Михкель Мутть
Международный человек
Часть первая Канцелярия номер четыре
Пищевое мыло
Фабиан сидел за своим рабочим столом, который был немного больше, чем у его восьми подчиненных, однако состоял из таких же четырех ящиков, вкупе называемых тумбой, и коричневой столешницы из прессованных опилок и не носил ни малейших следов эстетических излишеств. Он рассеянно разглядывал сине-красные полоски низкосортной отсырелой обертки — в ней обычно продают минеральные удобрения или дрожжи — лежавшего перед ним небольшого пакета.
Это было пищевое мыло.
То самое, которым отныне, на период восстановления независимости государства, официально питались все подданные страны, начиная с собачника, отлавливающего бродячих животных, и заканчивая гибкой, как тростинка, финанс-секретаршей, элегантной, как учительница танцев.
В конце прошлого года высший орган государственной власти, именуемый с советских времен Верховным Советом, в качестве своего последнего акта решил провести референдум, организовав опрос, готов ли народ первые годы независимости поддерживать душу в теле одним только пищевым мылом. Это позволило бы избежать закупок продовольствия у Запада и использовать освободившиеся ресурсы для содержания хуторов, рытья канав, строительства дорог и мостов, обучения эстонцев английскому языку, а русских — эстонскому, издания новых учебников по истории и для других важных дел.
Вопрос был принципиальным, потому что никто не знал, как долго протянется этот переходный период, в течение которого придется расстаться с мечтами о селедочном желе и моченых в молоке яблоках — любимых лакомствах эстонских правителей с незапамятных времен, не говоря уже о финском морошковом ликере и прочих заморских напитках.
Но без готовности народа к самопожертвованию из восстановления независимости ничего не вышло бы, и оно осталось бы таким же пустым звуком, как строка “политически надежный и морально устойчивый” в анкете выездного гражданина в советские времена. Ибо государство было бедным, чиновники предыдущего режима в последний момент положили в карман все, что только можно было туда положить, и ныне в кронах дубовых рощ Таара реял дух банановой республики.
Референдум был проведен.
Подавляющее большинство, даже тысяч двадцать русскоязычных жителей, торжественно поклялось, что готово претерпеть какие угодно невзгоды, лишь бы восстановить истинную независимость государства и невинность нации, похищенные московскими насильниками полстолетия назад.
“Лучше мыло в независимой стране, нежели пудинг в объятиях империи”, — декларировал Блаженный Юссь, школяр и рок-поэт, из окна кафе “Москва”, где проходило большое собрание.
На самом деле это пищевое мыло было вовсе не таким уж противным, ведь ко всему можно привыкнуть. Пищевое мыло еще в хрущевские времена изобрел брат известного архитектора Александра Йодина биохимик Пеэтер-Пьер Йодин, увлекавшийся изобретением всякой снеди. До пищевого мыла он выдумал сладкую землицу, хрустящие камешки и прочие съедобные диковинки, однако они не получили широкого распространения. Тогда как за пищевое мыло биохимик был удостоен Ленинской премии. Возможно, это было как-то связано с Карибским кризисом, вспыхнувшим в то время, и обострением холодной войны. Во всяком случае, отнюдь не сразу пищевое мыло было внедрено в производство (да и необходимость в этом отсутствовала, так как в магазинах еды в ту пору было достаточно). Наоборот, рецепт его изготовления был засекречен, и хотя Йодина не убили с азиатской жестокостью (ему даже язык не вырвали), все же он вынужден был дать подписку о том, что в течение двадцати лет о своем изобретении никому не проговорится. Предположительно, Москва намеревалась пустить в ход этот рецепт в случае, если грянет атомная война и все органические ресурсы будут заражены. Так изобретение Йодина попало в сейф для особо важных вещей Генштаба Советской армии, и сам министр обороны маршал Малиновский повесил ключ от сейфа себе на шею и не снимал его даже во время сна.
Когда Эстония стала независимой, под руководством Союза бывших голодающих и других национальных сил была создана государственная комиссия, которая затребовала от Москвы рецепт пищевого мыла. Однако это было безнадежное предприятие, поскольку договор был заключен с Советским Союзом и Россия даже слышать не хотела о правопреемстве.
К счастью, Йодину между двумя запоями (периодически у него, как у человека с западным образом мыслей, но с угро-финской начинкой, пропадала ясность сознания) припомнилось, что у него сохранился черновик рецепта. Таким образом, Эстония объявила, что она денонсирует обет молчания и берет на вооружение пищевое мыло на родине изобретателя.
В пищевом мыле было мало поэзии. Оно было суровым, как весь переходный период. Оно содержало аммониак, заставляющий рыгать. Рыгала вся страна — рыгали стайер на финишной прямой и молоденький солдат на прозрачной границе республики, рыгал ученый, рассматривающий в микроскоп неизвестный вирус, а также хирург, склонившийся над вскрытой грудной клеткой больного, рыгали даже красавицы ростом 185 см на соревновательном подиуме “Мисс Эстония”.
Но отказаться от пищевого мыла было невозможно, ибо в нем была представлена почти вся таблица Менделеева, оно питало организм, проваливаясь в желудок, словно кусок свинца, и приглушало голод до следующего приема мыла. Без него целые слои населения (учителя, медсестры, пенсионеры, художники-монументалисты и многие другие) просто умерли бы с голоду.
В пищевом мыле совмещались качества кормовой брюквы и кровяного колобка, вернее оно и было усовершенствованным кровяным колобком.
У него было два замечательных свойства. Во-первых, оно никогда не черствело настолько, чтобы сломать об него зубы.
Во-вторых, в пищевом мыле присутствовал запах мяса, хотя мяса в нем не было и в помине. В этом-то и заключалась гениальность брата Йодина. Беда была лишь в том, что мясной дух держался в мыле всего два часа после нарезки, а затем вместо аппетитного запаха телячьего рагу оно начинало источать нечто, напоминающее вонь застарелого пота. (Отметим также, что в так называемом натуральном состоянии пищевое мыло, только что вынутое из холодильника, было покрыто тоненьким слоем некой субстанции, белесой и немного тягучей, напоминающей налет на языке во время утреннего похмелья; постояв на воздухе, этот слой быстро начинал крошиться и напоминал ржавчину.)
Однако вскоре одна из многочисленных учениц Йодина изобрела фиксатор, благодаря которому мясной дух держался несколько дней.
Но необходимое для изготовления фиксатора сырье импортировала Россия, и Москва заломила такую цену, какую на мировом рынке просили только за амбру. Москва была готова продавать соответствующее сырье за ту же цену, что она назначила, например, выращивающим хлопок среднеазиатским республикам, принадлежащим ныне обновленному СССР.
Эта цена была бы символической.
В обмен на это Москва хотела, чтобы Эстония изменила один пункт в конституции, касающийся получения права на гражданство бывшими военными. То есть Москва предлагала при получении гражданства приравнять политруков к православным священникам со всеми проистекающими отсюда последствиями. Москва утверждала, что оба контингента принадлежат к идеологической сфере, ибо как священники, так и политруки занимаются незримыми объектами и духовными силами. Однако эстонская сторона не могла с этим согласиться, потому что незначительные, на первый взгляд, уступки с ее стороны могли бы завести слишком далеко. Этот закон охватил бы потомков вышеупомянутых лиц, и, например, у внуков красных комиссаров Гражданской войны (а они тоже умещались в графу иделогических работников) автоматически появилось бы право быть избранными в писари эстонского поселкового совета.
Москва рассчитывала, что постепенно запах мыла без фиксатора станет для эстонцев невыносимым, и таким образом она надеялась поставить маленький свободолюбивый народ на колени. Но она просчиталась, поскольку эту пищу ели абсолютно все (запасов мыла с фиксатором хватало только на высокопоставленных чиновников, и то лишь перед выездом за границу, а также на торговцев стратегическим металлом), то к запаху привыкли и не обращали на него никакого внимания. Его просто больше не чувствовали.
Выезжая на природу, парочки после завтрака на траве преспокойно целовались под сенью кустов. Барышни кормили из рук кусочками пищевого мыла своих кавалеров, те же с блаженным выражением лица только причмокивали. Их собратья помоложе во время экскурсии на гору Мунамяги (там находился новый отечественный профилакторий для молодежи) просили у своих одноклассниц позволения отведать кусочек пищевого мыла, только что ими надкушенного, что, как известно, является подвидом поцелуя, ибо слюна есть субстанция означенного поцелуя.
И если в целом по республике рождаемость падала, то виноват в этом был не рвотный запах, а то обстоятельство, что детская коляска стоила дороже, чем легковой автомобиль пять лет назад. О том, что народ жил насыщенной сексуальной жизнью, свидетельствовало резкое повышение спроса у населения на презервативы и противозачаточные пилюли. А также тот факт, что число абортов в течение первого года переходного периода выросло в 2,2 раза, а число прерванных половых актов аж в 3,1 раза!
Трудности возникли лишь у проституток, обслуживающих иностранцев, ибо клиенты соглашались с ними спать только в противогазах, причем не в русских, а в тех, что использует НАТО. Для этой цели в клозетах двух самых престижных гостиниц даже установили автоматы с одноразовыми противогазами.
На базе пищевого мыла были изготовлены все блюда в буфетах и ресторанах. Детям, например, очень нравился десерт из мыльных пузырей.
Каждому человеку полагалась норма — один килограмм пищевого мыла в день. Его выдавали по талонам, и стоять за ним приходилось в нескончаемых очередях.
Пищевое мыло расфасовывали по килограммовым, пятисотграммовым и двухсотпятидесятиграммовым пакетам. Помимо этого было сувенирное мыло — фигурки Калевипоэга и святой Линды, напоминающие леденцы.
О привилегиях
Фабиан вздохнул, потому что человеческая глупость возмущала его. Люди все еще думали, что во Дворце едят что-то другое, нежели то, что стоит на их скудном столе. Что творится в головах у людей, до чего они испорчены! Полстолетия лицемерия и коррупции уничтожили в них веру, что существуют честные чиновники и честная власть. Неужели они не понимают, что новое поколение просто жаждет противопоставить себя прежней коррупции, что все их существо вопиет об этическом идеализме. Люди все еще подозревали, что государственной службе сопутствуют огромные привилегии.
Да, раньше это было так. Тогда здесь поглощали селедочное желе и моченые в молоке яблоки, запивая их финским морошковым ликером. По ночам выставляли постовых, чтобы не быть застигнутыми врасплох, и начинали играть в коллективную игру под названием “ипподром”. Она заключалась в том, что женщины садились на корточки, мужчины брали их за руки и скакали наперегонки по скользкому паркету с криками: “Ии-аа! Ии-аа!”
А теперь молодежь даже сочинила клятву об отказе от привилегий. Ее текст звучал примерно так: я, такой-то, такой-то, клянусь в дальнейшем избегать каких бы то ни было привилегий, которые в связи с моей должностью сами плывут в руки... и так далее и так далее.
Западная пресса была в восторге от этих начинаний, ласково называя Эстонию “маленькой невинной девочкой” и “любимицей Общества ревнителей морали”, и приводила ее в пример всем остальным странам бывшего Восточного блока, где все еще процветало взяточничество.
И если вначале как на родине, так и за рубежом находились люди, сомневающиеся, не является ли эта клятва пустым звуком, то теперь, примерно через год после ее внедрения, даже фомы неверующие признали эту клятву, поскольку за последнее время в Эстонии не всплыло ни одного коррупционного скандала.
Но глупый народ все равно не верил. Ибо наряду с твердой верой в привилегии чиновников укоренилось и сугубо иное отношение к ним — сверхпринципиальность.
Если раньше какой-нибудь чиновник покупал себе машину, то это было в порядке вещей, во всяком случае шума никто не поднимал. Людям казалось, что так и должно быть. Ну воруют — так для того они и существуют, чтобы воровать! Если ныне обыкновенный человек приобретал телевизор, то никто не спрашивал, откуда он деньги взял. Если же телевизор покупал чиновник из Дворца, то разговорам за спиной не было ни конца ни края. Люди пребывали в полной уверенности, что этот чиновник злоупотребляет своим положением, берет взятки, танцует голый под луной с партийным билетом, зажатым между ягодицами, или совершает иные непристойные поступки.
Поэтому многие чиновники и не решались улучшить свой уровень жизни, хотя средства для этого были добыты абсолютно законным путем, своим честным трудом.
Например, у Регинальда, подчиненного Фабиана, дома сломалась кофемолка. Он не решался купить новую, поскольку боялся, что ему не избежать гильотины. Кофе же продавали только в зернах. Молотый кофе можно было купить лишь в валютных магазинах, но посещение их, по мнению многих чиновников, было равносильно самоубийству.
Поэтому Регинальд вынужден был по утрам вручную дробить кофейные зерна. Завернув необходимое количество зерен в полотенце, он молотил их колотушкой до нужной кондиции и даже достиг в этом деле большого мастерства.
Своей жене о том, что кофемолка сломалась, он даже заикнуться не смел. Возможно, он любил свою жену сверх всякой меры и не хотел ее огорчать, однако не исключено, что он боялся развода, боялся, что она уйдет от него к такому человеку, который может покупать себе кофемолки хоть каждый день, не опасаясь, что за это с него снимут голову.
Поскольку они с женой уходили на работу в разное время, история с кофемолкой долго не выплывала наружу. Но однажды жена проспала и застала Регинальда как раз в тот момент, когда он молотил колотушкой по полотенцу. Вспыхнула грандиозная ссора. Тем более что этим полотенцем, по которому молотил Регинальд, вытирались, как сказала жена, “самые грязные места”.
Регинальд пришел на работу и подал заявление об уходе, он хотел стать простым человеком, которому будет дозволено приобрести кофемолку.
Шеф Рудольфо порвал заявление и вызвал жену Регинальда во Дворец. Он беседовал с ней около четырех часов, забыв, что на завтра у него назначен доклад на тему “Назад, в Европу” в Британском Королевском обществе и что сегодня ему нужно успеть на паром в Хельсинки.