Надюшка особенно любит Чистый четверг. Читают двенадцать Евангелий. Вся жизнь Христа встает в величии своей жертвенной Любви. Надюшке жаль Христа до слез. Все прихожане храма на службе. Светлые печальные лица. Как будто и незнакомые. Вот тетка Марья – хохотушка и частушечница. А сейчас – в глазах слезы. Как будто теряет что-то родное и близкое. Надюшке немножко страшно. В душе надежда. А вдруг не распнут, вдруг опомнятся, пожалеют, поймут? Не будут избивать, не будут надевать колючий терновый венец? Ведь он в любой момент мог покарать каждого своего мученика, Почему не покарал? Почему простил каждому?
Когда возвращались домой, неся в руках горящие свечи, спросила об этом у крестной.
-Что ты, Надюшка. Он ведь Любовь. Разве Любовь может покарать, обидеть, убить?
Заплакала Надюшка.
-Крестная! Я… Я…
-Ну что ты, родимая! – обняла. - Неси свечечку домой, обнеси все уголочки. Все хорошо будет. Да сама, смотри, никого не обижай и не обижайся. Мамке спасибо за творожок передай, молитвеница ты моя. Завтра буду куличи ставить, приходи.
***
Автобус подъехал к остановке.
-Кудиново. Выходим.
Петр Палыч бочком вышел из автобуса. Надежда с коляской за ним. К деревне вела лесная дорога. Когда – то она была очень оживленной, а сегодня колея поросла травой.
-Дорога то совсем захирела.
-Дорога ладно. На деревню посмотришь.
-А кто из стариков остался?
- Филимоныч с теткой Евдокией, бабушка Маня Клепикова, тетка мужа моего покойного, семья переселенцев с Азии на том конце. Ну, ты их не знаешь. Они лет десять назад переехали. Да, Люба Телятникова, помнишь, бабка у них травами лечила?
-Припоминаю. Сухенькая такая?
-Да, бабка Настя. Так Люба здесь, у нее три сына, телята.
-Чего телята?
- Ну, Телятниковы. Вот их так и зовут.
-Маленькие, что ли?
-Да нет. Взрослые. Просто, как телята беспомощные. Пьют. Нигде не работают. Мамка их нянчит до сих пор. Спит с ключом на шее.
-Зачем с ключом?
- В кладовке – самогонка. Она самогоном приторговывает. А ключ от Телят бережет. Телята если дорвутся – конец. Толян, ну, младший из братьев, как-то Сашке выбил глаз по пьянке, так Сашка ему благодарен - пенсию получает ни за что.
-Веселуха у вас!
-А то! Ты думал, только в городе жизнь? Веселуха! Летом вообще жизнь. Дачники. Зимой жизнь замирает. Я приезжаю иногда избу протопить да мышей попугать. Опять таки, банька у меня, я баньку страсть как люблю. Натоплю, напарюсь, вроде и жизнь в радость. С дровами плохо, да Филимоныч помогает, дай Бог ему здоровья. Уйдет дед, пропали мы. На нем да на коне его Шурике все и держится.
-А рядом с моей хатой есть кто?
-Рядом с вашей хатой – Зинка Табор живет.
- Везет же мне на Зинок. А почему Табор?
-Говорят, ее мамка от цыгана родила. У нас тут раньше частенько цыгане стояли.
-Стой, помню в детстве нас с Пашкой Лидка цыганами пугала.
-Вот-вот. С Зинкой осторожно. Пиранья.
-Чего это?
-Не заметишь, как в батраках у нее окажешься. А баба хваткая. Захомутает тебя. Ей лишь бы в штанах. В хозяйстве пригодишься. Пашка твой у нее батрачил за миску супа.
-Эх, и злые вы, бабы.
-Будешь злой, когда напашешься на хозяйстве в одиночку.
-Про всех рассказала?
-Очень надо мне тебе рассказывать! Иди своей дорогой!
-Да чего ты, Надежда? Я ведь обидеть тебя не хотел. Я ведь, Надежда, шел с тобой, не дышал.
-Чего это?
-Красивая ты. Как раньше. Ничего не изменилось.
-Тьфу, дурак.
-Красивая. Косынка тебе идет. К зеленым глазам твоим.
-Вот! От жены еще не оторвался, а туда же!
-Что же я не мужик, что ли? Рядом с красотой могу молчать?
-Все! Проехали. Только что ты в хате своей делать будешь, она ведь почти завалилась.
-Посмотрю, осмотрюсь. В город не хочу! Веришь, Надежда. Ничего меня там не держит!
-Это точно. Водки, ее везде много. Льется рекой. Хочешь, песню спою?
-Ну спой.
Надежда остановилась, поправила платок и затянула голосом народной певицы:
-Из-да-ле-ка-а-а-а чет-ко