6. МЕЖ МОЛОТОМ И НАКОВАЛЬНЕЙ
В Пскове бояре, предупрежденные гонцами от острожных воевод, уже ожидали Александра. Стоило княжеской дружине появиться под псковскими крепостными стенами, как навстречу ей уже спешили именитые бояре во главе с посадником. Вопреки опасениям Мусуда, бояре встречали Александра с показной сердечностью и должной почтительностью, устроив пышную встречу сыну князя Ярослава.
— Гляди, как расстарались! Значит, сохранился страх в их сердцах! — по-персидски сказал Мусуд при виде толпы бояр.
— Много ли того страха сохранилось? — отозвался княжич на том же языке. — Они низко кланяются, да только указы исполнять не спешат.
Псковские господа меж тем громко приветствовали его:
— Исполать тебе, князь Александр Ярославич! Здравия тебе и долгих лет жизни! И да славится имя отца твоего, князя Ярослава Всеволодовича, на землях русских!
Александр рассматривал лица бояр, искаженные сейчас угодливыми лицемерными улыбками. Он сомневался, как ему нужно держать себя с ними. То ли ответить им нарочито благосклонно, дабы не обидеть этих заносчивых господ; то ли держать себя свысока и сразу дать понять, что он не поведется на их льстивые речи. Спросив себя, какое бы решение принял сейчас отец, княжич выбрал второе — холодно кивнув, он поприветствовал бояр коротко и следом сразу заговорил о насущном.
— Моей дружине нужен постой и довольствие, — заявил он с железными нотками в голосе. — Озаботьтесь этим немедля.
Теперь на лицах бояр появилось беспокойство, они не ожидали, что отпрыск князя Ярослава поведет себя столь сурово с именитыми людьми. Но исполнить приказ поспешили поскорее, пообещав, что ярославовы ратники будут согреты и накормлены. Княжича пригласили в хоромы самого зажиточного боярина в Пскове — Твердилы Иванковича — занимавшего пост городского посадника. К вящему неудовольствию бояр личная охрана княжича проследовала за ним в хоромы, не оставляя своего господина без присмотра ни на миг.
В просторном зале княжича поджидали накрытые столы, за которыми собралась вся псковская знать. Когда Александр расположился в кресле, Мусуд остановился за его спиной, а прочие телохранители встали полукругом. Бояре недовольно переглядывались друг с другом — княжич не доверяет им, раз вошел в дом высокочтимого человека с вооруженной до зубов охраной!
— Так зачем же ты, пресветлый князь, пожаловал в Псков? — заговорил посадник, когда его гость немного подкрепился.
Александр перевел на него неулыбчивый взор:
— А разве ты не знаешь, Твердило Иванкович? Неужто тебе не донесли гонцы, что иду я смотреть остроги вдоль торговых путей?
«Ишь, какой у него гонор! Весь в отца своего! Нисколько не чтит родовитых бояр, — подумал Твердило сердито. — Свалился еще один норовистый князь на наши головы! Как будто одного Ярослава нам мало было…»
— Это-то мне известно, княже! — заговорил он как можно учтивей. — Только не возьму я в толк, почему же ты прежде, чем отправиться в такое дело, не спросил нас — бояр, управляющих Псковом — об острогах этих? Нешто мы бы оставили вопрос твой без ответа?
Александр смерил его едким взглядом, прежде чем проговорить:
— Без ответа, может, и не оставили — да только сказали бы правду?
Бояре в зале протестующе зашумели, услышав его обвинение.
— Обижаешь, князь!
— Пошто напраслину возводишь?
— Да такая дерзость нам и не снилась!
Посадник оглянулся на своих собратьев-господ и, довольный, закивал головой:
— Как бы смогли, получив грамоту с печатью князя Ярослава, сказать неправду?
Возмущение бояр выглядело вполне убедительным, однако Александр не купился на это.
— Ну коли собрались говорить эту самую правду, то поведайте, почему остроги на севере псковщины брошены?
И тут бояре принялись хором жалобиться. Дескать, трудные годины настали для Пскова да еще и голод в соседнем Новугороде сколько бед доставил! А из-за князя Ярослава, который ради мести новугородцам перекрыл часть торговых путей, торговля захирела, прибыли сильно поубавилось, купцов иноземных стало меньше заезжать в псковщину. Оттого и перестал Псков содержать северные остроги, потому и разбежались кто-куда тамошние воеводы и ратники, оставив места службы. Словом, не виновны нисколько псковские заправилы в том, что торговые дороги на их земле остались без должного досмотра и охраны.
Александр терпеливо выслушал их оправдания, после чего заговорил:
— Ежели всё было так, как сказываете вы, бояре псковские — то скажите мне, почему в новугородской земле остроги не брошены? Новугород три года голодал, но даже тогда не урезал довольствия для острогов. Никто из острожных воевод и ратников не оставил места службы в новугородской земле! Все на своих местах и все исполняют свой долг, даже если сам Новугород терпит бедствие. А что Псков?.. — княжич поднял вопросительно брови. — Псков от неурожая не страдал, вас непогода обошла стороною и житницы ваши полны запасов. И даже если торговых людей на ваших землях поубавилось, однако ж ни вы, ни народ ваш совсем не бедствуете! И все же стоит ваша земля без хозяина и как будто ждет, кто посноровистей приберет к рукам!.. — он снова обвел взглядом собравшихся псковских господ. — Так кого вы обмануть стараетесь, бояре псковские? Неужто надеждой тешитесь, что отец мой поверит в ваши выдумки? Неужто думаете, что не прижмет он вас к ногтю, когда вернется из похода? Как перед ним ответ держать собираетесь?
В зале повисло тяжелое молчание, только кто-то из бояр с досадой сопел в бороду.
— Не суди строго да не грози нам карами без надобности, княже! — откашлявшись, заговорил Твердило. — Признаем мы, что с северными острогами дело обстоит плохо. Каемся, наш недосмотр, наша вина! Однако ж, смени гнев на милость! Нельзя враз взять да и восстановить остроги — для этого время нужно.
— Если стремление есть, то и времени немного нужно, — возразил Александр.
Бояре снова шумно запротестовали, а посадник развел руками в стороны:
— Чего ж ты от нас услышать-то хочешь, княже?..
— Хочу я не слова слышать, а дела видеть! Хочу, чтоб к возвращению отца моего, князя Ярослава, начали вы восстанавливать остроги на северной стороне псковщины, — отчеканил Александр. — Да восстанавливать не на словах, а на деле! И не отговаривались вместо этого и время тянули!
Пришлось посаднику и прочим боярам пообещать ему немедля заняться острогами.
Однако, вопреки заверениям бояр, что к приезду князя Ярослава Всеволодвича в Новугород дела с острогами пойдут на поправку, у Александра на сердце оставался камень. Чуял он, что брешут господа псковские, зубы заговаривают. Хоть и есть у них средства для того, чтобы привести остроги в порядок, не хотят они заниматься этим — то ли от глупости, то ли от корысти.
Уйдя после трапезы в покои, отведенные Твердилой для ночевки, Александр принялся мерить ее шагами — бродя от стены к стене, как загнанный зверь. Мусуд, который собрался ночью стеречь воспитанника тут же, в покоях, понаблюдал за ним некоторое время, прежде чем заговорить.
— Правильно делаешь, что не доверяешь им, — заговорил он снова по-персидски, подозревая, что их могут подслушивать. — Подлые собаки они, эти господа. Подлые — да глупые при этом. Ума им не хватает понять, что, ежели границы не охранять, всякий захочет их нарушить.
— Видел, сколько в городе вооруженных латинян? — глухо произнес Александр по-персидски. — Они здесь совсем как хозяева.
И правда, пока дружина ехала по кривым псковским улочкам, княжич успел заприметить не только многолюдность городских улиц и богатство торговых рядов, но и множество уроженцев западных земель — шведов, ливонцев, немцев — многие из которых не стеснялись разгуливать по улицам с перевязями на поясах, в ножнах которых красовались мечи и кинжалы. И это при том, что носить боевое оружие в мирное время внутри крепостных стен могли лишь княжеские дружинники и дозорные из числа городского ополчения. Кажется, псковские бояре слишком на многое закрывают глаза!
— Пока отец твой в походе, что мы можем сделать? — вздохнул Мусуд в ответ. — Только смотреть на сей беспорядок.
Александр примолк, продолжая задумчиво ходить по светелке.
— Надобно заставить их взяться за восстановление сторожевых крепостей как можно скорее, — сказал он немного погодя. — И, чтобы дело не стопорилось, лучше бы поставить над ними наместника.
— И как же ты это проделаешь? — удивился Мусуд.
И вновь княжич погрузился в долгое молчание.
— Псков изобилен многим, но и он должен закупать у соседей то, чего в его землях не добывается, — заявил он вдруг. — Они покупают у Новугорода соль и железо. Ежели мы запретим продавать в псковщину железо, то они смогут еще поартачиться. Но вот без соли им придется туго — цены на соль вмиг взлетят до небес и чернь забунтует. Какими б не были псковские бояре гордыми, но с чернью им придется посчитаться.
Татарин одобрительно хмыкнул: да, Александр хитро придумал!
— Замысел твой хорош, Олекса, — признал он, однако не преминул добавить: — Но помнишь ли ты, что новугородский закон запрещает князю вмешиваться в торговые дела?
Недобрая улыбка мелькнула на лице мальчика, когда он глянул на него:
— Моему отцу новугородский закон не указ.
Мусуд не мог не признать, что и тут он прав!
— Но отца твоего здесь пока что нет. А тиун Яким Матвеевич побоится вызвать гнев псковских и новугородских бояр на себя. Не позволит он тебе издать такой указ самовольно, — догадавшись, что прямо сейчас Александр прикидывает в уме, удастся ли ему обойти тиуна и издать указ без его поддержки, кормилец поспешил сделать резонное замечание: — Окромя того, посчитать следует, справятся ли три сотни ратников — пусть и лучших в своем деле! — ежели Новугород и Псков взбунтуются и попробуют поднять тебя на меч?
Кислая мина на лице княжича явственно передавала его глубочайшее разочарование.
— Ты прав… Три сотни ратников — мало… — проговорил он раздосадовано.
«Значит, не пугает его отцовская кара и сопротивление тиуна, — подумал Мусуд, отчасти разделяя огорчение своего воспитанника. — Досадует он только о том, что отец не оставил ему дружину побольше, дабы смог он раздухариться в его отсутствие…»
— Однако ж, замысел твой удачен. Так и вправду можно принудить бояр заняться крепостями, — продолжил татарин меж тем. — Только мыслю я так: надобно тебе отправить батюшке своему донесение о том, как дела обстоят в псковщине и рассказать ему свою задумку. А там посмотрим, как князь решит обставить дело — быть может, раз сам не сможет прибыть с дружиной вскорости, то пришлет необходимое подкрепление?
Кислая мина никуда не исчезла, но Александр примирился с доводами Мусуда.
— Верно. Так и поступлю, — кивнул он головой и, успокоившись, прекратил расхаживать по светелке.
Мусуд, сидя на лавке возле дверей, за всю ночь не сомкнул глаз — как и телохранители за дверью. Хоть находились они в доме уважаемого боярина, занимавшего пост псковского посадника, но здесь было опаснее, чем во время ночевок под открытым небом и в острогах на торговых путях. Здесь была вотчина тех, кто не желал покоряться власти князя Ярослава и тайно помышлял, как же им скинуть с себя ярмо княжеской власти. Здесь нужно держать ухо востро и смотреть в оба.
Задерживаться в Пскове, несмотря на просьбы бояр погостить подольше, Александр не стал. Уже на следующее утро дружина оседлала отдохнувших коней, построилась в стройные ряды и, под предводительством княжича, двинулась прочь из города. Торговая дорога вела их дальше на юг, к Изборску, вдоль острогов.
На подходах к Изборску княжеская дружина оказалась подле Труворового кургана — могилы Трувора, пришедшего княжить на русские земли вместе со старшим братом своим Рюриком. Александр, еще никогда не бывавший на месте погребения своего знаменитого предка, захотел сделать привал и осмотреть погребальный курган. Несмотря на снегопады и морозы рукотворный холм не выглядел забытым — с разных сторон к нему были протоптаны тропинки, свидетельствовавшие о том, что местный люд зачем-то посещает могилу легендарного воина из клана Рюрика.
Поднявшись на курган, княжич понял, почему это место сплошь испещрено тропками — кто-то из местных язычников превратил могилу его предка в капище. Здесь, в центре возвышенности стоял крупный серый валун, изъеденный летними дождями и зимней стужей. Вокруг этого камня виднелись врытые в землю камни поменьше. Весь снег внутри каменного кольца был истоптан, а у основания валуна в середине круга виднелись следы языческого жертвоприношения: горсть семян, несколько лепешек с медом, куриное яйцо, огарки лучин.
Княжич долго стоял возле камня, с любопытством рассматривая его.
— О чем призадумался, Олекса? — спросил Мусуд, решившись нарушить тишину.
— О том, каково оставить позади родину и отправиться княжить в чуждые земли… — негромко промолвил Александр. — Как же далось то трем братьям? Чего им стоило? Хотел бы я знать это!
— Для смелого мужа родиной станет земля, избранная им самим.
Княжич со слабой улыбкой покосился на него:
— С тобой так и случилось?
Татарин небрежно рассмеялся и со смущением потер затылок.
— Пожалуй и так, — подтвердил он.
Александр снял рукавицу и прикоснулся ладонью к валуну:
— Спи вечным сном, князь Трувор, — беззвучно прошептал он. — Спи в земле, которую избрал родиной своей.
Малая дружина, с которой Александр выехал в поход по острогам, вернулась в Новугород в аккурат к наступлению особенно лютых морозов сеченя. Вновь очутившись в стенах Рюрикова Городища, княжич, не теряя времени, отослал к князю Ярославу донесение с гонцом. В своем послании он изложил и то, что видел, проезжая вдоль острогов, и рассказал делах бояр псковских, а по итогу предложил отцу надавить на Псков через запрет торговли солью.
Ответ пришлось ждать долго — гонец вернулся лишь в начале весны.
Вопреки опасениям Мусуда и тиуна Якима Матвеевича, что Ярослав разгневается на самовольство Александра, князь похвалил сына за совершенную поездку по острогам. Однако князь строго запретил и тиуну и Александру самим бодаться с псковским боярством, пообещав, что сам разберется с вопросом по своему возвращению в Новугород.
— Когда же ждать князя? — спросил гонца Александр.
— Пресветлый князь переждет половодье в Смоленском княжестве, — сообщил гонец. — После чего повернет дружину к Новугороду.
Княжич попробовал было расспросить гонца подробнее о намерениях своего отца, но тот ответствовал туманно, ссылаясь на запрет Ярослава. Стало ясно — князь Ярослав с дружиной не просто собирается пережидать половодье в смоленских землях, а имеет еще какие-то цели в тамошних землях. Но знать о делах князя, покуда тот не вернулся в Рюриково Городище, никому не следовало.
Отцовские распоряжения ввергли Александра в уныние, но — что поделаешь? — пришлось им покориться. Покориться и ждать возращения отца. Это непросто далось княжичу — за время похода он отвык от обывательской жизни и потому дела мирские нагоняли на него тоску. С трудом он принудил себя вернуться в прежнее жизненное русло, напоминая себе с усердностью: терпение сие есть добродетель.
Меж тем церковные колокола трезвонили без устали: в разгаре был Великий Пост.
После большого и многолюдного Новугорода Переславль-Залесский показался Миланье на диво скромным поселением, хоть и прожила она тут почти тринадцать годов. Здесь и стены детинца смотрелись не столь неприступными и хоромы казались не такими высокими и улицы не столь широкими, как в граде на Волхове. Да, вотчина князя Ярослава уступала Новугороду и богатстве и в величии!
Однако сердце горянки наполнилось облегчением, стоило им миновать крепостные стены Переславля и оказаться подле дома, дарованного Мусуду князем в честь свадьбы. Наконец-то они добрались до дома! И добрались как раз вовремя — весна уже ступала в силу, лед на реках стал блеклым и рыхлым, скоро ледовая корка на реках и озерах лопнет и половодье разгуляется во всю мощь. А значит это, что Мусуд останется в Переславле-Залесском, пока земля не перестанет от сырости проваливаться под копытами коней, а реки не вернуться в свои русла.
У ворот дома их встретили сторожа — старик со старухой — которых Мусуд оставил смотреть за хозяйством, покуда он с Миланьей живет в Новугороде. Быстрого осмотра Миланье хватило, чтобы убедиться в том, что дом старики держали в порядке, а скотину в сытости. С радостью она вошла в свой дом, погладила, как-то было прежде, мурчащую кошку за ухом и села на лавку подле пышущей жаром печи. Пока старик-сторож помогал Мусуду распрягать лошадей, его старуха вернулась в избу и поспешно принялась сдвигать столы да накрывать на них: хозяев и ратников, сопровождавших их, следовало попотчевать сытной трапезой!
Вот Мусуд вошел в дом, приглашая за собой княжьих ратников. Шумно переговариваясь меж собой, мужчины устроились за столами и принялись за еду, а Миланья предпочла уйти в опочивальню, прикрыв плотно за собою дверные створы. Ждала она, когда ратники насытятся и покинут их дом, надеясь, что тогда Мусуд придет к ней — но даже когда шум застолья стих, а изба опустела, муж не открыл двери опочивальни.
Миланья тяжко вздохнула, понимала она: Мусуд сердит на нее.
За весь путь от Новугорода до Переславля-Залесского он ни словом ни делом не выдал своих чувств. Он заботился о ней, беспокоился об её удобстве, ни на миг не терял бдительности на случай, если натолкнуться они на засаду какую. И всё-таки Мусуд был сердился на неё! Смотрел на неё угрюмо и сторонился разговоров с нею. Не мог Мусуд простить Миланье, что она хитростью оторвала его от Александра, выпросив у княжича дозволения уехать с мужем в Переславль-Залесский.
Такова был цена спасения мужа…
Припомнила она, как протестовал Мусуд, едва только прознал о том, что обратилась она к княжичу с просьбой отпустить её в Переславль-Залесский вместе с супругом! И хотя Александр сразу же дал свое дозволение, Мусуд еще долго спорил и с ней и с княжичем, ни за что не желая оставлять подопечного без надзора. Но несмотря на возражения, княжич своего решения не поменял и настоял на том, чтобы Мусуд отправился в путь вместе с женой.
Да, замысел Миланьи исполнился…
Поворочавшись немного на ложе, Миланья поднялась и вышла в горницу. Мусуд спал на лавке, прижавшись спиной к печи и подоткнув под голову свернутый походный плащ. Выглядел он уставшим и — даже во сне! — угрюмым. Она не сомневалась, что, коли б не весенняя распутица, то он бы не стал задерживаться в Переславле-Залесском — а ссадил бы жену с саней подле крыльца и, не делая передышки, развернул бы коней обратно в Новугород.
«Пошто серчаешь на меня, любый мой? — подумала Миланья. — Ведь жизнь тебе спасаю!»
Она хотела было разбудить его да позвать в опочивальню, но передумала — не нужно сейчас тревожить Мусуда, пусть спит, где тому вздумается! Пусть отойдет и от дороги долгой и от мыслей своих тяжелых. Пусть отдыхает и набирается сил. Придя к такой мысли, женщина неслышной поступью ушла обратно в опочивальню.
Спустя седьмицу после возвращения Миланью и Мусуда в Переславль-Залесский половодье вошло в полную силу: лед Плещеевом озере вскрылся — вода стала стремительно подниматься, подтапливая берега; реки и ручейки превратились в бурные пенящиеся потоки, а земля вспухла, пропитавшись талой водой. Дни стали заметно теплее, а солнце светило все жарче, растапливая остатки снегов в лесах и полях. Несмотря на сырость и грязь, которые были повсеместно, люд пребывал в радостных настроениях: наконец-то холодная и суровая пора осталась позади, а впереди их ожидает возрождение после зимнего сна матушки-земли!
Надежды Миланьи на то, что Мусуд — оказавшись дома, успокоится и тихо-мирно подождет времени, когда земля просохнет, а половодье сойдет на нет — к её огорчению не оправдались. Муж её места себе не находил и все считал дни, когда возможно будет отправиться в обратный путь. Сие тревожило Миланью, невольно она начинала переживать, что не сумеет уберечь мужа своего от опасности, что сумеет тот вернуться в Новугород прежде времени. Она даже подумывала о том, чтобы добавить Мусуду в питье зелье из особых трав и заставить того захворать — и тем самым удержать его от желания выехать в Новугород как можно скорее. Она почти решилась на отравление — до того снедал её страх за Мусуда.
— Чего ты все смотришь в сторону заката? — спросила она однажды мужа. — Думаешь, если смотреть туда, то и время быстрее пролетит?
Тот глянул на нее испытующе и до Миланьи вдруг дошло, что догадывается он о её намерении задержать его в Переславле-Залесском.
— Не нужно было мне брать тебя в Новугород, — заговорил он с сожалением.
— Это почему? — спросила жена, хотя и знала уже, каков будет ответ.
— Оставь я тебя в Переславле, то не пришлось бы мне отрываться от службы, чтоб вернуть тебя домой.
Боль тронула струны души Миланьи, когда услыхала она это!
— Оставь ты меня в здесь, то не носила бы я сейчас ребенка под сердцем! — горячо возразила она.
Мусуд только отмахнулся от нее и ушел из избы. Женщина побродила по дому, никак не находя себе места после слов мужа, затем все же решилась пойти следом за ним. Нашла она его в конюшне, где он возился с седельными ремнями, проверяя, не износились ли они, не повредились ли скрепы. Он ненадолго поднял взгляд на жену, затем снова занялся седлом.
— Если подозреваешь меня в чем-то, то молви прямо, — потребовала Миланья решительно.
— В чем мне тебя подозревать? — насмешливо отозвался тот, не отрываясь от дела.
— Тогда почему сторонишься меня? Как будто я и не жена тебе вовсе!
Супруг только покачал головою, сетуя на её докучливость.
— Хочешь знать, против ли я твоего возращения в Новугород? — продолжила Миланья, распаляясь из-за его безразличия. — Так вот — знай! — против. И ежели подозреваешь, что нарочно я упросила княжича отправить тебя со мной, то в корень зришь!
Мусуд опять вскинул на нее глаза и теперь в них не было насмешливости.
— Вот уж не ждал, что жена моя дурой окажется, — пробормотал он.
Миланья, негодующе поджав губы, сделала несколько шагов к нему:
— Ты за свою жизнь прошел много земель, ты служил многим господам! Князь Ярослав и сын его — господа очередные, только и всего! Сейчас ты служишь им, а после станешь служить кому-то другому…
— А если не захочу служить кому-то другому? — поднял грозно брови Мусуд.
— Да разве ведаешь ты, как судьба повернется? — невесело рассмеялась горянка. — Сегодня есть эти князья, завтра не будет их…
Сказав это, она увидела, как окаменело лицо супруга и запоздало спохватилась, что в чувствах наговорила лишнего. Не только оскорбила воинскую честь мужа, но и едва не созналась в том, что известно ей грядущее! Не должен Мусуд дознаться ни сейчас, ни потом о предвидении её! Если он поймет, что знала она о надвигающейся на Александра беде и нарочно обманула и княжича и мужа своего — то ни за что не простит её!
— Следи за своим языком, женщина, — предупреждающе произнес Мусуд.
Тогда Миланья поспешила подбежать к мужу и принялась обнимать его:
— Прости меня, неразумную! Чего не ляпнешь в расстройстве! Прости, любый мой! — она хватала его крепко за широкие плечи, прижималась к его груди, привставала на цыпочки и целовала его губы. — Не серчай на меня за глупые слова! Что возьмешь с бабы, а?..
Не сразу, но тот смягчился и все же обнял жену в ответ.
— Знаю я, всё знаю… Сама ведь говорила о сём! Говорила же — хорошо, что княжича ты полюбил как сына, — зашептала Миланья, уткнувшись ему в плечо и с жадностью вдыхая его мужской запах. — Говорила, говорила… А сама гневлюсь на то! Голова как в огне от мысли, что любишь ты Александра пуще нашего дитя…
Она почувствовала, как грудь Мусуда колыхнулась от тяжелого вздоха.
— Довольно голову бреднями забивать! — сказал он строго. — Не желаю больше слышать такие речи.
— Не желаешь, значит, и не услышишь более, — согласно закивала Миланья.
Она чуть отпрянула назад и заглянула ему в лицо.
— Прости, что заставила везти меня в Переславль! Взревновала я тебя, — выдохнула она ласково. — Но что же поделаешь уже? Ты здесь! Дождешься, когда распутица сойдет на нет и вернешься в Новугород. А я тебя здесь буду дожидаться…
Мусуд наклонился к ней и нежно коснулся губами её лба.
«Придется подмешать ему зелья, — подумала Миланья с тяжелым сердцем. — Иначе не удержу его…»
В следующее мгновение у нее перехватило дыхание, голова неистово закружилась и она, издав тихий возглас, покачнулась. Миланья упала бы, не подхвати её Мусуд. Она слышала голос мужа, зовущий её по имени, будто бы издалека, проваливаясь во тьму. В разуме её мелькнуло понимание — не помрачение это, часто случающееся с женщинами на сносях — а дар колдовской, заговоривший с ней вдруг. Тьма неумолимо поглотила всё вокруг и скоро Миланья перестала слышать и голос Мусуда. Тьма опутала её, затягивая в себя как болотный омут — но разум Миланьи не угасал, не впадал в беспамятство.
И тьма заговорила с ней нечеловеческим голосом:
— Хочешь обмануть судьбу, колдунья? Но видишь ли ты дальше своего носа?
Непроглядное темное марево, прежде окружавшее Миланью со всех сторон, рассеялось. Она увидела снова городские улицы, дома, стены — только вот всё это было объято огнем. Смрад и копоть поднимались к небу, застилая его полностью. Отовсюду звучали крики обреченных на смерть и их безудержные рыдания. И кровь, кровь … Всюду была кровь, а прямо на грязном снегу лежали растерзанные тела убитых.
Миланья повернулась вправо, затем влево, и везде видела только огонь и смерть. Потом она опустила взгляд вниз и с её губ сорвался крик ужаса и отчаяния — на руках она держала свою мертвую дочь. Она прижимала девочку к своей груди и кровь, вытекающая из огромной раны в животе ребенка, смачивала разорванное платье женщины. Миланья, не переставая надрывно кричать от горя, рухнула на колени.
Она уже не замечала огня, объявшего город, она видела только свою мертвую дочь, которую она не сумела спасти. Горячие слезы жгли её щеки и губы и ничего ей не хотелось так страстно, как умереть немедля, дабы прекратить муку, разрывающую её несчастное сердце. И смерть услышала её призыв. Миланья безучастно смотрела, как к ней, размашисто перепрыгивая через мертвецов, бежит воин — смуглый и остроскулый, с узкими и блестящими от опьянения кровью глазами — вот он взмахивает кривым мечом над её головой…
И снова Миланья провалилась в болото тьмы.
— Смотри! — нашептывала тьма. — Смотри, что грядёт…
Увидела Миланья как море огня, поднявшись где-то на востоке, идёт на землю русскую, поглощая все живое на своем пути. Увидела, как русские князья, доселе враждовавшие меж собой, создают союзы и пытаются остановить огонь, но гибнут один за другим. Увидела она и князя Ярослава и нескольких его союзников-князей! Неумолимая стена огня подступила к ним, окружила со всех сторон… Ярослав сражался отчаянно и бесстрашно, но силы были слишком неравны… И вот огонь пожрал и Ярослава и его союзников.
Дикий и беспощадный огонь выжег всю землю русскую — но то был еще не конец. С запада, оттуда, где садится солнце, на растерзанную и пропитанную кровью землю ринулись полчища псов с крестами во лбу. Никто не мог дать им отпора — нет ни сил, ни воли у тех, кто остался на выжженной земле, сопротивляться. И псы эти рвут на части то, что осталось от Руси, терзают её, добивая тех, кто еще не погиб, а затем пожирая всё без остатка.
— Погибнет Русь и не возродится больше… — возвещал нечеловеческий глас. — С рассвета придет огонь, а с заката — жадные псы. И куда ты не побежишь, всюду встретишь смерть, нигде не найдешь для себя спасения. Ибо суждено этим землям очутиться меж молотом и наковальней.
— Меж молотом и наковальней… — медленно повторила Миланья, чувствуя себя раздавленной новым знанием. — Как же отныне мне жить, ежели уготована моей дочери и мне такая участь? Лучше умереть прямо сейчас с дитем во чреве, чем потом держать на руках убитую дочь и выть, призывая смерть…
Тьма снова расступилась перед ней, даруя новое видение.
Перед взором колдуньи снова расстилалась Русь, объятая огнем — горели города и веси, а земля стала багряной от рек крови. И увидела она снова гибель князей, попытавшихся воспротивиться нашествию огня. Один за другим гибли потомки Рюрика — и вот огонь докатился до князя Ярослава. Тот вытащил меч, готовый сражаться до последнего вздоха с врагом, но случилось тут что-то удивительное — из тьмы выступил Александр и встал между огнем и отцом своим, заслонив Ярослава. И вдруг огонь остановился, а затем стал обтекать Александра, не трогая его и тех, кого он заслонил.
— Огонь не навредит огню… — прошелестела тьма.
Александр действительно был весь объят огнем, но тот не причинял ему никакого вреда. Он вытащил из ножен меч и, повернувшись на запад, встал на пути у жадных псов с крестами во лбу. Удар за ударом он рубил псов, не позволяя им проникнуть вглубь русских земель. И видела Миланья, что там, где стоял Александр, в целости сохранялась и земля и живущие на ней люди — там замирал занесенный над Русью молот, там он не касался наковальни.
— Зри дальше! — повелела тьма колдунье.
Миланью на миг ослепил яркий солнечный свет, поглотивший собою прежнее видение.
— Васса! Васса! — услышала она свой собственный голос.
Она бежала с тулупом в руках вслед за своей шестнадцатилетней дочерью, которая выскочила из избы на мороз в одном платье. Васса, охваченная волнением, бежала навстречу княжеской дружине, которая резво въезжала в ворота Рюрикова Городища. Князь Александр — статный, возмужавший и всё столь же красивый — ехал в челе дружины на вороном скакуне. Дочь Миланьи выскочила навстречу коннице и едва не оказалась затоптанной; спасла её только ловкость Александра, успевшего вовремя остановить своего коня.
— Васса! Что же ты! — вскричала Миланья, успев перепугаться до смерти.
Подскочив к дочери, она торопливо набросила на её плечи теплый тулуп. Но Васса даже не оглянулась на мать — она, стоя у стремени княжеского коня, протягивала Александру платочек из черненого полотна, на котором она старательно вышила Спас Нерукотворный. Только Миланья знала, сколько усилий и стараний пришлось приложить дочери, чтобы постараться воссоздать на отрезке материи боевой стяг Александра — изображение христианского Спасителя на устрашающе-черном полотне. Этот стяг внушал ужас врагам Александра одним своим видом! Васса не могла дождаться, когда сможет одарить князя своим рукоделием, а услышав, как во дворище кто-то зычно крикнул — «Князь прибывает!» — она, позабыв обо всем, бросилась на улицу.
Князь взирал на дочь Миланьи сверху вниз без недовольства, а с мягкой снисходительностью — так старшие братья смотрят на своих сестер-проказниц. Наклонившись в седле, он принял из рук Вассы платок, чем заставил её густо покраснеть и задрожать. Миланья, сердито сжав руку дочери, заставила её отступить назад и освободить путь князю. Знала она, что дочь её тайно любит Александра — любит, хоть и понимает, что безнадежно, неразумно и опасно это…
Тьма выпустила Миланью из своих лап, позволив ей прийти в чувство.
— Милушка! Слышишь ли меня? — восклицал Мусуд, склонившись над женой. — Отчего плачешь?
Женщина вдохнула полной грудью воздух, окончательно приходя в себя — она лежала на лавке в избе, куда её отнес супруг. Её щеки и вправду были покрыты солеными ручейками слез. Заглянув в глаза Мусуда, она издала тяжкий стон и холодными пальцами что есть силы сжала его ладонь.
— Собери всех ратников, кого сможешь найти и скорее возвращайся в Новугород! — зашептала она, преодолевая свою сердечную боль. — Любыми путями вернись туда скорее! Поспешай! Александр в опасности…
И без того встревоженное лицо Мусуда побледнело:
— О чем таком толкуешь?
— Нападут на Городище скоро… В ночи… Много их будет! — прерывисто проговорила Миланья и по её щекам продолжали катиться горькие слезы. — Ежели не успеешь, то погибнет он!
Супруг словно бы заледенел — и веря и не веря ей.
— Откуда известно? — глухо спросил он.
— Боги предвидеть дали мне это, — призналась колдунья, у нее не было сил кривить душою. — Прошу тебя, верь мне! Княжич на волоске от погибели…
Более Мусуд не колебался: оставив жену на лавке он, прихватив свое оружие, торопливо выскочил из избы. Миланье не надо было выглядывать наружу, чтобы знать — тот сейчас запряжет коня и поскачет в княжескую вотчину. Там, в отсутствие князя Ярослава, размещалась сторожевая сотня ратников под главенством воеводы, обязанная следить за порядком в стенах переславского детинца и охранять княжну с детьми. Надежда была на эту сотню! Если Мусуд приведет её к Рюрикову Городищу вовремя, то появится у княжича Александр шанс пережить ту ночь…
Отдышавшись немного, Миланья с трудом села на лавке. У нее перехватывало горло и судорожно заходилось сердце от мысли, что она отправила Мусуда на верную смерть. Глотая слезы, она закрыла глаза, призывая души своих предков и прося у них совета.
«Миланьюшка! Гляди! — послышался голос её бабки, давно умершей и истлевшей в сырой земле. — Гляди, как ниточка вьется…»
Миланья вдруг очутилась в маленькой избенке, где жила она в девичестве: темная, тесная и закоптелая горница без окон, лавки вдоль стен и прялка в углу возле печи, где бабка долгими вечерами без устали мотала пряжу. Бабка, такая же темная как стены горницы, вся сгорбленная и ссохшаяся, скорее не говорила, а скрипела:
«Видишь эти ниточки? Каждая из них вьется по-своему; тут петелька, там узелок, здесь и узор чудной получается, — приговаривала бабка, оплетая пальцы Миланьи шерстяными нитями. — Так и судьбы людские в узор переплетаются. Каждый такой маленький узелок или петелька судьбу правит. Разорвешь узелок в одном месте — и весь узор попортится, всё нарушится. Так и судьба!»
«Не понимаю, бабуля! — шептала Миланья недоуменно. — Как же судьба нарушится из-за одного-единственного маленького узелка?»
«Узелок-то маленький с виду, зато всю тяжесть мира может собою удерживать! Кто-то мнит, что судьба получается от больших решений да поступков — но то заблужденье. Судьба — то не большая дорога, где ты разглядишь все повороты. Судьба — это тропка в густой да непроглядной чащобе. Вот вьется эта тропка меж деревьев, чрез овраги да холмы, с другими тропками встречается — так и судьба вьется-вьется, то вниз человека утягивает, то поднимает ввысь, то с другими судьбами сталкивает…»
Только теперь Миланья уразумела, о чем толковала тогда бабка! Она не могла увидеть всего хитросплетения нитей судьбы, управлявших жизнью княжича, но не сомневалась — если жизнь княжича оборвется, то оборвутся и другие нити судеб, в том числе и ее дочери. Княжич должен выжить — пусть даже ценой жизни Мусуда.
— Прости меня, любый мой! Прости… — пробормотала Миланья сквозь слезы.