Но совсем беззвучными падальщиков было сложно назвать. За исключением шумов, издаваемых механическим корпусом, они могли стрекотать. Зачатки искусственного интеллекта формировали извлекаемые звуки в азбуку Морзе — таким образом машины обменивались между собой самой примитивной информацией и при необходимости контактировали с владельцами. Кемром понимал, что при таких исходных ожидать осмысленного диалога глупо. Впрочем, это не помешало ему на мгновение забыться и увидеть в линзах прототипа сочувствие.
— Отстань, — пробормотал капитан и, приподняв маску, достал из внутреннего кармана портсигар. Подушечкой пальца провёл по выгравированному на крышке царскому гербу. Взял самокрутку и закурил. — Я занят.
Химия триумфа ласкала лёгкие и разум. Омывала зал. Обветренные губы тронула усталая улыбка. После пары затяжек боль утихла. Кемром, выдохнув дым, расслабленно прикрыл глаза. Он настолько давно курил триумф, что уже не слышал его специфичного запаха, а глаза больше не реагировали на густой дым.
Когда от самокрутки осталось чуть меньше четверти, капитан испытал то, что иные курильщики триумфа называли «озарением». Опыт, сравнимый с прозрением, какое порой бывал у прогнозисток. Никакого наслаждения это переживание не приносило, напротив — все условно положительные свойства порицаемого вещества приобретали негативную окраску. Голова становилась чугунной, а взор обволакивало пеленой морока.
Мир, объятый пламенем… Не это увидел Кемром после последней затяжки. Озарение даровало ему картину мира безликого и безжизненного. Нулевую Высоту, разросшуюся и обглодавшую Единую до пустоши. Только более сморщенную, высохшую. Всякие следы цивилизации обратились в руины, и запредельный холод ощущался ясней прежнего. Отчётливей. Каждым вздохом.
Кемром увидел людей. Взирал на них с высоты. Они, скованные параличом, с ужасом и одновременно восхищением смотрели на него. Некоторые в итоге падали на колени, другие — замертво. На мгновение мужчине даже показалось, будто он уловил то, что могли бы чувствовать деми. Что он повсюду и нигде. Что он в каждом кубометре воздуха и пролитой капли крови. Однако осознание этого ускользнуло столь же быстро, как и явилось.
Падальщик тем временем не отступал.
— Kejro, — спустя пару минут мужчина сдался, — что там у тебя?
Взяв из протянутой конечности письмо, Кемром раскрыл конверт. На листке печатными буквами был выведен текст: «Нужно встретиться, — ВВ».
— Ха-х, — капитан силился улыбнуться, — при таком подходе странно, что она не залила всё сургучом. Ты как считаешь?
Падальщик стоял всё также неподвижно. Даже его протянутая конечность не изменила положения.
— Я закончу здесь, и мы пойдём. Она дома?
«−• •−», — утвердительно прострекотал роботарий.
Эпизод третий
Карпейское Каэльтство: Градемин (Староград)
жилой комплекс «Диверри»
1-9/995
Староград так и не оправился после Свинцовой свадьбы. Несмотря на всю престижность, присущую историческому центру столицы, дома здесь не видели ремонта свыше нескольких десятилетий. Недвижимость попросту не была востребована из-за близости к погосту; ни низкие для регионального рынка цены, ни красоты местных пейзажей не повышали спрос, а само Карпейское Каэльтство находилось на грани вымирания. Бедность, разруха и отстающий на полвека прогресс — всё, что осталось от некогда великой державы. Элитные жилые комплексы соседствовали с гниющими кварталами. Крупицы престижа разлагали нищету, вывозя из покорённой страны остатки истории и достоинства.
По Старограду Кемром перемещался тайными тропами: по тёмным дворам, подворотням и забытым подземным переходам. Где-то позади плёлся падальщик — капитан не видел его, но слышал неотстающее постукивание механических ног. Немногочисленные встречные прохожие отшатывались, лишь завидев потрёпанного мужчину в маске. Даже девушка, внешность которой имела небрежный и неформальный вид, поспешила выйти на людную часть полуострова.
Близился рассвет.
Едва первые лучи коснулись продрогшей земли, как Кемром скрылся в подъезде жилого дома на Дунарийской набережной. «Диверри» — единственный комплекс, что на территории Старограда был приближен к формату современного по комфортности жилья. Возвели его настолько близко к Дунари, что иной раз казалось, будто строения кренились к воде, и даже незначительный ветер может их снести.
Уже незаметным Кемром проник внутрь — через чёрный вход, предназначенный для персонала — и поднялся на последний, пятый, этаж. Только мужчина вставил собственную копию ключа в замочную скважину одной из дубовых дверей, как её открыла затянутая в строгое платье роботария. Марионетка не сразу впустила гостя — ему пришлось приподнять маску, чтобы она попыталась опознать его по лицу. Сканеру потребовалось не меньше минуты, чтобы установить личность визитёра.
— Тсейрик кер Мор, — ударил по ушам синтетический голос. — Госпожа вас уже ждёт.
Перед ним предстали просторные апартаменты с лоджиями, обращёнными на Дунари. Кипенной плиткой были выложены стены и полы. От обилия яркости да белизны слепли глаза — прикрывая их, Кемром осторожно продвигался вперёд. Былая решимость оставила его; при свете он видел хуже, чем в темноте.
За порогом мужчину обдало мощное амбре фиалки и триумфа. Чистота прихожей контрастировала с древними манускриптами, которыми были увешаны все стены. Отдельными тёмными пятнами в интерьере проступала болезненная одержимость, что отравляла сердце проживающей здесь женщины: среди современной мебели встречались предметы, что некогда принадлежали самому Джестерхейлу Опустошённому — его секретер, книжный шкаф и даже напольный глобус с тайником внутри. О содержимом последнего оставалось только догадываться. Впрочем, Кемром отчётливо слышал запах выдержанного черноводного.
— Я здесь, — послышался из ванной мелодичный голос, — заходи.
Под ногами шелестели разбросанные листы. Набросками на них запечатлели разных людей. У них не было ничего общего, кроме одного: все они безглазые.
— «Лишь избавившись от глаз, можно прозреть… Лишь избавившись от глаз…» — меж тем мантрой вещал с грампластинки мужской голос, принадлежавший, очевидно, самому Джестерхейлу Опустошённому. Запись то и дело заедало. — «Глаза мешают видеть подлинную суть вещей…»
Для ABICO, как и для Чёрных Зорь, фигура Джестерхейла Опустошённого была священна. В их системе ценностей он являлся отцом и невольным основателем, координатой, к которой следовало стремиться каждому культисту.
Ненароком Кемром заметил набросок себя самого. Подобрал его. После с отвращением скомкал и выбросил. Решительно повернулся в сторону ванной и, толкнув двери, невозмутимо доложил:
— Второй колокол отзвонил вслед за первым, но нужно время, чтобы общественность узнала об этом. Пока Балтия прикладывает все силы, чтобы скрыть произошедшее…
Спиной к нему стояла полуголая женщина. За ней находилась купальня: по бокам от резервуара были бронзовые краны. Трубы раздирал зловещий гул. Ключом из них била чёрная вода, и по краям собиралась тягучая маслянистая пена. Мозаичное дно стремительно скрывалось под чернотой. Вместе с паром в воздух поднимался едва уловимый запах металла.
— Хорошие новости, — оглянувшись, проворковала женщина. — Жаль, что ты не приносишь их чаще.
Её каштановые локоны переливались шёлком. Кожа была такая, какой не бывает у людей: идеально ровная и будто без пор. Полупрозрачный пеньюар лишь незначительно прикрывал исписанную литерами плоть.
— Возможно.
Всё женское тело дышало болезненным, практически извращённым совершенством. Глядя на него, Кемром испытывал то, что некоторые назвали бы страхом. Как будто то, что физически не могло и не должно было существовать, вопреки законам природы обрело форму. Пока одни видели в этой женщине идеал, капитан — ничего: ни жизни, ни, тем более, чувств в этой оболочке обнаружить он не мог.
— Немые отродья! — разглядев в мареве своего визитёра, воскликнула женщина. Зелень её глаз, которой капитан прежде мог любоваться часами, обратилась омертвевшим болотом. Нежное молодое лицо исказилось отвращением, стоило женщине увидеть своего derliempf. — Я просила тебя с «Панацеей» разобраться, а не в отходах изваляться. Выглядишь омерзительно… и пахнешь не лучше! У меня здесь не псарня, Антон.
Вилена Вейнберг.
Она была жрицей, названной дочерью предвестницы Чёрных Зорь и его покровительницей.
— Не хотел затмевать твою красоту, — съязвил в ответ капитан.
Не на женской груди, но на медальоне сконцентрировалось всё его внимание. Подвеска-с-секретом. Овальную крышку обрамляли демитиры, и под определённым углом на её поверхности различалась выгравированная прописная буква — нечто среднее между «G» и «J».
— Ах, где же твои манеры, Тони? — с ехидной улыбкой вернула Вейнберг и махнула рукой. — Впрочем, лир с тобой. Твои друзья мне донесли о пополнении на складе… Но мне хотелось побеседовать с тобой лично: изъясняешься ты приличней этих болванчиков. Так что… будь любезен и расскажи, что произошло в Линейной.
В ABICO верили, что общественный резонанс необходим. Что только в страхе и преддверии смерти люди обретут истинную веру.
— Будто ты не знаешь, ха-х. Я выполнил твоё поручение, Вейнберг, а остальное тебя не касается.
Всё, что осталось от всей партии «Панацеи»: пара мешков да три ящика. Достаточно, чтобы стереть пару мегаполисов и создать требуемый резонанс. Насчёт веры Кемром сомневался. Впрочем, его мнение не могло на что-либо повлиять.
— Значит, Рагнары больше нет? — Вопрос прозвучал до тошноты обыденно. Так, будто речь шла не о смерти, а о погоде или последних новостях. Кемром едва нашёл в себе силы кивнуть. — Жаль. Она была полезной.
— Того, кто это сделал, уже нет в живых.
— Это ты так отомстил… или он просто носил клюв? — издевательским тоном уточнила Вилена. — Тогда изволь объясниться: где же крест, Кемром? Неужели ты на самом деле решил оставить его в той трясине? Или забыл? Не хотелось бы, чтобы он попал не в те руки.
Но Кемром упрямо сохранял молчание. Он и думать забыл обо всех этих ключах, когда на первый план вышла месть. Вместо поддержания видимости разговора капитан по-хозяйски подошёл к шкафчику с зеркальными дверцами и достал из его недр аптечку. Нашарил чистые тряпицы, смочил антисептиком. Приспустив маску, наложил ткань на лицо и глухо зашипел.