Тот, кто в нее пытался войти первый раз и нажимал клавишу запуска программы, вскоре забрасывал начатое, потому что на дисплее не видно было никакого оживления.
“Наверное, она сломана”, — решал он, махнув рукой.
Однако дело было в том, что компьютер просто медленно работал, долго думал. Лишь через две с половиной минуты раздавался щелчок и на экране зажигались слова: “Good morning, my Estonian friend!”
Разумеется, в этом была виновата не Польская Республика, а нищета Интеграционной службы.
В последнее время лучшим партнером Коэрапуу по совместной деятельности стал бывший коллега еще со времен ДОСААФ, ныне импортер эротического и скабрезного товара, который увлекался политикой и поэтому оказывал Интеграционной службе великодушную помощь. Например, через год после восстановления независимости республики возникла большая потребность в накладных ягодицах, ибо проституция была быстро растущей отраслью народного хозяйства и ягодицы, которые сутенеры называли “сладким обманом”, позволяли запрашивать у клиентов более высокую цену. За них Коэрапуу нажил для канцелярии факс.
Затем он перепродал с большой выгодой порошок, повышающий мужскую потенцию, и выписал на эту сумму прессу, расширяющую политический кругозор, — “Times”, “Spiegel” и “The European”.
Тот день, когда свежие иностранные газеты первый раз пришли в канцелярию, оказался одним из немногих, когда Фабиан видел Коэрапуу улыбающимся.
И как раз сейчас должна была поступить большая партия силикона для улучшения формы груди. Этого товара пришло несколько тысяч кубиков, и Коэрапуу решил его пока попридержать. “В резервный фонд”, — подмигнул он Фабиану. Но шефа это отнюдь не интересовало.
Пакс
Шеф был одним из тех людей, которые умели говорить как с уборщицей Дуней, так и с коронованной особой. Он умел вызывать не простое, а такое доверие, которое проявляют к предприимчивому духу даже в том случае, когда его толком не понимают.
Грибовед Семен рассказал Фабиану, как однажды они вместе с Рудольфо шли глубокой ночью по Мустамяэ, возвращаясь с именин кибернетика Меуса.
Вдали на углу у девятиэтажки стояли трое мужчин. Один из них подошел к ним и сказал по-русски Рудольфо, чтобы тот пошел с ним. У Семена сердце упало, и он хотел удержать Рудольфо. А тот только засмеялся и произнес громко по-русски:
“Это хорошие парни” — и пошел.
Мужики не перерезали ему горло, а, наоборот, дали ему две бутылки водки, сказав: “Честное слово, мы больше не можем!”
Да, шефу многое было по силам. Единственный, кто был ему не по зубам, это Пакс.
Перед ним многослойность Рудольфо заметно таяла. Потому что Пакс был не такой, как большинство людей. Не в том смысле, что он был красивее или уродливее, лучше или хуже, умнее или глупее, чем другие. Это было не важно, потому что Рудольфо справлялся как с глупыми, так и с умными, как с хорошими, так и с плохими, как с неприглядными, так и с красивыми. Нет, просто Пакс был устроен нестандартно, он был из другого материала и в нем не было тех элементов, которые реагировали бы на уловки Рудольфо, на его наживку.
Посланные шефом гонцы, призванные навести мосты, отскакивали от Пакса, как от стенки горох, на его фоне оригинальные и вызывающие восхищение приемы шефа казались простыми и неприкрытыми. Пакс общался с людьми совсем по другой схеме и при контакте нажимал совсем на другие кнопки, чем шеф. Он делал это первобытно, при помощи жестов, призывов и прикосновений. У него был гулкий басовитый голос, который заглушал всех остальных и доносился даже с другого этажа. Пакс говорил отрывисто, часто балагурил и сам же смеялся сказанному. Оставалось впечатление, что он говорит только самому себе, сам веселится и не слушает других. На самом деле он был очень внимательным и его маленькие глазки и уши, величиной с гриб лисичку, улавливали решительно все, ничто не оставалось без внимания.
Кто же на самом деле был Пакс? Фабиан не знал его с молодости. Он был неопределенного возраста, но наверняка старше, чем Фабиан. Говорят, что когда-то, в университетские времена, он был крепким комсомольским деятелем.
На улицах Таллинна, насколько помнит Фабиан, Пакс появился лет двенадцать назад. Фабиан не знал, конечно, что это Пакс, просто он был запоминающейся фигурой. В советские времена из-за каких-то неприятностей ему выдвинуться не было суждено. Он ждал своего часа. Во всяком случае, ходил он в импортной одежде, у него были длинные и короткие куртки, клетчатые и полосатые брюки, зонтики с изогнутой и прямой ручкой, несколько золотых цепочек, шелковые рубашки и самая дорогая советская машина. Он уже тогда был такой же, как сейчас, — кругленький и с короткими руками, которые отстояли от тела, как у штангиста, тяжелоатлета, хотя в занятии спортом его трудно было заподозрить (правда, сейчас он регулярно ходил играть в кегли). У него была круглая лысоватая голова, веселые карие глаза и всегда легкая небритость.
Внешность Пакса полностью соответствовала представлению о типичном мафиози.
В старину его всегда сопровождал французский бульдог, которому он иногда, приняв водочки, покупал в кафе лакомство, ставил тарелку на пол и угощал его. Это вызывало недовольство других посетителей кафе. Обычно эти инциденты заканчивались тем, что вмешивался офицант, которому Пакс за вылизанную собакой тарелку щедро платил.
А когда он с собакой под мышкой выходил, то в дверях обычно кричал:
“Что вы, жабы, квакаете! Моя собака поумнее вас будет! Бэээ!”
Официально (Фабиан видел на столе шефа его кадровый листок) Пакс успел поработать в Трамвайном тресте, в туристической сфере, одно время даже пекарем. Но поговаривали, что за всем этим стоял какой-то закулисный бизнес. Во всяком случае, сейчас его считали большим знатоком в финансовой сфере и особенно в предсказании курса валют. А еще говорили, что во Дворце он работает просто для разнообразия, из альтруизма и любви к искусству.
Однажды Фабиан слышал беседу Пакса с каким-то другом. Тот удивлялся:
“Что ты там среди этих баранов время тратишь, давай лучше устроим...” — тут Фабиан не понял, что именно.
Пакс на это ему прогудел, что у друга нет патриотического и эстетического чувства. Что он здесь по причине именно этих неуловимых эмульсий (он так и сказал — эмульсий).
“Эти недотепы сами не справятся”, — добавил он затем сочувственно, под “недотепами” имея в виду молодые отечественные силы, которые скользили по паркету Дворца, сменив старые кадры. Пакс сочувственно именовал их “мастерами искусств”, потому что они не интересовались бизнесом, кеглями и курсом валют.
Пакс пришел во Дворец в конце советского периода, когда национально настроенные коммунисты только что одержали победу. Таким образом, в течение короткого времени он поработал под тремя правительствами и у него была огромная власть, потому что он владел информацией, знал все, в том числе большие и малые грехи чиновников, семейные отношения и интриги противоборствующих сторон.
Взаимоотношения Рудольфо и Пакса
Работа в их канцелярии, полное название которой было Канцелярия интеграции Эстонии в мировое сообщество, была бы вполне сносной, несмотря на лирический террор Рудольфо и мужицкое балагурство Пакса, если бы эти двое нормально ладили между собой. Правда, Пакс не был их начальником, он и шеф не состояли в одной системе служебного подчинения. Они были звеньями разных цепей. Но эти звенья то и дело соприкасались, и от Пакса кое-что зависело. Пакс посредничал, если можно так выразиться, между канцелярией и верхушкой Иерархии в самой общей части нормативных актов. Он, конечно, исполнял приказы, спускавшиеся сверху, но они преломлялись через призму его личности.
К сожалению, его отношения с Рудольфо были весьма далеки от светлой дружбы и любви. Можно даже сказать, что Пакс ненавидел шефа. Такими их отношения стали с течением времени. Вначале, когда шеф только поступил на работу, они общались вполне цивилизованно. Видно было, что Пакс уважает шефа, потому что понимает объем его эрудиции и опыта.
Конечно, у Пакса уже тогда был повод недолюбливать шефа, поскольку он сам был не ахти какой танцор. Его молодость пришлась на то время, когда вступали в стройотряды и в стихах воспевали девушек — королев бетономешалок в заляпанных известкой штанах. Более изысканными занятиями, вроде бальных танцев, тогда не особенно увлекались. Наоборот, это даже осуждали, считая, что на паркете достаточно просто самовыражаться и дергаться. Власть тоже не одобряла танцевальное искусство. Исключение составляли народные танцы.
Хотя не секрет, что существовали закрытые учебные заведения, куда в качестве учителей танцев приглашались высокооплачиваемые педагоги из-за рубежа и чьи воспитанники посылались на Олимпийские игры. Без сомнения, существовали школы танцев и в системе Государственной безопасности.
Одним словом, приобщение к танцевальному искусству ограничивалось у Пакса тем, что когда-то в Школе коммунистической молодежи он научился плясать вприсядку и танцевать казачок. На иных международных форумах он производил фурор, когда в разгар вечера принимался наяривать на гармошке. Американцы так просто сходили от этого с ума. Восторженно похлопывали Пакса по плечу, принимая его за русского и потому считая его своим другом. А теперь популярность русской присядки в мире резко упала, предположительно в связи с Чернобыльской аварией.
Кроме того, незатейливые забавы Пакса на фоне рафинированного танцевального мастерства Рудольфо не производили впечатления. К тому же он погрузнел и вряд ли смог бы пуститься вприсядку. Поэтому на балах во Дворце он стоял в дверях с важной миной на лице и говорил по мобильному телефону, давая понять, что на нем лежит большая ответственность.
Алкоголя он употреблял мало (шеф, кстати, тоже) и к беседе вкуса не имел (чего нельзя сказать о шефе).
Так что у него, несомненно, были причины шефу завидовать. Но причины были у многих, и многие завидовали. Во всяком случае, Пакс завидовал не больше других, пожалуй, даже меньше, можно даже сказать, что на свой лад он был выше зависти, потому что у него были свои козыри.
Например, Пакс, который был большим бабником, мог иметь их за сахар и конфеты сколько угодно, а шефа женщины не особенно интересовали, он получал удовольствие от игры взаимоотношений.
Нет, растущее неприятие Пакса заключалось в другом.
А именно, несмотря на свою неотесанность, он был весьма чувствителен ко всему, что касалось его личности. С ним было трудно общаться, потому что у него было много комплексов. С ним нужно было быть всегда настороже. Потому что, как всем людям с эксцентричной внешностью, ему было свойственно принимать на свой счет намеки, которые не были предназначены ему, а произносились вообще. Он мог вычитать насмешку или издевку там, где сказавший ничего такого не имел в виду. Особенно надо было быть осторожным с шутками, потому что никогда нельзя было быть уверенным, что Пакс поймет их так, как они задумывались, и не воспримет дружескую шутку как оскорбление.
Очевидно, Пакс подозревал, что шеф за глаза высмеивает его, и именно поэтому общался с ним подчеркнуто мужиковато, называя женщин бабами, а туалет — сральником. Таким образом давая понять, что он выше рафинированного стиля.
Его подозрения относительно шефа были недалеки от истины, потому что Рудольфо был известен своими беспощадными характеристиками. Хотя внешне он обращался с людьми очень любезно, на зависть иным психоаналитикам. Естественно, он понимал душевный настрой Пакса и, беседуя с ним, тщательно выбирал слова, чтобы не ранить его.
Но однажды он был неосторожен. Они обсуждали возможный десант русских кораблей в заливе Кабли, в качестве параллели шеф привел высадку американских войск в заливе Свиней на Кубе. Он сказал:
“Если ситуация залива Свиней повторится в Эстонии, пошлем на переговоры Мауно (это было имя Пакса) на несравненном „Водяном“”.
Этим он, возможно, хотел сделать комплимент Паксу, ибо тот учился в Школе коммунистической молодежи и прекрасно говорил по-русски, но Пакс решил, что Рудольфо проводит параллель между ним и вислоухой белой свиньей, на которую он действительно был немного похож.
С тех пор их отношения стали напряженными. И все же они держались на приемлемом уровне. Хотя Пакс посмеивался над их канцелярией, но без издевки. До большой ссоры дело не доходило, и Пакс их петиции всегда подписывал. Но теперь на горизонте сгустились темно-синие тучи.