, вспомнил… Глубоко вздохнул, чтобы запеть, и вдруг опять заминка. Митя смущенно отвернулся. Но никто не ухмыльнулся, не свистнул, как всегда бывает в подобных случаях. Все терпеливо ждали. Кто-то из зала подсказал, и песня снова полилась уверенно.
На сцену вышли плясуны. Специально для этого случая они были обуты в старые кожаные ботинки, которые достали через своих ребят в вещевой камере.
Пляска в Бухенвальде! Если кому-нибудь из взрослых рассказать об этом завтра на работе, вряд ли поверят.
Лихо отплясывали худые, заморенные мальчишки в полосатой одежде. На бледных щеках появился румянец. Глаза их были полны не угасших в фашистских застенках искорок. Только очень глубоко были спрятаны эти искорки, очень глубоко…
Когда на сцене появился дядя Яша, ребята не сразу узнали его, так искусно артист замаскировался гримом, сделанным из обыкновенной печной сажи и перетертого красного кирпича.
Кажется, в дни самого большого своего артистического успеха с таким вдохновением не работал Яков Семенович Гофтман. Ребята буквально покатывались от его остроумных шуток и изобретательных трюков.
Дядя Яша умел так много, что мог выступать подряд не один вечер.
— Теперь я сыграю вам, ребята, на редчайшем музыкальном инструменте, — весело подмигнул он и достал из-под стола пилу. Обыкновенную, с двумя ручками, для пилки дров. Кроме нее в его руках появился самодельный смычок. Дядя Яша не спеша переставил табурет, сел на него, зажав один конец пилы между колен. Попробовал, хорошо ли прогибается стальное полотно. Очень хорошо. Он взял смычок, как будто собираясь играть на виолончели, коснулся им пилы, и она завыла в его руках, застонала, хоть уши затыкай. Мальчишки засмеялись: шутит, мол, все дядя Яша.
Но вот хаотические, пронзительные звуки оборвались, и послышалась четкая, светлая мелодия всем известной песенки:
Пила так ясно выговаривала, что ребята не удержались и начали потихоньку подпевать:
Дядя Яша мастерски исполнил на необыкновенном инструменте еще несколько любимых советских песен, и ребята в конце выступления устроили ему такую восторженную овацию, что Володя Холопцев, стоявший на посту, влетел в барак как ошпаренный:
— Тише, тише! Очень слышно на улице!.. Эсэсовцы могут нагрянуть…
— Да, ребята. И верно, беда может случиться. Уж вы очень темпераментная публика.
— Дядя Яша, — спрашивало сразу несколько голосов, — а еще вы устроите такой концерт?
— Что с вами поделаешь!.. Устроим. Не все же вам плакать.