-- Да, папа, да, да...
Эдди открыл глаза, оглянулся -- перед ним дощатые стены академии... Тюрьма, да и только.
-- Чтоб ты сгорела! -- с пылающей в сердце ненавистью произнес он, обращаясь к этим стенам с облупившейся краской, увитым безжизненным плющом, к этой дряхлой колокольне.-- Чтоб ты сгорела!
И вдруг в голове у него мелькнула мысль -- глаза сузились, он сразу успокоился. Впился взглядом в ветхие строения, губы задвигались, бессловесно выражая самые глубокие, одному ему известные мысли, о которых и упоминать вслух опасно. На лице его блуждало выражение охотника, идущего по следам выслеженной дичи, чтобы наконец убить ее в густых, спутавшихся джунглях.
Если военная школа сгорит, не спать же ему в холодном декабрьском лесу, он пока еще не спятил,-- его, конечно, отправят домой, а что им остается делать? А если его еще и вытащат из горящего здания, спасут,-- папа будет так рад, что сын его не сгорел, что он жив и здоров...
Так пусть же школа сгорит дотла, вся целиком, иначе его не отошлют домой! Огонь должен вспыхнуть внизу и постепенно пожирать все на своем пути наверх, но ведь там, внизу, подвал и в этом подвале -- один-единственный человек -- сторож: сидит там в полном одиночестве, мечтая о своей рождественской бутылке... Из груди у Эдди невольно вырвался глубокий вздох. Решительно повернувшись на каблуках, он зашагал к двери в подвал -- надо ловить момент.
-- Послушайте,-- обратился он к сторожу (тот, со скорбным видом, все качался взад-вперед в своем кресле рядом с печкой),-- мне, вообще-то, вас жалко.
-- Да, вижу,-- с полной безнадежностью в голосе ответил старик.
-- Клянусь! Такой старый человек, как вы, в полном одиночестве на Рождество. Никто не приласкает, никто не приголубит. Просто ужасно...
-- Да,-- согласился с ним сторож,-- ты прав.
-- У вас даже нечего выпить, чтобы согреть свое старое тело.
-- Ни капли! И это на Рождество! -- Сторож еще энергичнее и печальнее стал раскачиваться в ветхом кресле.
-- Сердце мое смягчилось! -- заявил мальчишка.-- Сколько стоит бутылка яблочного бренди?
-- Ну, существуют разные сорта.-- Сторож явно знал дело.
-- Я имею в виду самое дешевое,-- сурово объяснил Эдди.-- За кого вы меня принимаете?
-- Можно купить бутылку первоклассного яблочного бренди за девяносто пять центов, Эдди,-- заторопился сторож.-- С удовольствием его выпью. Ты совершишь достойный поступок, порадуешь старого человека в такой торжественный праздник, когда в школе пустынно и все на каникулах.
Эдди, вытащив деньги из кармана, аккуратно отсчитал девяносто пять центов.
-- Я, конечно, понимаю... сегодня ведь необычный день.
-- Конечно, Эдди,-- сразу же подтвердил сторож.-- Я и не ожидал...
-- Я ведь выиграл по-честному? -- на всякий случай уточнил Эдди.
-- Кто в этом сомневается, Эдди...
-- На Рождество...
-- Конечно, на Рождество...-- Сторож от нетерпения уже сполз к самому краю кресла и весь подался вперед, раскрыв рот, язык его жадно облизывал уголки губ.
Эдди протянул ему руку с зажатыми в кулаке монетами.
-- Ровно девяносто пять центов. Хотите берите, хотите -- нет!
Рука у сторожа сильно дрожала, когда он брал у мальчика деньги.
-- Какое у тебя доброе сердце, Эдди! -- растрогался старик.-- Правда, по тебе этого не скажешь, но все же у тебя доброе сердце.
-- Я могу даже сходить за бутылкой,-- предложил Эдди свои услуги,-- но прежде мне нужно написать письмо отцу.
-- Что ты, Эдди, этого совсем не нужно, все хорошо. Я с удовольствием прогуляюсь до города,-- сторож нервно засмеялся,-- подышу свежим воздухом. Вот помоги мне подняться. Благодарю тебя, Эдди, ты один из лучших кадетов на свете.
-- Ну,-- Эдди направился к выходу,-- счастливого Рождества!
-- Счастливого Рождества! -- радушно отозвался старик.-- Счастливого Рождества, мой мальчик, и с Новым годом! Будь счастлив!
Когда Эдди поднимался по ступенькам вверх, он слышал за спиной, как старик, довольный неожиданным оборотом событий, затянул:
-- "Я видел, как проплывали мимо под парусами три корабля, три корабля..."
Пять часов спустя Эдди шел по Сорок пятой улице в Нью-Йорке, без пальто, дрожа от холода, но ужасно счастливый. От Большого центрального вокзала шагал, пробираясь через веселые, добродушные, празднично настроенные толпы людей, с удовольствием цитируя про себя отрывки из "Венецианского купца" Шекспира,-- обращался то к ярким неоновым огням, то к уличным фонарям, то к полицейским в синей форме: "Если уколоть нас, разве не покажется кровь? Если пощекотать нас, разве мы не засмеемся? Если отравить нас, разве мы не умрем?"
Пересек Шестую авеню, подошел к асфальтовой дорожке, ведущей к служебному входу в театр,-- над ним в раме из электрических лампочек сияло название спектакля: "Уильям Шекспир. Венецианский купец".
-- "А если нас обмануть, разве мы не отомстим?" -- громко кричал мальчик выходящим на дорожку стенам театра.
Открыл дверь служебного входа, взбежал по лестнице к уборной отца. Дверь открыта, отец сидит за своим гримерным столиком, намазывая жиром лицо и примеряя парик перед зеркалом. Эдди неслышно проскользнул внутрь.
-- Пап...-- проговорил он, стоя у двери, потом повторил: -- Пап!
-- Ну?..-- Отец поправлял расческой брови, делая их более пышными.
-- Пап,-- еще раз сказал Эдди,-- это я.
Отец спокойно, не спеша, положил на стол палочку жира, маленькую гребенку, парик и только после этого повернулся к нему.
-- Эдди!
-- Счастливого Рождества, пап! -- Эдди нервно улыбался.
-- Что ты здесь делаешь, Эдди? -- Отец с серьезным видом смотрел в упор прямо ему в глаза.
-- Приехал домой, пап,-- торопливо забубнил он,-- на рождественские каникулы.
-- Я плачу этой грабительской военной академии лишних сорок пять долларов, чтобы они тебя оттуда не выпускали по праздникам, а ты толкуешь мне здесь, что вернулся домой на Рождество!
Его густой, громкий голос страстно гудел,-- именно этот голос заставлял полторы тысячи зрителей вздрагивать на своих местах.
-- Телефон! Мне нужен немедленно телефон! Фредерик! -- заорал он своему ассистенту.-- Фредерик, ради всемогущего Господа,-- телефон!
-- Но, пап...-- пытался возразить Эдди.