-Течет река вод-ка
Конца и края нет!
-Ну тебя! – Петр Палыч сплюнул на дорогу.
-Ну меня! Не нравится? - Надежда топнула ногой. - Так давай свою бутылку. Вылью под куст. Куст, правда, жалко. Загнется. Сразу.
-Что, правда загнется?
-Конечно. Куст, он ведь живой. Разве выдержит эту гадость?
- А я что ли неживой?
-Да какой же ты живой. Так, облочка.
-Ну, баба! Все вы одним миром мазаны.
-Да несчастные мы! Через одну одинокие, через одну с пьяницей. Вот и посчитай, сколько счастливых в России? – женщина сердито сдернула косынку, вытерла вспотевшую шею, снова повязала привычными движениями.
-Сами виноваты. Вам бы все в горящие избы.
-А кто пойдет? Вы? Избы все горят. Вернее догорают наши избы.
-Не грусти, Надюха! Прорвемся!
Надежда вдруг замерла, посмотрела на Петра и увидела в нем того, хоть и мальчишку, но сильного, за спиной которого хотелось спрятаться, прижаться щекой к спине, вдохнуть запах кожи, смешанный с ветром, солнцем и речкой. Стряхнула видение и неожиданно тепло и тихо сказала:
-Если что, Петь, забегай. Может одеяло какое, кастрюлю. Печка у тебя стоит. А это главное.
Он оторопел от такого перехода, не ожидал. Дальше шли молча. Лесная дорога вилась через лес. Петька помнил, как с Пашкой бегали по ней за клюквой на болота. Показались два старых дуба. Рядом березовая рощица. Красота вокруг – сердце заходится. Майская зелень – нежная, свежая. Травка молодая. Жизнь вокруг кипела. Птицы пели в зеленых зарослях ольхи, пощелкивал соловей. Сначала лениво, словно распевался перед концертом, а потом выдал такое! Петька остановился.
-Ты чего?
-Вот это да! Красотища. Столько лет прожил на асфальте, забыл, как трава пахнет.
-Да чем она может пахнуть. Не укроп!
-Ты что, Надежда! Пахнет. Сладко.
-Чудак ты, Петька. Ну, это хорошо. Может, и оживешь ты здеся, а может, окочуришься окончательно.
-Во, бабы. Язык - побриться можно на досуге.
-Давно смотрю, досуга у тебя не было.
-А что?
-Щетина, как у поросенка Зинкиного.
-Ну тя! Весело с тобой, Надюха! За словом в карман не полезешь.
-Чего-чего, а этого добра у меня навалом.
-Карманов?
-И карманов. Правда, пустых. – Рассмеялись.
Давно Петьке не было так хорошо. По дороге шел не опустившийся, спившийся мужичок Петр Палыч, а Петька Иваненков, веселый разбитной парнишка, шутник и балагур, трудяга, который с закрытыми глазами мог починить движок у трактора, охотник и рыбак.
Дорога привела к краю деревни.
-А вот и дом твой. Узнаешь?
-Как не узнать.
-Ну ладно, прощевай! Если что, заходи. Мой с той стороны, третий. Узнаешь, сирень цветет у калитки. Белая. Не спутаешь. Только водку ненавижу и пьяных. Бутылку свою не тащи.
-Спасибо тебе, Надюха!
-Да за что?
-Как с человеком, со мной!
-Ну, ты даешь, Петька! А кто же ты? Не человек?
-Да не знаю.
-Дурак и есть, дурак. Я же помню, каким ты был. Мамки твоей уже лет сорок нет, а я как с ней повстречалась. В детство ты меня вернул. А кому же в детство не хочется?
Надежда покатила свою коляску по дороге, Петруха повернул к своей хате
Тропинка еле угадывалась среди травы. Забор покосился. Нашел в зарослях разросшейся сирени калитку. Вспомнил, как сажали когда-то с Пашкой эту сирень. Мамка заболела, лежала с давлением. Все хозяйство тогда на них было. Лидка в городе училась, приезжала на выходные. Они с братом и корову доили, и в хате управлялись. Дело было в мае. Однажды она попросила окошко открыть. Ветер принес запах цветущей сирени.
-Сирень цветет, никак?
-Цветет. Куда ей деваться.
-У соседей расцвела, в палисаднике?
-А где ж? Там.
В тот вечер они наломали охапку и поставили на столе в вазу. А осенью они посадили у калитки два куста.
Их сирень разрослась, превратилась в целые заросли у забора. Цвела она так, что у Петьки голова кругом. Ткнулся в калитку – закрыта. Отодвинул щеколду и пошел по тропке. Казалось, заскрипит сейчас дверь и мамка выйдет, и прижмет его голову к груди и спросит:
-Как ты живешь, сынок?