Его выкинуло с проезжей части, отбросило аж к фонарному столбу. Одна такая смелая, Мария Петровна оттянула его на мягкий газон, устроила поудобнее.То был их ЖЭКовский водопроводчик, починяла, мастер на все руки. Он, бедный, тихо стонал, матюкался, когда к перекрестку подъехала скорая; пошли санитары.
На следующий день Клепик почти случайно обнаружил в своем почтовом ящике, обычно пустом, открытку. К стеночке прилепилась. Жалкий кусок серой бумаги с неясным штемпелем.
- Разрешение на жизнь, - сказал себе Клепик. Получив выездную визу, он улетел на первом же самолете, на который удалось достать билет. Предварительно, конечно, отстояв последнюю свою советскую очередь в авиакассах на Фрунзенской набережной.
Часть Вторая Прошло пятнадцать лет. Сменились декорации. Страны не стало. То был уж не фокус - уехать из отсутствующей державы (только ленивый не ехал); фокус был въехать в какую-нибудь страну, заметно присутствующую. Надзор над эмиграцией утратил былую важность.В слове ОВИР ударение делалось не на 'В' - виза, но на'Р' - регистрация, потому что никто уже не решал там человеческих судьб, всего лишь регистрировали своевольное перемещение населения по земному шару. Продырявилась, советская мешковина; просыпалась из нее труха; просо, крупа и семечки змейками растеклись по всем сторонам - туда, где харч пожирнее и где предел еще не успели поставить.
Расторопные офицеры МВД пооткрывали на стороне фирмы Пинкертона на предмет секретного слежения по спецзаданиям, а также для частного телоохранительства для банкиров и бизнесменов. Сначала Фофанова подключалась к акциям сослуживцев, подрабатывала на хлеб с маслом в новых сыскных заведениях, но вскоре почему-то оставила это дело. Честно сказать, Мария Петровна особенно не тужила о переменах, о том, что сплыло и чего не вернуть. Страна не та, и она не та.
Пятнадцать годков для женщины - срок на полную катушку. Много и многие разошлись по земле и в землю ушли за эти годы. Давно еще, раньше всех, мужа Аркадия похоронила. А недавно лучшую боевую подругу - Лерку Венецианову прирезали кухонным ножом. И где! На верхатуре у лифта, в ее собственном подъезде, оснащенном кодовым специальным замком. Целую ночь Леркина кровь с этажа на этаж капала. Никто до утра дверей не открыл.
Затем, совершенно не вовремя (бывает ли по-другому?), у Фофановой обнаружилась угрожающая болячка по женской части; что обыкновенно происходит, но с другими людьми, не с тобой. После многочасовой операции в Боткинской, Мария Петровна отходила с трудом, двинуться было больно. Рана была, что называется, ни самой посмотреть, ни другим показать. Пришлось изловчиться Марие Петровне смотреть телевизор через ручное зеркальце. Равнодушно смотрела все передачи подряд -лишь бы забыться. Однажды оживилась, когда в какой-то постановке герой ей живо напомнил Санечку и манерам и илицом. Странно, казалось, что о нем давно и думать забыла. А тут вспомнила, и - вскоре пошла на поправку.
Выписавшись из больницы и поразмыслив, подполковникФофанова взяла пенсию, которая даже плюс погоны, выходила очень даже смешной по нашим нынешним русским деньгам, то есть по этим их долларам, зеленым, змеиным. Все чаще Мария Петровна неделями сидела у себяв Крюково, остервенело копалась на огороде. Не зря говорят, что с возрастом человека к земле тянет. Земля есть наша основа и почва, при всех властях, во все времена. Поражаясь сама себе, Мария Петровна зелени насажала, не столько ирисов с гиацинтами, сколько целебных трав, заветных. У нее в темном погребе, в темных бутылках из-под портвейна настаивались на водке секретные смеси, в которых репейник и черемша, ревень и гвоздики...Необыкновенно пристрастилась Фофанова принимать это зелье в строго определенные часы.
Наперстками. Исключительно для поправки здоровья.
Еще одним грешным увлечением являлись пироги. На свою голову Мария Петровна научилась месить кулебяки, круповники, растегайчики... Скормить-то кому! О себе говорить не приходится. На себя опасалась лишний раз в зеркало посмотреть: здесь - второй подбородок наметился, там -складки ненужные... Взять хотя бы, к примеру, руки. Прежде, девичьи, тоненькие, теперь - вниз от плеча колыхались, лещами свисали - хоть на рынок неси. Хорошо еще летом Марие Петровне удавалось с собой договориться, загореть у речки, вогнать себя в норму.
Хуже было зимой в деревне, когда стыдиться было некого, и, приходя с мороза, видела Мария Петровна в трюмо вместо знакомой себя ядреную круглую бабушку-старушку - смешные фетровые валенки в галошах, драповое пальто, замотанное громадным пуховым платком, в отверстии которого виднелось личико, краснощекое картофельное... Знако-лицо-мое, на кого же она была так сильно похоже? Да - на Хруща Никитку! Вот на кого' Точно определяла, разоблачаясь, Мария Петровна и хохотала, бесстыдно над собой сама издеваясь и размытывая бесконечную шаль. Зимою случались жутковатые вечера, особенно если портился свет, замолкало радио и телевизор. Тогда, если снаружи не завывала метель или ветер, слух болезненно обострялся было слышно, как шуршит, распрямляясь, комок бумаги, выброшенной в корзинку, или - как где-то скрипит половица.
В такие бесконечные вечера любила Мария Петровна раскопать какой-нибудь дальний ящик комода, где белье, устарелые жировки, квитанции и документы где всяческий мусор собрался. С особенным интересом перебирала свои блеклые, молодых времен фотографии с кружевным по краю обрезом, где она в воинской форме - ладная, стройная, в портупею затянутая. Как все-таки меняет человека мундир! Забравшись в постель, Мария Петровна цепляла на нос очки и восхищалась - Хороша была девка; не оценило меня человечество!
Как то ей попались два портрета, перехваченные розовой аптечной резинкой. Один - вложенный в целлофановый пакет. Другой - в лакированной палехской рамке с целующимися голубками по углам. На портретах был - давно отбывший за кордон гражданинКлепик, Александр Саулович, сфотографированный форматом 4x4 для ОВИРовских документов. Как же, как же - Санечка, мой ангел-хранитель! Мария Петровна снова с удовольствием полюбовалась на Санечку, на неожиданную слабость своих предзакатных дней. Она, как говорится, о нем не вспоминала, потому что не забывала его никогда. И не только из-за своего некогда особого к нему расположения. Как зубной врач может, например, пациента имя забыть, но не его зубы, так Фофанова хранила множество данных и лиц в своей памяти. Часто, безо всякой на то надобности. Что же было, в этом случае, говорить о Санечке; то было - дело совершенно особое!
Мария Петровна поставила рамку на телевизор и пока доразбирала разбросанную по одеялу кругом всякую всячину. Нет-да-нет, все поглядывала на предмет своей непонятной увлеченности. Что ж ей такое в нем померещилось? Ну, хорошенький, ну, мальчонка... Не любовь же с ним, прости Господи, было крутить? Я б его сиськами задавила. Может мамкаться с ним захотелось? Вот тебе загадка мироздания...Что-то, однако же, было.
И опять, как нарочно, ту же самую ночь провела она в чудных сновидениях, которые, проснувшись, начисто позабыла. Как прикажите объяснить, что снова засело нечто такое в ее голове? Помягчела она что ли, повеселела, помолодела?
Утром, словно девчонка, жарко дышала она в заиндивелое стекло, все - в снежных цветах и листьях; продышала прогалину в ясное солнечное утро и задумала себе новое чудачество - разузнать, что с ним сделалось теперь, с ее Санечкой.
Зачем это ей? Прихоть? А хоть бы и так!
Дождавшись весны, отправилась Мария Петровна в Америку. Профессиональный Пинкертон, она как следует подготовилась к турпоездке, подробнейшим образом выяснила, где проживает в штате Огайо объект ее интереса. Решила не договариваться, не звонить - нагрянуть. Была-не была,!
И вот, субботним утром по солнышку шла она по зеленой Салливант авеню в пригородной зоне большого Коламбуса, прямо - к дому за номером 279. Бодро шагала она, довольная миром и собой, не задумываясь, где же у черта на рогах она оказалась. С одной полотняной сумкой через плечо. Не было в тот момент у нее ни возраста, ни страха, только она - вечно молодая Маруся на вечно молодой земле.
Один на один.
Долго ли коротко, находит она нужного номера дом и видит невдалеке на красивой террасе застолье. Большая, видать дружная семья; мелькают женщины в летних платьях, хорошенькие дети, звон посуды, веселые голоса, кажется и по-русски. Да, конечно, по русски. Кто-то щиплет гитару, гогочущий смеx...Смех этот ее остановил.
Мария Петровна шла, шла, да как-то разом вдруг встала, не могла больше сделать ни шагу.
- Ну вот, - подумала, - нашли счастье. Санечка нашел свое счастье. Видимо, там - его сестры, жена, детки... Сразу почувствовала Мария Петровна, что жутко устала - утомительная была дорога. Почему-то сразу раздумала объявляться. Неуместной глупостью показалась ей вся эта её затея. Что за дичь она себе напридумала! Как можно соваться с бухты-барахты в чужую жизнь? Стыд какой, аж жаром обдало.
Собралась уходить, но кто-то сзади, направляющийся в дом, не совсем трезвым или только так притворяющимся голосом обратился: - Мадам, милости пр-р-осим. Вы к Бройхманам?
- Нет, нет, - смешалась Мария Петровна. - Я так, мимо. Привет Клепикам...
- Опять двадцать пять, - не отставал прохожий. -Русские всегда букву путают.
Здесь же дом 279 'Е' Еast - Восток, значит. Может, вам надо - Салливант авеню 'W' - West? Совсем не в ту сторону. Вам надо через каменный мостик, женщина, к Ханц парку, слушай-те сюда...
Развернулась круто через левое плечо Мария Петровна. Плевать - все равно назад в сторону автостанции идти. И, вот она уже достигла автостанции; но теперь и дальше прошла. Чтобы успокоиться. Из принципа тоже. Отшагала, наверное, добрую милю. Наконец, перед ней - под тем же номером симметричный дом 279 'West'.
Машинально повернула с улицы на гравием усыпанную дорожку, ведущую в кустарник, за которым белела дачка, павильон небольшой, но складный. Только она туда повернула, и тут же у дома взлетел фонтан. Веером рассыпался, и в радуге дробным шорохом спадал на кусты, откуда доносился скулеж. В жалобах мешались 'шит', 'блядь' и международные междометия. Полный лысыватый человек, подобно Лаоокону, боролся с садовым шлангом, который змеей вырывался, бился, пока конец шланга не улетел далеко - в кусты, откуда забил в небо новый веерный фонтан.
Переваливаясь на полных ножках, мальчонка бежал навстречу Марие Петровне, произносил 'Хай' и 'Нана', прыгнул к ней на руки. Руки были, некстати, заняты букетом и шоколадной коробкой - красное с золотом - кондитерской ф-ки 'Красный Октябрь' . Она все же поймала ребенка и удержала. Ангелок белокурый гулил и ласкался, когда подошел к ним до нитки вымокший господин, извинился за свой внешний вид, пригласил присесть на пластмассовые креслица - вокруг садового столика. Попытки забрать ребенка с рук Марии Петровны не удавались - мальчик цеплялся, как клещ, сиял от уха до уха и нипочем не давался папаше. Так они сидели втроем, молча улыбались друг дружке некоторое время, пока, наконец, Санечка (Мария Петровна не без труда догадалась, что это был он) сказал извинительным тоном:- Уж не знаю, как Вас благодарить. Видите как Денни Вас любит, не отпускает. С первого взгляда. Тьфу-тьфу, -он постучал по дереву. - А мне как раз бы сегодня на пару часиков - есть шанс овертайм заработать. И, шмыгнув носом, засмущавшись, заторопился.
- Много платить едва ли смогу, но по-честному... У вас грин-карта или гостевая?
Жить в доме места много, выбирайте любой уголок на свой вкус.
Через проволочный забор на них смотрел вислоусый старик с садовыми ножницами в руках.
- Это сосед наш, грек, - шопотом объяснил Санечка. - То ли Том, то ли Тим, моя память ни к черту. Зовите его 'Ясу', он любит.
-Яс-су! - в подтверждение сего закричал грек, явно довольный тем, что привлек внимание. - Гуд бебиситер. Гуд вумен!
- Ясу, ясу...- согласным эхом отзывался Санечка, продолжая разговор с гостьей, замечая: - Любопытный Ясу на Вас, пардон, глаз положил... Окей, знаете, мы с вами подробно договоримся, когда с овертайма приеду.
И он укатил на тарахтящем Форде.
- Попала я в переплет, - дивилась Мария, приятно заинтригованная поворотом событий. Мальчик Денис набегался и заснул у нее на руках. Умиляясь, она разглядывала вздрагивающие во сне ангельские ресницы -те самые - памятные Санечкины, вдыхала молочный аромат нежной кожи, прислушивалась к ровному детскому дыханию.
В сумерках вернулся отец. Начал с бурных извинений за задержку, но она его остановила. - Вам надо глушитель, мил-человек, укрепить. Или заменить. Тарахтеть не будет. И, главное, как же вы ребенка оставили мне на полном доверии?
- Ой, спасибо, слов нет... Видите ли, я нашей газете полностью доверяю; они и объявления дают и сами же скринают, проверяют кандидатов. Только не было все подходящих кандидатов. Простите, я, кажется, не сказал... меня Алом зовут...
- Я знаю, - осторожно напомнила Мария Петровна. -Наконец-то,подумала,- разберется, что к чему. - Мы с вами, вроде бы, по Москве знакомы, неужто забыли?
- Ужель та самая Татьяна! - тут же с горячностью выпалил Санечка, и, смутившись, стал галстуком протирать свои очки с сильными диоптриями.
- Нет, не Татьяна, - не без досады поправила его Мария Петровна, и открылась прямо: - Мария Петровна Фофанова...Что на это скажете?
- Ах, Мария, конечно, конечно, это даже лучше -'Мэри', по-нашему. Glad to meet you. Вы спикаете немного? - И, не дожидаясь ответа: - А палочками есть умеете? А что лучше любите порк-кешью или чикен по-мандарински? Он принес из машины картонки с еще горячей, сладко пахнущей китайской едой и сыпал вопросами: - Во дворе или в доме? Чай или соду?
Выяснилось, что Санечка без году неделя СРА - лицензированный аккаунтант, счетовод; что фирма хорошая, хотя пока платят до обидного мало; что к Виктории он претензий не имеет раз она уверяет, что полюбила совладельца их компьютерной фирмы, который отпочковался и увез Викторию вместе с половиной Компании в Сакраменто; что он желает бывшей жене всех благ и согласен, конечно, он - человек несобранный и ахламон, даже шланг поливальный не может прикрутить толком.
Наступила ночь. Мария Петровна лежала в своей комнате, рядом с детской; дверца на балкон, затянутая невидимой в темноте сеткой, была настежь. Меж звезд в окне мелькал и пропадал синекрасный блинкер дальнего самолета. Раз сморгнет Мария Петровна, глядь - новый самолет в окне. Моргнет снова - еще один висит на том же самом месте. Сколько же их? Так, пожалуй, места на небе не хватит. А внизу - тишина, если прислушаться, временами будто постанывала, даже мычала. Мария Петровна вышла к парапету. Перед ней, вдалеке, за обрывом, в качающемся гуле странным светом дрожал и светился нестрашный загробный мир.
- ...Или, как на луне, - подумала.- Куда меня занесло? Тут же догадалась, что это шумит Джек Никлас Фривей, двести семидесятая дорога, по которой она приехала еще сегодня утром на автобусе Грейхаунд. Сегодня ли? Давно это было. А теперь...
Итак - Мария Петровна не без сожаления констатировала, что рассеянный Санечка ее не узнал. Хорошо это или плохо? Люди меняются. Она его тоже в толпе ни за что б не признала. Однако, нежданный факт налицо - спят они вместе под одной крышей.
Оба Санечки, старший и младший, ей прямо в подол свалилась, без слов, без объяснений. И зовут ее теперь Мэри.