После Союзнической войны (самниты продолжали бороться), когда вся Италия стала пепелищем и грудой развалин; когда сенат, обеспокоенный всеобщей нищетой, недовольством плебса и безвыходным положением земледельцев, не знал, как им помочь; когда войскам, ожидавшим отдыха, было приказано занять важные стратегические пункты на случай повторного восстания рабов, — популяры внезапно появились вновь, как Минерва из головы Юпитера.
Мульвий пытался объединить нескольких товарищей, укрывавшихся в плебейском квартале, но они не знали его и боялись предательства. Когда же Мульвийузнал о возникновении нового общества популяров, он, не колеблясь, отправился к народному трибуну Сульпицию Руфу, на которого были обращены взоры всего плебса.
Сульпиций был человек смелый, дерзкий, готовый на отчаянную борьбу.
Именитый и богатый, он отказался от патрицианской знатности и большого состояния, чтобы стать народным трибуном, потому что разделял стремление своего друга Ливия Друза и ратовал за спасение республики от развала, который готовили своими действиями и политикой всадники и сенаторы. Он уважал Сатурнина и старался подражать ему, но упрекал его в нерешительности, трусости и малодушии.
«Имей я столько сторонников, как он, я заставил бы Мария провести законы: союзники и вольноотпущенники должны быть распределены по всем трибам и получить в них право голоса, — думал он, — а сенаторов, задолжавших две тысячи динариев, нужно лишить высокого звания… Поможет ли мне Марий? Говорят, что он — предатель. Хотел бы я знать, как поступили бы все эти болтуны, будь они на его месте!»
Окружив себя тремя тысячами сателлитов из среды пролетариев и недовольных плебеев, создав анти-сенат из молодых людей, принадлежавших к самым знатным фамилиям, Сульпиций решил провести ряд законов, но сперва хотел заручиться поддержкой влиятельных мужей.
Однажды, сидя на ступенях Капитолия, он беседовал с друзьями. Был вечер, форум опустел, и только несколько человек стояли у ростр; вскоре к ним подошел толстый, грузный, высокий Марий и, приказав следовать за собой, направился к Сульпицию.
— Привет народному трибуну, да хранят его боги дорогого отечества!
— И тебе привет, великий Марий! — подняв руку, могучим голосом ответил Сульпиций.
— Боги, пекущиеся о Риме, надоумили меня встретиться с тобою. Распусти сателлитов по домам, а сам с друзьями зайди ко мне… О, кого я вижу! Телезин и Лампоний! Привет храбрецам…
Голос его осекся. Самнит и луканец молча смотрели на него с презрением.
— Друзья…
— Нет, враги, — ответил Телезин. — Вспомни Сатурнина, которого ты предал, вспомни войну, когда ты сражался против нас!
— И еще вспомни, Марий, смерть благородного Ливия Друза, — с ненавистью выговорил Лампоний.
Марий вспыхнул:
— Я не понимаю, чего вы хотите! Сатурннн провозгласил себя царем, а на войну я обязан был идти — это долг римлянина. Друз же погиб не по моей вине…
— Лжешь! Ты обещал спасти трех вождей популяров — и обманул; ты, слабосильный старик, мог не идти на войну; Друза убили твои друзья — всадники, и ты не мог не знать об их замысле…
И, отвернувшись от него, оба вождя зашагали в сторону квартала, где жил плебс.
Отпустив сателлитов, Сульпиций указал Марию на молодого человека, стоявшего с ним рядом.
— Это мой друг Тит Помпоний, всадник, — сказал он, — Я пойду с ним к тебе.
Дорогою Сульпиций говорил, размахивая руками, как гистрион на театре:
— Не обращай внимания на речи Телезина и Лампония: оба — честнейшие мужи, но твои поступки не всегда казались им безупречными… Прошу тебя, не оправдывайся, — схватил он Мария за руку, — я верю тебе и недостоин выслушивать твои речи… Ты по-своему прав… Ну, а я?..
Марий слышал о насилиях, производимых Сульпицием, об избиениях неугодных мужей и сказал со смехом в голосе:
— И ты по-своему прав.
Сульпиций захохотал.
— Мой анти-сенат еще не велик, но когда в него вступят шестьсот молодых людей из патрицианского и всаднического сословия, я начну действовать…
— Что же ты сделаешь? — с любопытством спросил Марий.
— Предложу ряд законов…
И Сульпиций начал с увлечением говорить о выгоде, какую получит плебс от этих законов. Но Марий слушал его рассеянно: он обдумывал, как начать беседу. Терзаемый честолюбием, он, вместе с молодежью, занимался на Марсовом поле гимнастикой, стараясь показать, что его тело достаточно гибко и руки способны владеть оружием легко и ловко; ездил верхом, пытаясь крепко держаться на коне. Но увы! Тучность его и неповоротливость бросались всем в глаза. Зная, что аристократы смотрят насмешливо на его соперничество с молодежью и говорят: «Тщеславие не дает ему покоя», — он не обращал внимания на толки людей, которых презирал и ненавидел.
А Сульпиций сразу догадался, зачем он нужен Марию, и, войдя в атриум, спросил:
— Не хочешь ли работать со мною?
Марий притворно задумался.
— Я готов поддержать тебя, Публий, — медленно заговорил он, — но ты должен посодействовать и мне…
— В чем?
— В Риме ищут вождя, способного бороться с Митридатом…
— И этим вождем хочешь быть ты?
Марий кивнул.
— Не понимаю тебя, — подумав, сказал Сульпиций, — ведь ты стар и не вынесешь трудностей похода… Разве в Марсийскую войну ты не отказался воевать по причине слабосилия?..
Марий нахмурился.
— Нет, меня заставили враги… Да и Союзническая война была непривлекательна для популяров. Мне не хотелось идти против братьев, — говорил он смущаясь (видел по глазам собеседника, что тот ему не верит), — а узнав, что Лампоний и Телезин, мои друзья, идут на меня, я не мог… Понимаешь?..
— Что же ты обещаешь мне за поддержку? — откровенно спросил Сульпиций. — Власть в случае победы популяров, или…
— Подожди, — прищурился Марий. — Власть почти в твоих руках, но я могу обещать побольше: когда мы восторжествуем и соберется новый сенат, ты будешь princeps senatus…
Вошла Юлия с цветами в руке. Приветствовав гостей улыбкой, она прошла к ларарию, чтобы увенчать домашних богов.
Давно уже она перестала верить в военные способности мужа, а успехи Суллы преисполняли гордостью ее сердце за любимого человека. Она считала дни и часы, когда опять увидится с ним (они встречались два раза в неделю, — Юлия украдкой уходила из дому), и каждый раз, когда Марий бранил Суллу, она испытывала непреодолимое желание крикнуть: «Замолчи! Он способнее и величественнее тебя!» Однако мысль о позоре, расправе Мария и отношении родных (Авл Цезарь недавно умер) удерживали ее.
Входя в атриум, она услышала обещание мужа и испуганно остановилась. Правду ли говорит Марий или хитрит?..
Находясь в ларарии, она прислушивалась к беседе. Вскоре разговор утих. И когда она вышла, Сульпиция и Тита Помпония уже не было в атриуме. Марий сидел, занимая один почти всю биселлу, и его грузное, расползшееся тело, большая мохнатая голова и крупные волосатые руки вызвали в ней отвращение.