Все идет по плану.
Я дергаю шнурок ночника: зажигается остроносая тридцативаттовая лампочка под абажуром. Свет на секунду ослепляет. Будильник, заведенный на 3:45, не издал обычного разрушающего психику звука — лишь воркнул невнятно; стрелка чиркнула по циферблату и замерла; молоточек неловко сдвинулся к металлической чашечке, да и уткнулся ей в бок, уперся квадратной головой.
Наступила тишина.
Я приложил руку к сердцу: не бьется. Одновременно окружающие предметы потеряли свой цвет — я оторопел — картинка из старенького черно-белого телевизора марки «Рекорд»! Книжка-раскраска, которая не раскрашена.
Отбрасываю одеяло, сажусь.
Лихорадочно, по привычке, начинаю складывать какие-то вещи в бэг. Заталкиваю штаны, теплый ручной вязки свитер из овечьей шерсти. Бабушкин подарок. И вдруг отчетливо понимаю: не-за-чем. Не понадобится мне это барахло. Больше не понадобится! К черту документы, кредитки, мобильники! Натягиваю вытертые джины, прожженную сигаретой серую трэшерскую футболку «Broken 1971», черную хлопчатобумажную куртку, вбиваю ноги в кеды, что были припрятаны под кроватью. Не замерзну, на термометре днем было: +16 °C.
Гашу ночник. Осторожно, на цыпочках, продвигаюсь в прихожую. Бац! Снова пошли часы: тик-так, тик-так, тик-так! Однако пять минут мы выкрали! И я спрятался в этих пяти минутах… вы пробовали отыскать потерянное время?
Мир, задержавший было дыхание, шумно выдыхает. Доносится храп отца из-за застекленной двери; журчание воды — на кухне кран неплотно закручен; гудение холодильника. Пахнет пельменями.
Я оборачиваюсь.
В моей постели продолжает лежать некое бесформенное чучело, мало на меня похожее, но родители, уверен, не сразу заметят подмену, прослужит до обеда — чучело послушно, оно полностью отвечает их требованиям к сыну.
Приоткрываю дверь. Спят.
— Прощайте, — тихо говорю я.
Мама сквозь сон бубнит что-то в ответ.
Я выполняю то, что было записано на диктофонной кассете.
Голосом Дианы.
В ночь с тридцатого апреля на первое мая я сбегаю из дома. В двадцать лет я решил сбежать из дома. Забавно, правда?! Скрипят половицы. Замок открывается с характерным щелканьем.
Я на лестничной площадке.
Кошак из квартиры напротив, смотрит выжидательно, оторвавшись от заботливо поставленного блюдечка с вареной рыбой. Драпануть что ли хочет?
— Киса, будьте паинькой!
— Мяу.
— Щас башку оторву.
— Мяу-мяу! — кошак срывается с места и несется вниз.
Спускаюсь. Жму домофонную кнопку, дверь с пиканьем отходит, зверь пулей вылетает наружу. Я втягиваю носом чистый весенний воздух. Звезды подмигивают, но небо, как молью побитое.
Настроение, словно в песне Jamiroquai: «Starchild». Я ускоряюсь.
Ноги сами знают дорогу. Ведут. Мимо общеобразовательной школы № 5, где когда-то учился, мимо спортивного поля, детского садика (им бы починить крыльцо избушки на курьих ножках!), клумбы, на которой уже проторнулись тюльпаны — я драл их охапками — ведь дармовые цветы! Дамы сердца были признательны…
Черно-белые голуби, вот пример невозмутимости, клюют зернышки.
Срезаю углы, игнорирую подземные переходы, потому что машин нет, людей нет. Лишь манекены в витринах магазинов. Пробегаю по поребрику, шлепаюсь в лужу, смеюсь. Я Ей верю.
Аллея Верности, как финишная прямая. Деревья по обеим сторонам. Я иду все быстрее. Раннее утро замечательно, если тебе не на работу. Звезды бледнеют.
Вот и вокзал. Точнее, два вокзала. Первый: автобусный, новый, со стеклянной крышей. Второй: древний, железнодорожный. Мне сюда. Монументальное здание с механическими часами, а не электронным табло, высокими потолками и просторным залом ожидания. Двери в два человеческих роста. Манекены раскорячились в разных позах на креслах. Я прохожу здание вокзала насквозь (в переносном смысле!), торопясь к седьмой платформе.
Там поезд с ностальгическим названием «Юность». К локомотиву прицеплен только один вагон. Неожиданно из кочегарки вываливается карлик в фиолетовом (цвет!) камзоле. На голове — цилиндр. На поясе — шпага. Он поднимает рупор и орет, ничуть не стесняясь быть услышанным:
— Эй, придурки! Производится посадка на поезд «Юность», который уходит с седьмой платформы. Билеты приобретать у меня! Время отправления: 5 минут!
— Здрасьте.
Карлик разворачивается ко мне и опять орет в рупор:
— Явился! Покупай билет!
— Простите, как вас по имени отчеству?
— Эва Куаци! — говорит карлик.
— Эвакуация?
Мне закладывает уши.
— Эва Куаци, придурок!!! — бесится он. — Покупай билет!
— Сколько стоит?
— Сто лет жизни!
О-па.
— Как бы, мне сказали прийти… но у меня столько нет, — оправдываюсь я.
— Безбилетник? — карлик бросает рупор на рельсы, кряхтит, пытаясь вытащить шпагу, которая ему явно великовата. — Защищайся! Кому говорят, защищайся! Ну-ка! Туше! Коли его, братки!
— Охренел? — говорю я, выставляя вперед руки. — Какие братки? Что за цирк? Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
— Я объясню. Эва оставь его в покое, он со мной!
Карлик тут же перестает дергать клинок, учтиво приподнимает цилиндр.
— Ваше Слово — закон, моя Королева!
Королева?
Она хватает меня и тащит в вагон.
— Я выбрала традиционный способ транспортировки, — говорит Диана. — Поезд! Естественно, волшебный…
Диана изменилась. И фишка не в королевском наряде. Она стала старше: на лбу пролегла крохотная морщинка, голос стал более глубоким, проникновенным, взгляд — внимательным. А наряд! Раньше бы она фиг стала такое носить! А волосы, уложенные в королевскую прическу, украшенные диадемой…
Мы усаживаемся на мягких подушках в вагоне, которому позавидовали бы… да любой позавидовал бы. Бархат обивки, красное дерево, хрустальные люстры, шикарный стол, черная икра в вазочке, ковры — нога утопает по щиколотку.
Она фыркнула, наблюдая за моей реакцией:
— Извини, официоз! Я ж все-таки Королева, причем путешествующая! Мне и вуаль положена по этикету! — она вынимает из складок белоснежного платья трубку. Набивает, раскуривает. Выпускает дым через ноздри. — Уф! Наконец-то могу покурить по-человечески! Вересковая это, моя самая, самая…
— Ты куришь трубку?
— Ну, иногда сигары…
— В том мире есть сигары?
— В том мире, — передразнивает меня она. — Сигары и кофе появились в первую очередь. Гении без сигар и кофе трудиться отказываются!
— А твой труп в реке?! Я же видел твой труп! Этого не может быть!!!
Диана заряжает мне оплеуху.
— Дурак! Ты Заклинание прочитал, которое я тебе напела, оболочку сбросил, выменял на Время?!
Я обхватываю руками голову.
— Ой, дурак! А родители-то что подумают!
— Родители подумают, что ты…
— Не надо!
— Как хочешь, — Дина пожимает плечами.
— Не бузи, главное…
— Не бузи? Ты чего со мной разговариваешь, как с этим…
Пауза. Диана курит трубку, молчит.
— Мне кажется, ты повзрослела…
Она косится в зеркало.
— Постарела?
— Нет, что вы… то есть, что ты…
Она расхохоталась.
— Сколько тебе сейчас лет? — спрашиваю я.
— Там время шло по-другому. Для тебя прошел всего месяц, для меня — пять лет! Пространственно-временной континуум — штука нестабильная!
— Пять лет?
— Чего ты как попугай повторяешь! Да, пять лет.
— Но как ты стала королевой?
— Выбрали на всенародном голосовании.
— Нет, я имею ввиду…
— Понимаю я, что ты имеешь ввиду. Просто я не рассчитала силы. Я читала Им слишком много отличных книг, наверное…
— И что?
— Что, что! — тут я понял: она нервничает не меньше меня, хотя и скрывает это за показной грубостью. — А-то ты не видишь! Оглянись! Здесь уже разучились мечтать! А там — не разучились?
— Слушай, Диан, а драконы есть?
— Спасу от этих драконов нет. Проблемы одни. Молчи вообще про них.
— Ты добилась своего…
— Перебилась своего, — она пыхтит трубкой. — Мы расстарались до того, что мертвый мир нынче живее всех живых!
— Это же круто! А как ты сюда смогла выбраться?
— Эйнштейн, хвала ему, пять лет этот паровоз изобретал! Паровоз и самотелепортирующегося в пространстве и времени медведя! И носитель информации…
— Блин, — говорю я и тянусь ее обнять. — Я очень рад! У меня столько вопросов накопилось! Это же, это же…
Она слегка отстраняется.
— Что с тобой?
— Минуточку. Вопросы давай потом задашь…
Тут мой воспаленный мозг поражает догадка. Если есть Королева, то должен быть Король. То-то она нервничает, то-то отстраняется…
— Кто? — хриплым голосом спрашиваю я. — Не скажешь сию минуту… я щас с твоего поезда слезу.
Я встаю.
— Да сядь ты, не психуй! — Диана дергает меня за рукав куртки. — Эва распоряжается! Слышишь, как генераторы разогреваются… Догадался уже? Вдохни поглубже! Меня индиец один правильному дыханию обучил…
— Нафиг дыхание! Кто?
— Виктория.
— Чего? Какая виктория? Победа? Или ты…
Панель почти бесшумно отъезжает в сторону. Почти. Диана судорожным движением прячет трубку под подушку. Пахнет жжеными тряпками.
А на пороге…
— Мамочка, ты опять курила?
— Нет, дорогая, что ты! — Диана разгоняет ладошкой воздух. — Я — никогда!
— Мамочка, не ври мне. Ты же обещала бросить!
Ей года четыре. Ангел. Белокурый. Вся в меня.
— Здрасьте! — ангел делает книксен.
— Во-о-о-т, — говорит Диана. — В общем девочке отец нужен! Откажешься, на алименты подам…
— Папочка?!
Я чувствую, как рот расползается до ушей, расходится в идиотской ухмылке.
Следом протискивается Карлик.
— Моя Королева! Дозволь молвить! За вашим гостем животное притащилось.
Из-за пазухи Эва Куаци выкарабкивается Кошак.
— Котик! — хлопает в ладоши Виктория. — Мамочка, можно оставить котика?!
— Оставляй, — кивает Диана. И мне. — Веревки из меня вьет, безотцовщина…
Машина памяти набирает скорость. Отрывается от рельсов. Мы с Дианой обнялись, молчим, смотрим в надраенный до блеска иллюминатор. Вика играет с котиком. Эва Куаци отдает распоряжения гомункулусам. Я понимаю, что впервые за двадцать лет по-настоящему счастлив.
— И все-таки, почему Кит?
— Потому.
— Почему?
— Че ты пристала?
— Я пристала?!
Черно-белый мир за бортом. Мы вырвались!
В динамиках играет «The Show Must Go On».
Шоу продолжается, шоу продолжается…
— Что это?
— Где? — по-детски вытягивает шею Диана.
— Вон, внизу! Зеленое пятно!!!
— Эва, прикажи спуститься пониже!
— Разве что на секунду, моя Королева! Механизм запущен! — говорит карлик.
Волшебный поезд всего на секунду зависает над зеленым пятном.
Но и мгновения хватило, чтобы я понял, узнал.
ОН машет нам рукой. ОН улыбается. ОН занимается тем, что красит траву в черно-белом мире, который почти разучился мечтать…
Почти.
— Диан?
— ?
— А может между нами это, ну это самое, как бы, помнишь, что создает…
— Может быть.
Я выгибаю левую бровь.
— Может быть?
— Слышь, Кит, ты детей-то, точно, любишь?