-Так ты одна?
Женщина рассмеялась:
-А ты посвататься ко мне хочешь? Прямо тут? Эх, милок! Спасибо. Был точно такой же труженик рядом. Тяжелее рюмки ничего не поднимал, хозяин. Нет уж, спасибо.
-Что ты сразу! Я, может, без деревни загибаюсь. Может, и пью оттого. Город съел меня с потрохами.
-Диванный ты. Что я не вижу? Ты же трудиться отвык. Привык на всем готовеньком. На кнопочку нажать – футбол по телевизору. Молочка, хлеба из магазинчика, хотя какое молочко? Другое любишь.
-Как хоть зовут тебя, провидица?
-Надежда. Клепикова? Не помнишь?
-Нет. Малыми были с Пашкой. Нас же тетка забрала после смерти матери. Оторвались от родного угла с мясом.
-Да я у вас часто бывала! К крестной бегала. С косичками светлыми.
-Стой! - потер себя по лбу. - Надюшка – рыбья юшка?
-Вспомнил? И как уху варили у речки, вспомнил?
-Вспомнил. Мы ж тебя с Пашкой так прозвали. Ты ж уху такую сладкую варила.
-Так уж и сладкую!
-А то… Мы же с Пашкой в тебя влюблены были. Даже подрались. А потом решили – ни мне, ни ему. Друг другу поклялись в твою сторону не смотреть.
-А я помню, как вы ружье купили. За клюкву. Все мальцы в деревне вам завидовали. А вы его хранили на сеновале, чтобы мамка не забрала.
-А ты про ружье как прознала?
-Вы мне и рассказали. Помнишь, возле речки шалаш у нас был?
-Был шалаш. Эх, Надюшка! – Петр Палыч всматривался в лицо нечаянной спутницы.
-Что, постарела? Не узнаешь?
-Есть немного. А глаза твои.
-Выцвели, как ситцевое платье.
-Зеленые. Не выцвели. Красивые.
-Да ладно, не сочиняй, чего нету. – Поправила косынку. - И ты, Петя, лучше не стал.
-Время.
-Да какое время? Это же расцвет для мужика. Время… На охоту то ходишь?
-Да нет. В Гринпис записался. Слышала? Зеленые.
-Это в смысле «зеленый змий»?
-Не. Животных люблю. Так что лисы тебе на воротник не дождаться.
-До сих пор жду.
-Ладно тебе, Надюха, ты и без лисы на шее красавица.
-Я знаешь, как горевала, когда крестная умерла да вы потом уехали.
-Правда?
-Правда! Вы мне с Пашкой оба нравились. Теперь уже можно сказать, столько лет прошло. Да и Паша - царствие небесное…
-Да, дела. А твои старики?
-Мои пять лет назад, тоже друг за другом. Пока жили в деревне, легче мне было. Родной угол был в порядке. Батька до последнего постукивал, поправлял. Он у меня хозяин. Да Бог сыновей не дал. А я что? Одни руки. Мой не работник был. Потом хотела дачникам продать, да рука не поднялась. Пока стоит хата, и я хожу по земле.
-Эх ты, Надежда. Имя у тебя какое.
-Какое?
-Красивое.
-Ладно тебе. Автобус. Поторопись, а то не влезем.
Петр Палыч неожиданно подхватил сумку Надежды и припустил к остановке.
-Эй, стой, да она легкая!
-Ничего! Помогу.
Надежда засеменила следом. В переполненном автобусе стояли рядом. Вскоре возле Петра образовалась пустота. Запах перегара действовал на народ, как раптор на комаров.
Надежда отвернулась к окну. Автобус выезжал из города, не спеша. Полчаса в дороге она любила смотреть в окно. Любила это возвращение домой, наизусть знала каждое деревце, каждый поворот. Сейчас смотреть в окно мешал мерзкий запах перегара. И зачем только заговорила с этим опустившимся мужичонкой? Ведь от того Петьки, по которому сердечко ее сохло, ничего не осталось. Пусть бы ехал себе. Она незаметно стала рассматривать неожиданного попутчика, пытаясь найти что-то хорошее. Давно нестриженные волосы, да еще и немытые. Небритость трехдневная. Футболка затрапезная с растянутым воротом. Жена, если таковая имеется, давно перестала за ним ухаживать. А глаза, и брови, и нос Петькины. Если присмотреться – он. Тот - вихрастый охотник. Только время, конечно, подпортило Петьку, здорово подпортило. И зачем остановилась? Она ведь никогда не останавливалась рядом с алкашами. Один вид их вызывал жалость и протест одновременно.
А крестная! Крестная добрая была. Маленькая Надюшка частенько в детстве к ней бегала. Мама то на ферме, то на огороде. Все ей некогда, отмахивалась от Надюшки, как от мухи назойливой. А крестная увидит бегущую от калитки Надюшку, засветится вся своей доброй улыбкой. Как она все успевала? В доме всегда тихая радость. Травами пахло, у крестной всегда пучки трав сохли: ромашка, зверобой, душица, тысячелистник. И чай заваривала с травками. Надюшка садилась на лавку, а крестная ей чашку с душистым чаем да булочку. И дома то у всех были одинаковыми по тем временам. Типовые, как сейчас бы сказали. Дверь со щеколдой, маленькие сени, за ними большая кухня с русской печкой. Оттуда часто торчали белобрысые головенки Петьки до Павлуши. Старшую Лиду Надюшка помнила плохо. Лида была старше. За кухней светлая горница с иконами в красном углу. У крестной там всегда теплилась лампадка…
***
-Мамка, я к крестной сбегаю?
-Беги, Надюшка. Да захвати ей творожка, вон, в миске на столе.
Надюшка взяла полотняный мешочек с творогом, втянула вкусный запах. Вкусно, а нельзя. Пост. Из творога крестная пасху сделает. А куличи ее – чудо какие вкусные да нарядные. У мамки такие никогда не получаются. Мамка не обижается, на то и крестная, чтобы для Надюшки была радостью и примером. Память доставала Надежде все новые картинки из прошлого. Вспомнилось, как в церковь деревенскую ходили. Крестная в церкви строгая. Надюшка рядом стоит. На страстную седмицу перед пасхой службы особые. Канон Андрея Критского, трагичный, покаянный. И пение, вселяющее светлую надежду, что Господь не оставит, не смотря ни на что.