— Если бай Чочо не спешит, я войду сам! — опять послышался голос из-за двери.
Под могучим напором засов заскрипел и переломился. Дверь распахнулась. Холодный воздух, клубясь, хлынул в юрту.
Через порог тяжело перешагнул человек.
— Поднимайся, бай! Чочо, к тебе пришёл гость, которого ты не ждал! — произнёс незнакомец.
— Нохо, кто ты? Кто ты, спрашиваю? Отвечай, пока жив! — Чочо выхватил из-под подушки костыль и вскочил. — Слизняк! Навозный червь! Я…
В это время в камельке ярко вспыхнул огонь и залил колеблющимся светом всю юрту. Рука Чочо, занесённая для удара, неподвижно застыла в воздухе, точно она мгновенно окаменела. Перед тойоном стоял высокий плечистый человек. В руке его сверкнул обнажённый меч.
— Манчары!.. — прошептал Чочо побелевшими губами.
Придя в себя, Чочо закричал хамначчитам, столпившимся на левой половине:
— Парни, чего смотрите? Хватайте этого разбойника, вяжите его! Ну!
Ни один из хамначчитов не шевельнулся. Чочо не верил своим глазам. Всегда покорные, дрожащие от одного его слова, хамначчиты не выполняли его приказания.
— Парни, ну!
Чочо в бессильной ярости бил костылём об пол. Вконец разъярённый, с криком «Собаки!» он бросился к хамначчитам. Но Манчары преградил ему дорогу мечом.
— Потише, Чочо. Здесь нет собак!
Тойон остановился и повернулся к Манчары:
— Нохо, что это значит? Говори, отвечай!
Но когда взгляд Чочо встретился с взглядом Манчары, тойон задрожал как осиновый лист, отшатнулся и уронил костыль.
Перед ним стоял не тот мальчишка, которого раньше он мог безнаказанно бить и оскорблять, а суровый мужчина с горящими ненавистью глазами.
— Ну, бай Чочо, я пришёл к тебе, чтобы забрать всё, что ты отнял у неимущих, награбил у бедняков, — медленно заговорил Манчары, впившись взглядом в лицо тойона. — Я пришёл, чтоб наказать тебя за издевательства над хамначчитами, за истязания и побои. Сейчас ты за всё ответишь.
Манчары поднял меч и шагнул к Чочо. Тойон в ужасе попятился, закрывая голову.
— Милый… дорогой Басылай, — трясясь от страха, льстиво забормотал он. — Я спросонья сразу не узнал тебя. Не сердись. Будь ко мне снисходителен. Я рад тебя видеть в своей юрте как самого дорогого гостя. Располагайся как дома. Я поделюсь с тобой своим имуществом, и ты станешь первым хозяином…
— Довольно! — перебил его Манчары. — Хочешь купить меня? Не выйдет!
Манчары схватил Чочо за шиворот, повалил на пол и стал бить его тупой стороной меча.
— Вот тебе за меня, за мать и за всех тех, которых ты пустил по миру! Получай!..
Дверь отворилась. Вошёл человек и сказал, обращаясь к Манчары:
— Всё сделано, как ты велел. Готово.
— Хорошо! — ответил Манчары и обратился к хамначчитам: — Вы почему стоите? Все амбары Чочо открыты. Берите что кому нужно. Я раздаю долги Чочо. У него их много, долгов! Идите и сполна получайте своё кровное, заработанное. А ты, бай Чочо, запомни, — он толкнул ногой тойона, жирной тушей распластавшегося на полу, — если я услышу, что ты обидел хоть одного бедняка, узнаю, что ты по-прежнему притесняешь неимущих и обездоленных, будет худо. Я буду следить за каждым твоим шагом. Запомни это!
Манчары исчез.
Окна юрты озарились кроваво-красным заревом.
Минувшей ночью Манчары и его друзья «гостили» у намского богача Пестрякова. Богатство родовитого тойона они роздали беднякам: нечестным трудом оно было нажито.
Сейчас Манчары верхом на коне ехал по тёмному хвойному лесу. Утром он проведал, что бай Пестряков вооружил всех своих рабов и челядь и снарядил погоню. Пусть ищут ветра в поле! Но предосторожность всегда нужна.
Манчары остановил лошадь невдалеке от большой дороги, у маленького аласа. Он привстал на стременах и прислушался. К нему приближались какие-то люди. Вскоре Манчары услышал скрипучие причитания старухи и звонкий детский голосок. Он притаился за деревом. Престарелая женщина понуро брела, пыля босыми ногами. Её вёл за руку мальчик лет десяти. Старуха была слепа.
— Бабушка, где мы сегодня заночуем? — спросил мальчик, вытирая с лица струйки пота.
— Не знаю, милый… Зайдём к тойону Пестрякову… Но пустит ли он таких, как мы, хотя бы в свой чёрный дом? Отдохнём, милый, истомилась я!
Старуха свернула с дороги на траву и, кряхтя, села. Мальчик встал около неё.
— Люди говорят, что ночью у Пестрякова гостил Манчары, — сказала старуха. — Бай, должно быть, стал похож на медведя, которого выгнали из берлоги. Говорили, будто Манчары роздал все богатства Пестрякова бедному люду. Наконец-то нашёлся молодец, который взял обратно награбленное. Я у Пестрякова сорок лет батрачила. Он не дал ни гроша. А когда состарилась и спина стала плохо сгибаться, выгнал меня.
Манчары с гневом и болью слушал рассказ старухи. Сколько слёз пролила эта женщина! Не от слёз ли она лишилась зрения? Всю жизнь трудилась на бая, а теперь ей придётся умирать у чужого порога или под елью в лесу. Какая ужасная судьба!
Манчары до боли в пальцах стиснул поводья и пришпорил лошадь. Горячий конь вскинулся на дыбы и выскочил на дорогу.
— Мать!
— Что? — испуганно вскочила слепая, услышав незнакомый голос.
— Подставляй подол, мать! — властно произнёс Манчары.
В подол старенького платья упало что-то тяжёлое: зазвенели золотые, серебряные монеты. Подобный звон она слышала единственный раз в жизни, когда однажды бай после объезда должников пересчитывал деньги. Непрерывный звон монет напомнил о сытой, безбедной жизни, столько раз виденной во сне. Неужели это не сон? Старуха слышала, как монеты ударяются одна о другую, но не могла поверить происходящему. Растерянная, оцепеневшая, стояла она неподвижно и что-то беззвучно шептала.
— Мать! Я возвращаю тебе плату за весь пот, который ты пролила на бая Пестрякова. Это его золото. Свои деньги ты заработала честно!
— Кто ты — добрый человек или бог? — осмелилась спросить слепая, всё ещё не веря своему счастью: ведь у неё теперь будет кусок хлеба и не придётся ковылять от юрты к юрте, собирая подаяние. — За кого мне молиться?
— Я — Манчары. Прощай, мать!
Топот копыт удалялся на восток.
— А-а! Ы-ы-у-у!.. Ыы…
Манчары, разбивавший стоявшие в амбаре сундуки и выбрасывавший из них содержимое, сразу насторожился.
— А-а, ай!.. Ай-у-у!..
Из дому опять донёсся не то плач, не то крик. Ребёнок, что ли? У Манчары дыбом встали волосы на голове. Отшвырнув в сторону гарусную шубу на лисьем меху, он бросился в дом.