- Я мог бы объяснить, - ответил Джири, - но при всем моем почтении к вам, Филип, не вижу причины, почему я обязан делать это.
- Тогда ответьте мне только на один вопрос. Вы что-то изучаете здесь, обследуете? Чего ради вы здесь торчите?
- Вы хотите сказать, послал ли меня сюда кто-нибудь. Нет, никто. Я на вокзале по своей доброй воле.
- Вы собираете какую-нибудь информацию?
- Не в том смысле, какой вы подразумеваете.
- Что ж, - сказал, вставая, Робинсон. - Если вам хочется находиться здесь - дело ваше. Но, полагаю, вы догадываетесь, как это выглядит со стороны.
- А как?
- Так, словно у вас расстроены нервы и вы не в состоянии поступать разумно, - резко ответил Робинсон.
- Поступать разумно, - повторил Джири. - Вы, надеюсь, вкладываете в это понятие конкретный смысл. Или же хотите сказать - поступать, как все?
- Не запутывайте нашу беседу еще больше, Артур. Вы отлично понимаете, что я имею в виду.
- Если бы на всех больших вокзалах постоянно жили сотни людей, вы бы привыкли к этому и не считали это неразумным, - заметил Джири. - Вы ведь на каждом шагу сталкиваетесь с куда более странными явлениями и принимаете их.
Робинсон порывисто поднялся. Вечер испорчен, дома теперь мира не восстановишь несколько недель, если не месяцев, а этот Джири, человек, которому он от души желал добра, отказывается от помощи. Он смотрел на серую твидовую кепку Джири - спокойствие, которым от нее веяло, приводило его в бешенство.
- Что ж, Артур. Я опоздал на поезд, потому что встревожился за вас, но, судя по всему, вы считаете, что я понапрасну теряю время.
- Я тронут вашим вниманием. И мне было приятно побеседовать с вами. Жаль, что вы опоздали на поезд.
- Знаете, что меня больше всего пугает в вас? - Робинсон наклонился к Джири. - Ваше _спокойствие_.
Джири взял свой стакан и отхлебнул немного.
- А почему бы мне не быть спокойным? Вы спросили меня, сколько времени я уже на вокзале, и я подумал: лучше сказать правду, чем играть в прятки. Я ведь знаю, вы чуткий, доброжелательный человек. Вы не будете стараться упечь меня в психушку только из-за того, что я поступаю не так, как обычно поступают другие.
- Раз уж речь зашла о психушке, - гнев Робинсона еще не остыл, - могу сказать, что я думаю по этому поводу. Если вы останетесь на вокзале, вы сойдете с ума. Бесконечные толпы людей, отсутствие удобств и крыши над головой - все это доконает вас. Бога ради, смейтесь надо мной, но через три месяца вы свихнетесь.
- Хотите поспорим? - с улыбкой спросил Джири.
- С удовольствием, - ответил Робинсон. - Только каким образом я получу свой выигрыш, когда вам выдадут свидетельство о невменяемости?!
Это слово - "свидетельство" - вырвалось у Робинсона нечаянно. Лучше было бы сдержаться, оставить его при себе, ведь и так все ясно. Оба на секунду замолкли, потом Джири спросил:
- Вы в самом деле так считаете?
- Я считаю, - размеренно произнес Робинсон, - что у вас сильное нервное истощение, вы переутомлены и потому, вероятно, не в силах судить, что вам на пользу, а что во вред.
- Иначе говоря, я душевнобольной, - заключил Джири. Снова наступила пауза. Он нарушил ее первым: - Вы были знакомы с Джеффри Уинтерсом?
- Где-то слышал это имя. А я мог его знать?
- Он был микробиологом.
- Что же с ним произошло?
- Джеффри был бесконечно одинок, другого такого я не встречал. Он говорил, что в разладе со всем миром и ничего не может с этим поделать. Привязан он был лишь к нескольким людям, больше всего, мне кажется, к своей жене и ко мне. Но ведь этого мало. Он чувствовал себя так, словно бОльшую часть суток проводил вне земной цивилизации, на какой-то другой планете, где, кроме него, не было ни одной живой души.
- Что с ним случилось?
- Он покончил с собой, - без всякого выражения ответил Джири.
Робинсон снова наклонился к нему:
- Зачем вы рассказали мне об этом?
- Предположим, Джеффри нашел способ избавиться от этого ужасного одиночества, хоть и несколько странный. Не лучше ли было оставить его в покое и не принуждать вернуться к тому, что вы называете разумным образом жизни, тем самым обрекая его на невыносимое одиночество? В итоге как-то утром он отравился на своей кухне.
Робинсон продолжал стоять, склонясь над Джири и пристально всматриваясь в его лицо.
- Что вы пытаетесь мне внушить? Что покончите с собой, если вам не разрешат оставаться на вокзале?
- Нет, конечно. - Джири рассмеялся. Казалось, все это искренне забавляло его. - Ничего такого я о себе не говорил и вовсе не желаю, чтобы мне приписывали подобные глупости. Просто я вам рассказал случай, в котором модель разумного поведения, как вы это называете, не очень-то помогла.
Робинсон выпрямился.
- Пожалуй, я пойду. Вы недвусмысленно дали мне понять, чтобы я не вмешивался не в свое дело. А с другой стороны, ни с того ни с сего вспоминаете о судьбе своего друга, покончившего с собой от одиночества. Вот что у вас на уме, и тем не менее вы утверждаете, что здоровы.
- Вовсе я не утверждал. Кто нынче может этим похвастать? Вы снова договариваете за меня.
- Ладно, я пойду.
- Как хотите, Филип, но ваш поезд не так уж и скоро. Может, посидим и закажем еще пива? Народ схлынул, и мы мирно побеседуем.
- О чем? - спросил Робинсон. - О самоубийстве?
Он выскочил на перрон, решительно прошел через здание вокзала и зашагал по грязным улочкам с ветхими постройками. Куда глаза глядят, лишь бы вырваться из этого кошмара. Он вернется минут за пять до отхода поезда, не раньше. Он не намерен снова сталкиваться с Джири. Жалость, недоумение, раздражение, тревога переполняли его, потом вдруг нахлынула бесконечная усталость и поглотила все остальное. Длинный день сегодня выпал.
Джири вернулся в кафе, заказал стакан портера и не спеша развернул вечернюю газету.
Джири потягивал в кафе портер, а тем временем его жена - в шестидесяти пяти милях от него - разговаривала по телефону.
Красивой Элизабет Джири никогда не была. В молодости она обладала, как принято выражаться, привлекательностью, в сорок - почти не утратила этого качества. На лице - ни морщинки, а округлость бедер лишь придавала ей аппетитность, удачно сочетавшуюся с несокрушимым душевным спокойствием. Рядом с телефоном лежал блокнот, на каждой страничке которого умещались дела трех дней, сейчас она заглядывала в него не потому, что договаривалась о встрече, а так, по привычке.
- Спасибо. Я справлюсь, - говорила она. - В сущности, все идет своим чередом, и дети в порядке, единственная перемена в моей жизни - буду работать только за деньги. Я уже беседовала в министерстве, просила, чтобы меня взяли в штат, мне обещали подыскать что-нибудь не позднее Нового года. Так что _это_ улажено.
- Вы весьма храбрая женщина, - отвечала собеседница; в сущности, ее вовсе не интересовали беды Элизабет. Она звонила по делам комитета, в котором они обе состояли. Миссис Джири входила в несколько комитетов. - Не представляю, как бы я справилась на вашем месте.
- Справились бы, дорогая, жизнь бы заставила. Одно утешает: даже в наше ужасное время такое случается не часто. Большинство мужей не бросают своих жен. Встречаются, конечно, люди вроде Артура, им вдруг втемяшивается в голову, что они должны уйти из дома и жить сами по себе...