— А то, что в этот раз сыновей он возьмёт с собою!
— Ну и что?
Мусуд не стал ничего дальше спрашивать, принялся он её ласкать, прижимать к себе и повел к супружеской постели. И только когда она обнаженная лежала рядом с ним, Миланья заговорила снова:
— Если князь Ярослав объявит войну Чернигову, то покинешь ты меня. Останусь я Переяславле одна, а ведь доселе ты от меня еще надолго не отлучался!
— Зачем ропщешь? — вздохнул Мусуд. — Ты знаешь, что я…
— Знаю. Александр. Пока он здесь — и ты здесь. А вот отправится княжич с отцом на войну — и ты на войну. Такая у тебя забота.
— Да.
Миланья приподнялась на ложе и в темноте принялась вглядываться в его лицо.
— Это хорошо, — шепнула она.
— Чего это еще — хорошо?
— Что полюбил ты его, как кровного сына — хорошо. Ты думаешь, не вижу я ничего? Ты жизнь свою жил, только воевал, смерть да разлуку видел, сердце у тебя зачерствело — говорить с тобой перестало, стал ты как перекати-поле трава! А оказался при княжиче — вспомнил ты, что нет у тебя ни кола, ни двора и сына, чтоб радоваться на старости, тоже нет. И пожалел ты, что Александр не твой сын, пожалел о том, что семью не завел в положенныйсрок — о многом пожалел. Скажешь не так? Скажешь, что не просил князя Ярослава оставить тебя при Александре?
— Не скажу, — Мусуд покачал головой, не удивляясь её словам. — Да, мог быть и гридином при Ярославе — выгодно это и почетно, да только я сам упросил князя не отрывать меня от Олексы. Подумалось: зачем мне выгода? Всю жизнь за ней гонялся — хватит! А Олексе наставник хороший нужен — чтоб вырос он богатырем и ловким воеводой. Так я решил.
Миланья прижалась к его устам своими горячими губами, затем, смеясь, сказала:
— И хорошо, что решил. Но если ты уедешь, что ж мне делать? Тосковать да на лавке сидеть, а?
— Бабы обычно так делают. Да не трясись ты по-пустому! Кто знает, как всё будет? Может никуда княжич и не поедет! — Мусуд широко зевнул.
— А если поедет — возьмешь и меня с собой? — не отставала жена. — Возьмешь?
— Если князь дозволит… — ответил Мусуд уже сквозь сон.
Утром следующего дня в Переяславль-Залесский прискакал гонец от князя Ярослава Всеволодовича. Князь возвращался в свою вотчину и отослал слугу сообщить о своем прибытии заранее. Гонец сообщил так же, в ответ на жадные расспросы, что судьба Михаила Черниговского решена, как и судьба Новугорода.
Князь Михаил вымолил у Ярослава прощение и добился клятвы, что князь Переяславский не пойдёт войной на Черниговское княжество. В знак своего смирения и благоволения Михаил отказался от всех своих притязаний на Новугород. А это означало возвращение власти Ярославовой над вольным и непокорным княжеством.
— Князь Ярослав сзывает дружину! — объявил гонец. — Идёт ставить новугородцев на колени пред собою!
5. ПЛАНЫ ЯРОСЛАВА
Бояре, рассевшиеся на широких лавках вдоль стен, ожидали в гриднице прихода князя. Они переговаривались между собой, обсуждая последние события, связанные с возвращением в Переяславль Ярослава. Тут было о чём поговорить!
Для того этим летом в Суздаль съехались многие знатные князья и их дети, чтобы восстановить мир на земле русской. Всем понимали: усобица меж князьями, которые приходились друг другу в больших и малых долях родными, была ужаснее для родины, чем набеги чужеземцев. Братья становились врагами и ходили друг на друга войною, сыновья восставали против отцов, племянники желали смерти дядьям, а удельные князья предавали своих господ и старались захватить престольные города, сжигая деревни и грабя простой люд. Что ни год был — так распря, так перевет и кровопролитие.
Ну а Ярослав Всеволодович всегда был князем честолюбивым и не сиделось ему в Переяславле-Залесском. Хотелось ему управлять всею Владимиро-Суздальской землей, а не уделом в этом великом княжестве. Желание это толкало Ярослава на ссоры с родными братьями, которым по воле отца — Всеволода Большое Гнездо, достались более знатные престолы да более богатые города. Поднимался уже Ярослав против родичей своих — брата Константина и тестя Мстислава Удалого, споря с ними из-за земель да только не сумел одолеть мудрого воеводу Мстислава. Тот побил дружину горячего и властолюбивого князя переяславского и показал Ярославу кукиш.
После этого Ярослав притих, оставил на время мысли о распрях с родичами и занялся внешними делами: утвердился на княжение в Новугороде, ходил войной на Литву и Ригу, покорял языческие земли, присоединяя их к своим владениям и копил богатства. Новугород, где Ярослава не любили, но в нём нуждались, князь привык считать своей собственностью — несмотря на то, что город этот издревле был свободным, сам призывал князя и, если был им недоволен, «показывал дорогу». Новугородцы долго терпели тиранство Ярослава, вмешивающегося и в городские и в торговые дела, не чтившего святынь — потому как не было другого такого же сильного и ловкого князя, имени которого боялись бы и латиняне и подвластные Новугороду язычники. Однако терпению бояр, имевших большие торговые дела с латинянами, пришел конец — Ярослава было решено свергнуть с новугородского княжения, пока он воюет под Ригой, а сыновей его похитить и удержать в плену, чтобы вспыльчивый и жестокий Ярослав смирился с положением дел и не отомстил ужасно. Но птенцам Ярославовым удалось избежать пленения, и они оказались под крылом у отца в Переяславле, а Новугород…
Новугород уже третий год сотрясали бедствия. Свергнув Ярослава с княжения, призвали новугородцы на княжение Михаила, князя Черниговского, обещавшего голодающему княжеству военную защиту и послабления. Михаил приехал в Новугород, принял княжение, выписал грамоту, освобождающую чернь от податей на пять лет и на какое-то время люди действительно почувствовали облегчение. Но голод не уходил — три года подряд то дожди, то заморозки уничтожали посевы и озимые. Ко всему прочему, Михаил не смог держать вольный град в страхе; новугородцы, терзаемые лишениями и не чуя узды, стали без конца смутьянствовать, грабить дома богатых жителей и убивать тех, кто приходился им не по нраву.
Смутьяны те проклинали Ярослава — тот, держа Волок Ламский, стоявший на жизненно важном торговом пути, перекрыл подвоз жита в Новугород, тем самым усугубляя голод и увеличивая мор. Это была месть Ярослава за оскорбление, нанесенное ему и его сыновьям. Он не обрушил свою дружину на Новугород, не раздавил врагов в поле, а приговорил их к более мучительной каре — медленной смерти от голода и болезней. Люди, приезжавшие с новугородских земель, рассказывали разные ужасы: будто от голода умерло уже много тысяч несчастных людей и трупы их лежат прямо на городских улицах, будто матери бросают своих детей-младенцев на дорогах, не зная чем их прокормить или продают их в рабство, будто новугородцы принуждают Михаила Черниговского идти войной на Ярослава и наказать его за все беды, что тот причинил им.
Ярослав, прознав, что новугородцы действительно замышляют военный поход против него, ответил немедленно: дружина была созвана и готова выступить против Михаила и Новугорода. С кланом черниговского князя у злопамятного Ярослава были свои — давние счёты; давным-давно отец Михаила, князь Всеволод Чермный, ходил на Ярослава войною, желая отнять у него, тогда еще совсем мальчишки, Переяславль. Но Михаил Черниговский, получив от Ярослава вызов, не решился ввязаться в войну с сим буйным князем и сбежал из Новугорода, отправившись во Владимир к Великому князю Юрию, брату Ярослава. Михаил обратился к Юрию с мольбой помирить его с Ярославом, чтоб тот не пошел кровопролитною войною на Черниговское княжество.
Однако Великий князь Юрий на тот момент сам был в ссоре с гордым и неуживчивым братом и не мог помочь Михаилу в его просьбе. Братскую ссору затеял сам Ярослав, и, несмотря на многочисленные попытки Юрия примириться, не желал слышать о нём. Но горестные вести, приходящие с новугородских земель, заставили Великого князя крепко призадуматься: уж не перегибает ли в самом деле Ярослав палку? Месть дело благородное, но истязания народа, не брезговавшего уже из-за страшного голода есть человечину, совсем другое. Юрий начал сзывать в Суздаль своих друзей-князей и родичей — братьев, сыновей, племянников, чтобы те помогли ему примириться с Ярославом; позвал Великий князь и духовенство православное — уважаемых во всех княжеских уделах митрополитов Кирилла и Порфирия, а также епископа Черниговского, дабы те смогли смиренным Божьим словом увещевать мстительного Ярослава.
Ярослав, получив через послов приглашение, вначале наотрез отказался приехать на княжеский съезд. Но Юрий не сдавался — он и его братья старались всеми силами показать Ярославу, что пекутся только о его благе и, конечно же, признают его военную доблесть и умение быть мудрым правителем. В грамоте, отправленной с очередным посольством, Ярославу напоминали о том, что зовут его на встречу не чужаки какие-то, а родные братья. Князю переяславскому пришлось выехать в Суздаль — чтобы не оскорбить родных.
Со слов тех, кто был с князем, стало известно, что Юрию удалось помириться с Ярославом в Суздале. Братья, вняв уговорам и укорам родственников, простили друг другу обиды и объятиями скрепили мир. Ярослав с сердечностью назвал Юрия Великим князем, отцом своим и государём Руси. Следом, пользуясь добрым расположением брата, Юрий и прочие князья стали убеждать его смягчиться в отношении Новугорода и Михаила Черниговского. Ярослав начал на это возражать и отказываться, но устоять против уговоров братских не смог и пошел на уступки. Выслушав оправдания Михаила, он согласился на то чтобы князь Черниговский ушел обратно на свои земли, а Новугород предоставил ему, Ярославу. Переяславский князь сам разберется с этим неспокойным городом, и никто из князей пусть в то дело не вмешивается. Вот при таком раскладе Ярослав, так и быть, простит Михаила и исправит положение с Волоком Ламским… На том и порешили.
И князья с миром разъехались из Суздаля.
— И правильно — что таким братьям в ссоре ходить! — бормотали бояре. — Чай, не дети малые! А если уж князь пресветлый сказал, что дело поправит, то уж боятся нечего, его слово — кремень!
Когда в гридницу вошел князь Ярослав, то бояре поспешно встали со скамей и принялись земно кланяться. Ярослав кивнул им благосклонно и, осанисто расположившись на княжьем стольце, обратился к гриднику Торопке Меньшому:
— Приехал я, а сыновей только мельком и видал. Беги и приведи их сюда, пусть послушают, что я надумал.
— Только Федора и Александра привести, князь?
— Нет, Андрея тоже.
Гридник поспешил выполнить его приказ. Ярослав ни слова не сказал боярам, пока в гридницу не вошли три его сына. Бояре понимали — князь выучивает сыновей управляться с нелегким княжеским ремеслом. Когда сыновья предстали перед Ярославом, то он на некоторое время задержал их пред собою, пытливо оглядывая каждого из них. И старшего Фёдора, крупного мальчика с унылым и безразличным ко всему взглядом. И высокого не по годам Александра, чье красивое лицо до боли напоминало Ярославу одновременно и лик отца — Всеволода и лик той — страстно любимой и потерянной… И Андрея — пугливого кочетка, еще не отвыкшего от мамкиной груди и заискивающе льстящегося ко всем. Князь Ярослав повелительно обратился к ним:
— Ну, кто чем хочет похвалиться передо мною, а?
Сыновья недоумённо молчали; тогда Ярослав начал спрашивать каждого из них в отдельности:
— Ну, Фёдор? Что скажешь?
— Грамоту греческую подучил, батюшка, — ответил Федор, ежась под строгим и непонятным отцовским взглядом. — Песни могу сейчас петь по-ихнему.
— Ну, песни петь можно и по-нашему, — хмыкнул Ярослав и вперил очи в Александра. — А что скажешь ты, Олекса?
Александр упрямо молчал в ответ, не робея и не отводя глаз в сторону.
— Чего молчишь? — осведомился князь, прищурившись на сына.
— Нечем мне хвалиться, — обронил Александр и снова превратился в молчаливого истукана.
— Он на волка-людоеда охотой ходил! — не выдержал Андрей, которому почудилось, что брат нарочно сердит их сурового отца. — Убили они этого волка да на шесте в город внесли!
— Да? На волка-людоеда, говоришь? — густые брови Ярослава поползли вверх. — Ты, Олекса, то нечисть всякую бьешь как каких-то ряпов, то на волков самовольно охотой ходишь… Неужто сам убил?
Александр побледнел, чувствуя в словах отца насмешку.