Василий снисходительно засмеялся.
- Эх ты, - бойка ты, да слаба! Бабьи слова говоришь. В деревне баба нужный для жизни человек... а здесь - так она... для баловства только живет... - Помолчав, он добавил: - Для греха.
Яков, когда их разговор оборвался, сказал, задумчиво вздохнув:
- И конца, кажись, нет этому морю...
Все трое молча взглянули в пустыню перед ними.
- Ежели бы все это земля была! - воскликнул Яков, широко размахнув рукой. - Да чернозем бы! Да распахать бы!
- Вон что! - добродушно засмеялся Василий, одобрительно взглянув в лицо сына, даже покрасневшее от силы выраженного желания. Ему приятно было слышать в словах сына любовь к земле, и он подумал, что эта любовь, быть может, скоро и настоятельно позовет Якова от соблазнов вольной промысловой жизни назад в деревню. А он останется здесь с Мальвой - и все пойдет по-старому.
- Это, Яков, хорошо ты сказал! Крестьянину так и следует. Крестьянин землей и крепок: докуда он на ней - жив, сорвался с нее - пропал! Крестьянин без земли - как дерево без корня: в работу оно годится, а прожить долго не может - гниет! И красоты лесной нет в нем - обглоданное, обстроганное, невидное!.. Это ты, Яков, очень хорошие слова сказал.
Море, принимая солнце в свои недра, встречало его приветливой музыкой плеска волн, разукрашенных его прощальными лучами в дивные, богатые оттенками цвета. Божественный источник света, творящего жизнь, прощался с морем красноречивой гармонией своих красок, чтобы далеко от трех людей, следивших за ним, разбудить сонную землю радостным блеском лучей восхода.
- У меня душа тает, когда я смотрю, как солнышко заходит, право, ей-богу! - сказал Василий Мальве.
Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая в дали моря. Долго все трое задумчиво смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья костра. Сзади ночь развертывала по небу свои тени. Желтый песок темнел, чайки исчезли, - все вокруг становилось тихим, мечтательно ласковым... И даже неугомонные волны, взбегая на песок косы, звучали не так весело и шумно, как днем.
- Что я сижу? - сказала Мальва. - Надо идти.
Василий поежился и взглянул на сына.
- Куда торопиться? - невольно пробормотал он. - Погоди, - вот месяц взойдет...
- А что - месяц? Я и так не боюсь, - не в первый раз мне ночью отсюда уходить!
Яков взглянул на отца и прищурил глаза, скрывая усмешку, потом посмотрел на Мальву, - она тоже смотрела на него, - и ему стало неловко.
- Ну, что ж! Иди! - разрешил Василий, недовольный и скучный.
Она встала, простилась и медленно пошла вдоль берега косы; волны, подкатываясь ей под ноги, точно заигрывали с ней. В небе трепетно вспыхивали звезды - его золотые цветы. Яркая кофточка Мальвы, удаляясь от Василия и его сына, провожавших ее глазами, линяла в сумраке.
Милый мой... скорей иди!
Да-ах! Прижми-ись к моей груди!
запела Мальва высоким и резким голосом.
Василию показалось, что она остановилась и ждет. Он с ожесточением плюнул, думая: "Это она нарочно, дразнит меня, дьяволица!"
- Ишь ты! Поет! - усмехнулся Яков.
Она была для их глаз только серым пятном в сумраке.
Не-е-жа-алей моих грудей,
Двоих бе-елых лебедей!
разносился над морем ее голос.
- Ишь как! - воскликнул Яков и всем телом потянулся туда, откуда неслись соблазнительные слова.
- Значит, не сладил ты там с хозяйством-то? - раздался суровый голос Василия.
Яков, недоумевая, взглянул на него и принял прежнюю позу.
Утопая в шуме волн, до их слуха доносились отдельные, разорванные слова задорной песни:
...Ах ...спать не в мочь
...Одной... в эту ночь!
- Жарко! - тоскливо воскликнул Василий, возясь на песке. - Ночь ведь... а жарко! Экая проклятая сторона...
- Это - песок... нагрелся за день-то... - отворотясь в сторону и как будто запинаясь, сказал Яков.
- Ты чего?.. Смеешься никак? - сурово спросил его отец.
- Я? - невинно спросил Яков. - Чему это?
- То-то, мол, ровно бы нечему...
Они замолчали.
А сквозь шум волн до них долетали не то вздохи, не то тихие, ласково зовущие крики.
Прошло две недели, снова наступило воскресенье, и снова Василий Легостев, лежа на песке около своего шалаша, смотрел в море, ждал Мальву. И пустынное море смеялось, играя отраженным солнцем, и легионы волн рождались, чтоб взбежать на песок, сбросить на него пену своих грив, снова скатиться в море и растаять в нем. Все было такое же, как и четырнадцать дней тому назад. Только Василий, прежде ожидавший свою любовницу со спокойной уверенностью, сегодня ждал ее с нетерпением. В прошлое воскресенье она не была, а - сегодня должна быть! Он не сомневался, что она приедет, но ему хотелось скорее видеть ее. Яков не будет мешать сегодня: третьего дня он приезжал за неводом вместе с другими рабочими и сказал, что в воскресенье с утра отправится в город купить себе рубах. Он нанялся на ватаги по пятнадцати рублей в месяц, уже несколько раз ездил на ловлю рыбы и теперь смотрел бойко и весело. От него, как от всех рабочих, пахло соленой рыбой, и, как все, он был грязный и рваный. Василий вздохнул при мысли о сыне.
"Как бы он здесь уцелел... избалуется... тогда, пожалуй, не захочет уж назад в деревню идти... И придется мне самому..."
Кроме чаек, в море никого не было. Там, где оно отделялось от неба тонкой полоской песчаного берега, иногда появлялись на этой полоске маленькие, черные точки, двигались по ней и исчезали. А лодки все не было, хотя уже лучи солнца падают в море почти отвесно. В это время Мальва, бывало, уже давно здесь.
Две чайки схватились в воздухе и дерутся так, что перья летят от них. Ожесточенные крики рвут веселую песню волн, такую постоянную, так гармонично слитую с торжественной тишиной сияющего неба, что она кажется звуком радостной игры солнечных лучей на равнине моря. Чайки падают в воду, бьют друг друга, яростно вскрикивая от боли и злобы, и снова вздымаются в воздух, преследуя друг друга... А подруги их - целая стая, - как бы не видя этой борьбы, жадно ловят рыбу, кувыркаясь в зеленоватой, прозрачной, играющей воде.
Море - пустынно. Не являлось в нем там, далеко у берега, знакомое темное пятно...
- Не едешь? - вслух сказал Василий. - Ну - и не надо! А ты думала как?..
И он презрительно сплюнул по направлению к берегу.
Море смеялось.
Василий встал и пошел в шалаш, намереваясь варить себе обед, но почувствовал, что есть ему не хочется, воротился на старое место и снова лег там.