-Молодец. Так что там дальше про Адама?
-А с грехопадением человека мир пришел в расстройство, в него вошло зло.
-Ого! А до человека зла не было?
-Я у батюшки спрошу.
-У батюшки! А самой голова на что дана?
- Человек не послушался Бога, и тварь перестала слушать человека.
-О! Как по-писаному. И что?
- И тварь стала бояться человека.
-Это же хорошо! Человек – царь природы!
-Что же хорошего? Человек стал хищнее зверя.
-А иначе как? Иначе не выживешь!
-А тебе не кажется, что все эти войны, фашисты, наполеоны – это продолжение? Продолжение этого твоего – не выживешь?
-Разве может быть по - другому?
-Может. В этот мир пришел Христос. Чтобы было по-другому.
-Мамка каждый вечер поклоны бьет, и ты туда же?
-Молитва на Руси не прерывалась никогда. И не прервется. Знаешь, ниточка такая, которая тянется от наших предков?
-Чудно ты рассказываешь, Надюха. Умом понимаю, что сказки, а сердцем слушать тебя хочется.
-Сердце ведь никогда не обманет, а ты говоришь – мышечный мешок.
***
Эх, Петрович, так и случилось? Тем самым трактором?
-Тем самым. Каким еще.
-А дальше что?
-А дальше моя хозяйка не вынесла. Сердце. Всю войну ждала, детей тянула, да не уберегла, девочку одну схоронила – воспаление легких. После войны только и жить! Петька с Павликом родились. Слава Богу, здоровые, крепкие. Да тут с мужем такое!
-Как же дети? Ведь круглые сироты?
-Младших тетка, сестра матери Прасковья забрала, а Лидка уже в городе училась, а потом и вовсе замуж ушла. Заколотили окна мои - и ослеп я, Петрович. Ослеп.
-А в городе как оказался? – вступила в беседу Тарасовна.
-Так и оказался. Хлопцы выросли, уехали в город. Как детей бросишь? Один я у них от прошлой жизни. Вот и махнул за ними.
-Нашел?
- Нашел, да вместе не собрал. Как горошины из стручка рассыпались, рассорились. Про Лиду вообще не знаю. А мальцам такие женки попались! Беда! Разругались в пух и прах. Из-за чего - и не помнят. Петьку от Пашки оторвали по-живому. Разве можно близнецов так разлучать? И видеться запрещали. Они же все о деревне мечтали. Пашка уехал. Один. Да не осилил. Умер от водки.
-Деревня далеко?
-Да тридцать километров. Не расстояние по нашим-то временам.
- Пристроился я к Петюне, самому махонькому. Так и живем.
-Петюня – это Петька что ли с первого подъезда?
-Какой тебе Петька? Петр Палыч.
-Знаю Палыча твоего.
-Но-но! Не скрипи, не осуждай. Знаю, что подумал. Пьет. Да, пьет. Без корней остался. Корни там, в доме с заколоченными окнами. Ты видел дерево без корней? Так, кустик.
-Да. Безнадега полная, Петрович.
-Да не безнадега! Не безнадега! Икона мамкина там в деревне на чердаке. До сих пор лежит. Боюсь я. Не сплю ночами. Дом тот вот – вот завалится. А икона, она там. Ждет.
-Так и ждет?
-Ждет.
-Не дождется. Петюня, небось, атеист.
-Да кто его разберет? Пленный он.
- Как это?
-А так, раб. К водке попался. Все, с концами. Пожизненное заключение. Отбывает срок. Сколько там осталось, один Бог знает. А дома там, в деревне, «Неупиваемая чаша».
-Что это?
-Эх, темнота. Икона Богородицы, заступницы вот таких сирых пленников. Знала бабушка его и матушка, что страдали мужики с роду от этой напасти, вот и появилась в доме эта икона. Спасала по молитвам и вере.
-Что икона? Доска разрисованная. Напридумали.
-Эх ты! А еще дом! Икона – живая. Она же душа поколений. Икона – Евангелие в красках. От иконы льется евангельский свет. Это видеть надо. Не смотреть, а видеть.
-Откуда она явилась?