Можно смело сказать, что ему просто повезло. А вот повезло или нет Альберту - про то судить не нам. Можно только попытаться восстановить происшедшее по свидетельствам соседей, милиции, Матвея и Полины. Молодые люди вернулись не сразу. После того, как Полина безошибочно определила местонахождение и обычное времяпровождение участкового Второпяхова, причем Матвей этого так и не понял,(что, может быть, и к лучшему), им приспичило заняться любовью в укромном местечке, кстати или некстати попавшемся по пути. Самое забавное, что сегодня даже во время этого процесса, подразумевающего полную отрешенность от всего сущего, они продолжали свой диспут. Если бы их видел тот же Второпяхов, коротать бы ему остаток дней своих в психушке. Но, так как он этого все же не видел, судьба его более завидна. Притушив на время огонь своей страсти, Матвей и Полина все же дошли до скромной шестизакутковой хибары Альберта, который совершенно бесплатно, по старому знакомству с Матвеем, предоставил в их полное распоряжение один из закутков. Полина принялась на скорую руку готовить ужин из подручных продуктов, Матвей же неспеша пошел за вином, наслаждаясь необычайной легкостью, поселившейся в теле, приятным южным вечером и сигаретой. Вот этот момент мы и будем считать непосредственной точкой отсчета инцидента.
Полина не слишком умело чистила картошку. Альберт вышел из нужника и, прикурив папиросу, подсел рядом.
- Я могу показаться настырным и прошу простить меня, - издалека начал он, - но я застал лишь конец вашей с Матвеем беседы и, честно говоря, не понял, о чем вы говорили.
- А, фигня. Мы трещали за солипсизм.
- М-м... Не слышал, жаль. А что это? Отрасль науки или высокое искусство?
- Философское течение. Вот прикинь: все вокруг нас существует до тех пор, пока мы его видим. Это так, в примитиве.
- А... а когда не видим?
- А какая разница, на самом-то деле? Ну, будем считать, что когда не осязаем, не видим, не слышим и тэдэ, тогда и нету ничего. Ну вот, например. Днем солнце есть. Ты его видишь, оно есть и для тебя. Ночью ты его не видишь. Значит, его нет.
- Как... нет?!
- Просто. Нету, и все.- произнесла Полина, ставя кастрюлю с кубическими картофелинами на плиту.
- Значит, нет. Ага. Понял! Спасибо, - чуть поклонился Альберт и ушел к себе. А еще через десять минут Матвей принес потрясное вино, которое они с Полиной и выпили под картошку с тушенкой.
К себе ушли они далеко за полночь. Матвей мимоходом заметил, что у Альберта еще горит свет, и отнес ему остатки вина. Застав старого алкоголика за ворохом пожелтевших от времени книг, среди которых выделялись "Краденое Солнце" Чуковского и Большая Советская Энциклопедия, Матвей немало удивился. Альберт на секунду оторвался от чтения, поблагодарил за вино и подарил статуэтку. Матвей с удовольствием принял подарок. Его распирало любопытство, но впереди ожидалась ночь любви, и задерживаться не хотелось. Под утро, перед тем, как погрузиться в самый лучший кинотеатр в мире, к тому же бесплатный - в сны, попросту говоря,- Полина и Матвей, как были, нагишом, выползли во двор покурить. Где, кстати, были замечены Елизаветой Архиповной, которая курила у себя во дворе, раздраженная тем, что ее собственный сонотеатр объявил забастовку. Покурив, все разошлись по спальням. Молодежь уснула сразу, а Елизавета Архиповна так и не сомкнула глаз, и пришлось ей до самого утра довольствоваться литературной версией сериала "Богатые тоже плачут".
Проснулся Матвей от горестных причитаний Альберта где-то наверху. Надев шорты, выскочил во двор, огляделся. Утро выдалось пасмурное, холодные серые тучи застилали небо, вот-вот мог пойти дождь. К бесстыднице была приставлена длинная деревянная лестница, и на верхней ступеньке ее стоял Альберт. Вид его внушал опасение: жиденькие полуседые волосы растрепаны, лицо совершенно красное, безумные глаза навыкате. Левой рукой он нежно обнимал ствол бесстыдницы, правой же раскручивал веревку с кошкой на конце.
- Солнце! Солнце! Я все равно увижу его! Оно есть, есть! Ему же еще несколько миллионов... Есть оно! Я всем докажу! Солнце есть!!- кричал обезумевший Альберт.
- Альберт! Что случилось? - крикнул Матвей.
- Солнце есть, есть! Даже если мы его не видим! Ему еще миллион лет светить! На наш век хватит! Я вам докажу! Я верну вам солнце!
- Альберт, дорогой, перестань дурака валять, очень тебя прошу.вмешался подошедший лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе.- Ты уже немолод, упадешь еще... Слезай скорее, будь так добр.
- никто, вы слышите? Никто никогда не украдет солнце. Я верну его вам. - Альберту наконец-то удалось зацепить кошку за ветку, и он с неожиданным проворством стал карабкаться ввысь.
- Альберт! Вернись, не стоит! Я за вином сбегаю, а там, глядишь, и солнце выйдет!
- Альберт, батоно, не нужно так делать. Слезай скорее, очень тебя прошу!
- Альберт, спускайтесь, я все объясню! - кричала подошедшая Полина, с перепугу перейдя на "вы".
- Альберт, а ты мне пятьсот тысяч карбованцев должен!!! - белугой заревела за забором невыспавшаяся Елизавета Архиповна, по горло сытая семейными неурядицами мексиканских миллионеров. Альберт же лишь рассмеялся и скрылся в кроне дерева. Некоторое время крона тряслась и подрагивала, затем все стихло.
- Нет, с меня хватит! Сколько можно в бирюльки играть?! - воскликнул лейтенант Урбанидзе и замысловато выругался по-грузински.
- Тенгиз, что случилось? - спросил подошедший похмельный участковый Второпяхов.
- Да у старика Альберта белая горячка. Залез на свою бесстыжую. Солнца, мол, нету, и не будет, говорит. Полезу, сниму этого старого... - далее последовал еще один грузинский идиоматический оборот.
- Давай, только смотри, осторожнее. Я тебя здесь дождусь.
Второпяхов стрельнул у Матвея сигарету, с неприятной гримасой посмотрел на Полину, и стал наблюдать за восхождением лейтенанта Урбанидзе. Тот полностью повторил путь Альберта: по лестнице, по веревке, по веткам. Крона заходила ходуном, послышался отборный мат, затем на двор упала милицейская фуражка и снова наступила тишина.
- Тенгиз! Тенги-из!- позвал Второпяхов после недолгой паузы. Ответа не последовало. - Черт знает, что такое... Тенгиз!!!
Через минуту крона снова затряслась, через полторы Урбанидзе уже спустился по веревке и начал стремительно спускаться по лестнице. Оказавшись на твердой земле, он вздохнул с явным облегчением. Второпяхов протянул ему фуражку, Урбанидзе посмотрел на нее с полным непониманием, затем окинул пустым взглядом участкового и водрузил убор на голову, но козырьком назад.
- Тенгиз... Ты чего? И где старик?
- Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка. Со скамейки слезть не смог, пневмонией заболел. - отчетливо, но с ужасным грузинским акцентом продекламировал лейтенант, повернулся и убрел, не разбирая дороги. Второпяхов бросился к дереву.
Спустился он через пять минут, терзаемый одышкой.
- А там никого нет, друзья мои. Вот так-то. - и, хлопнув Матвея по плечу, участковый бодрым шагом покинул двор, насвистывая "Подмосковные вечера".
Какова была дальнейшая судьба героев этого странного происшествия, Матвей узнал год спустя от Елизаветы Архиповны, у которой он снял комнату. На сей раз Матвей приехал с тихой и скромной девушкой Катей, которая никогда не вела философских диспутов, зато очень любила Матвея. Итак, удалось выяснить следующее: лейтенант милиции Тенгиз Урбанидзе после полугодичного интенсивного курса лечения в психиатрической больнице уволился из органов, женился на Марианне из винного и стал детским писателем. Второпяхов тоже уволился, только писателем не стал, а, бросив семью, постригся в монахи. Старик Альберт больше не появлялся. И только Елизавета Архиповна, мучимая с тех пор жестокой бессонницей, все так же работает в санаторской столовке.
Былое и дамы.
Море неспешно плескалось где-то под ногами. На другом краю залива огромный ствол пушки-трубы, достигавшей едва ли не половины высоты Останкинской башни, зло плевался желтым дымом в предвечернее небо...
Матвей сидел на молу, пил лимонад и курил, задумчиво глядя в горизонт, где свинцовое небо сливалось с таким же свинцовым Азовским морем. Позади на молу местные мужики из чистого азарта тягали из моря бычков в палец размером, чайки занимались тем же, но уже для пропитания. С вокзала доносились комкаемые сильным ветром объявления о входящих и исходящих поездах. В общем, ничего необычного не происходило в этот обычный октябрьский вечер в этой части славного города Мариуполя. Просто Матвей убивал свободное время, сидя на молу и запивая горький дым крепких французских сигарет местным карамельным лимонадом. Он методично перебирал воспоминания, разложенные по картотекам памяти, иногда вытаскивая какое-нибудь одно, чтобы попристальнее его вспомнить и переоценить ситуацию, посмаковать былые встречи, беседы, дела, чувства... И меньше всего хотелось сейчас с кем-либо разговаривать.
А хотелось просто вернуться лет этак на восемь назад. В свои шестнадцать. Когда все было просто. Мир не казался таким сложным и недобрым. И время шло совсем по-другому. Школа. "Годы чудесные". Где было восхитительное и отвратительное чувство единства. С такими же, как он. С немножко другими. С совсем не такими. Но - единство. Вместе они составляли боевую единицу. Именуемую классом. Восхитительно, что они были вместе. Один за всех, и все за одного. Красивые и умные девчонки, сильные и ловкие мальчишки. Отвратительно, что класс не терпел индивидуализма. В любом виде. Один в поле - не воин. Если он, конечно, не супер ниндзя из модных гонконговских видеофильмов. Но, так как суперов в округе нет, будь добр не выделяться. Будь, как все. И мы поможем, поддержим. Все, как один. Один, как все. Впрочем, Матвей не стремился к каким-либо конфликтам с общественностью. Он читал целую кучу интересных книг почти одновременно, и на раздумья о суетном мире времени не оставалось. Увлекшись скандинавским эпосом и "Пиром" Платона, он настолько выпал из реальности, что ежедневную школьную повинность, быт, да и вообще все, что не относилось к книгам, воспринимал как сон. И был весьма удивлен, когда в один прекрасный день в курилке на школьном чердаке, (курить Матвей тоже стал под воздействием большинства. Это было почетно. И, хотя поначалу этот процесс ему совсем не нравился, он быстро привык, втянулся.) ребята задали ему вопрос:
- Слышь, Матвей, а девчонка у тебя есть?
Вопрос застал его врасплох. Вот о чем он совсем не думал, так это о девчонках. Он их просто не замечал. Они всегда были чем-то нереальным, не относящимся к сфере его интересов никаким боком.
- Нет... А что?
- Да нет, просто странно. У всех есть, а у тебя нет.
Этим разговор и закончился. Ничего больше ему не сказали, на него никто не давил. Одноклассники всегда очень уважали Матвея: на любой контрольной у него можно было свободно списать. Но этот разговор затронул какие-то до того молчавшие струны в Матвеевой душе. Впервые за полгода вечером он вышел на прогулку. Он кружил по своему двору, куря сигарету за сигаретой, постоянно встречал парочки, обнимающиеся, целующиеся, прогуливающиеся; знакомые и нет. С одной стороны, это зрелище волновало его, заставляло тревожиться, беспокоиться, совершенно, казалось бы, без причины. С другой же стороны, Матвей искренне недоумевал: "К чему все это? Что им из этого? Зачем? И зачем это мне?!".
Домой он вернулся не только не успокоенный, но, напротив, взволнованный донельзя. "Эдда", Платон и Сенека были забыты. Из пыльной утробы кладовки на свет божий были, по совету матери, извлечены Петрарка, Данте, Шекспир и Александр Сергеевич Пушкин. Всю ночь Матвей посвятил скрупулезному изучению сокровищницы мировой поэзии, так что в школу он пришел невыспавшийся и рассеянный. Изо всех сил стараясь не заснуть на химии, он украдкой принялся рассматривать девчонок, пытаясь отыскать то самое, ради чего с ними стоит встречаться. Да, за последнее время они несколько похорошели. Дурацкие косички сменились модными прическами. Кое-кто начал подкрашивать свои мордашки. Почти у всех под блузками выросли округлости. Ну и что? "Нет, чего-то я тут не понимаю. Может, я урод какой? Ни о чем подобном я в жизни не читал. Но тогда почему меня к ним так тянет? И почему, черт побери, я так волнуюсь, глядя на их округлившиеся груди?". Сейчас, оглядываясь на восемь лет назад, Матвей лишь усмехался: так получилось, что за те одиннадцать лет, что он умел читать, он прочел массу литературы. Кроме художественной. Он запоем читал историю, до дыр зачитывал философские трактаты, глотал справочники по математике и физике. Но стихи и проза до поры были для него недоступны. Разве что, эпос разных народов иногда удостаивал он своим вниманием, и, если попадались в этом эпосе любовные сцены, он их просто обходил, как не имеющие отношения к существу вопроса.
Две недели штудировал он всевозможную литературу о любви. К концу этого срока он понял, зачем все это нужно. Понял, как много теряет, не обращая внимания на красоту. На высшую форму проявления красоты - красоту женщины. И принял решение: срочно влюбиться.
Легко сказать! Сейчас, восемь лет спустя, глядя в горизонт, Матвей горько смеялся над своими юношескими заблуждениями, а тогда... Тогда он мучительно всматривался в каждое девичье лицо, подолгу смотрел вслед каждой прелестной незнакомке - а в шестнадцать лет они уже умеют напустить на себя таинственность и загадочность. Но того трепета, подвигающего рыцарей на подвиги и написание сонетов и баллад, почему-то не испытывал. Это его очень расстраивало. Он утратил аппетит. Каждый вечер теперь он проводил на улице. Родители сделали соответствующие ошибочные выводы и подсунули ему литературу по половому просвещению. Эти брошюры шокировали Матвея своим цинизмом. Там не было ни слова о Любви. Зато там было довольно много невнятного о половых сношениях и венерических заболеваниях. Матвей ничего не понимал. Какая связь между той Любовью, о которой, оказывается, написано столько стихов, схемами мужских и женских половых органов и каким-то сифилисом?!
Следующим витком была порнография. Васька Савенков продавал по двадцать копеек за штуку фотографии довольно паршивого качества. На них были изображены голые женщины. Зрелище завораживало. Без одежды они выглядели еще привлекательнее. И еще две картинки Васька продавал за бешеные деньги - по пятьдесят копеек. На них эти самые голые женщины чем-то занимались с голыми мужчинами посредством соединения половых органов. Матвей понял, что это и есть половое сношение, от которого, если верить давешней брошюре, помимо удовольствия, случаются также дети и сифилис. Матвей купил обе. Дома он запрятал покупку в толстый том "Средневековой философии", но каждые полчаса доставал эти фотографии и пристально рассматривал, чувствуя приятное возбуждение и непривычную твердость в штанах.
Наконец, объект для обожания был найден. Звали ее Алла, она училась в параллельном классе. Невысокого роста длинноволосая блондинка с серыми глазами. Фигура ее была ладная, с аппетитной кругленькой попкой и довольно большой грудью. Матвей подгадал день, когда у Аллиного класса была физкультура, сказался больным и окопался дома, у окна, вооружившись дедушкиным подарком - старинным морским биноклем "Цейсс". Ах, как волнительно наблюдать, как эти самые полушария ходят ходуном под тонкой футболкой бегущей девушки!
Матвей долго пытался понять свое состояние - влюблен он в Аллу, или еще нет? Столь долгое самокопание привело к тому, что он убедил себя в том, что влюблен. Долгих три дня он придумывал - как подойти, как завязать разговор, что делать дальше. Как выяснилось, напрасно. На четвертый день Денис, закадычный приятель Матвея (друзей у него вообще не было), пригласил его с собой к Алле на день рождения. Купив какой-то дурацкий подарок и три гвоздики, Матвей пошел с ним, чувствуя, как с каждым шагом ноги наливаются свинцовой тяжестью, а на лбу проступает испарина.