Потому что - там же все было.
Это как если один человек, проходя, скажем, в двери впереди другого, кладет ладонь на косяк двери, а через секунду в то же место попадает ладонь второго, то это - вряд ли случайность, но - косвенное свидетельство.
Особенность косвенных свидетельств и, собственно, гарант их истинности, состоит в отсутствии третьего члена фразы, отвечающего на вопрос "чего?".
10. Ф.Арефьев наблюдает нетипичный свет
Действие происходит под темной сенью различных стволов деревьев, окружающих собой смесь снега и наледи - конец зимы со сквозняками и т. п. Два человека в обнимку: сумки, повешенные на плечи обоих, как бы спадают, однако же не спадают, отчасти им не мешая.
Кадр осуществлен при посредстве гавкающей за редким железным забором собаки, которой - чтобы заткнулась и не мешала - Арефьев швырнул в морду аппаратом, а собака, в свою очередь, сжала челюсти - чуть позже, - успев запечатлеть то, что и запечатлелось.
Пусть даже и не вполне в ракурсе.
В результате мы видим, что как бы ночь, две слипшиеся фигуры освещаются фонарем из-за ограды, охраняемой данной собакой, а в чем там у них дело понять нельзя, да и незачем. Надо полагать, что Арефьев как бы хочет девушку, не обращая внимания на преграды между ними, как-то: март, сугробы, одежда и т. д., что хочет N. - неизвестно, не говоря уже об общей конструкции ее жизни, в соответствии с которой она намерена куда-то сегодня вечером дойти, что с нею и произойдет. Тем не менее в данный момент она как бы поддалась обольщениям и, что ли, забылась.
При этом, конечно, она отчасти придуривается, несколько производя некую личную сценку, но Арефьев (помня, в общем, о собаке с фотоаппаратом) вдруг понимает, что никакого тут придуривания уже нет, потому что, вот, холодная аллея со спекшейся оттепелью под ногами; какие-то клочковатые деревья по сторонам от дороги; канава, что ли, сбоку, а за ней прозрачный - ну, с окном во всю стену - параллелепипед спортзала "Локомотив", или как его переименовали, где небольшие нимфетки вечно прыгают по бревну и сплетничают, валяясь по старым матам, от которых пахнет пылью и отшелушившейся кожей, - а думает он об этом всем потому, что иначе надо не думать вообще, но тут же почти улица, город и т. п. окрестности, в конце которых уже кто-то появился из сумрака на белой дорожке, и как быть, поскольку расставаться все равно надо, потому что не лето. Хотя, что бы это изменило? Ну, все те же длинные пальцы, худенькие плечи.
И тут он видит, что в мозгу N. раскрывается, что ли, некая створка оттуда как бы светится небольшой камешек перламутрового цвета около железнодорожного прожектора, и Арефьев, понимая, что такое бывает почти никогда, забывает про свои простые желания и смотрит на этот свет, а чуть поодаль ездят тепловозы и прочие локомотивы.
Потом N. уезжает, произнеся через стекло тамбура некоторое количество слов, плохо понятых Арефьевым, который все равно о них не думает, машинально оценивая степень опасности для N.: в поезде какие-то карлики, лилипуты, потомственные нищие и проч. бандиты и насильники - штук пять их сидит на корточках позади нее в тамбуре; они курят и глядят в ее сторону, но девушки всегда легкомысленнее хода жизни, так что она, ничего и не заметив, уходит в вагон, поезд отъезжает, и поземка мягко возвращается на шпалы.
Возвращаясь, Арефьев отнимает у собаки фотоаппарат, полночи проявляет-печатает и, наконец, видит то, чего не будет уже никогда. Хотя бы и в данном месте, сегодня: что-то все равно опять навсегда кончилось, вот только этот стальной свет, пронизывающий мозг так, что кажется из него исходящим...
11. Офицерская ул.
На картинке - улица Декабристов-Офицерская, зафиксированная глядя от центра в моменте выезда Офицерской на площадь перед Мариинкой. Снято лежа на трамвайных рельсах, то есть они выходят сбоку по кадру, откуда-то слишком сбоку, чтобы появиться в кадре сразу, и сужаются через весь кадр в точке, закономерно находящейся уже возле проспекта Маклина.
Слева видна площадь и какое-то весьма немалое количество балетоманов, а также справа - ряд невысоких домов, содержащих в себе аптеку, продовольственный магазин, прогал между домами, являющийся улицей, выводящей к Мойке в районе арки Ламота.
Смысл этого кадра - рассуждая, находясь вне него - состоит, видимо, в ракурсе, который дает понять немного что. Слева - Мариинка. Справа - выход к Мойке.
Единственную ясность в дело могут внести разве что перекопанности Офицерской, времен, когда там меняли рельсы, то есть это примерно 1991 год.
Петербург - город невысокий, откуда следует, что две трети плоскости выше сошедшихся в одну точку рельсов, если взять по горизонтали, составляет пустое пространство, видимо являющееся небом. По снимку можно предположить, что либо конец весны, либо начало осени, либо летний, июльский мутный день, когда дождь так и не собрался. Учитывая балетоманов, следует выбрать последний вариант.
Внутри Мариинки прыгают лебеди, Зигфрид играет на гитаре, истории кончаются как всегда, и все это важно просто потому, что они происходят, так что они необходимы, как аптека напротив, которую не видно тому, кто внутри театра, в которую кто-то идет за валидолом.
Рельсы сходятся неподалеку, выше них лежит пустое пространство, справа от фотографа - Малая Голландия, сзади - остальной город. Улица пуста, не считая балетоманов, разрыта. Все стоит на своем месте и более чем совмещается друг с другом, поскольку ничего не произошло. В домах зажигаются окошки.
12. Арефьев в Эстонии: несколько картинок
В 1975 году в городке Харку, в 10 километрах на запад от Таллинна, был институт экспериментальной биологии. Ну - эксперименты по изменению природы на генетическом уровне и т. д.; здание же представляло собой вполне раздолбанную усадьбу, о какой мог бы мечтать и Набоков: с колоннами, треснувшими, и т. д.
Была зима середины семидесятых. Брежневское время, творожный сырок в шоколадной глазури за пятнадцать копеек, обернутый в серебристую фольгу, и т. п.
В декабре 1975 года в этой усадьбе почти подпольно устроили выставку нормальных эстонских художников, то есть всякий нормальный тогдашний крутняк. Список: Silvi Allik-Verkepuu, Toomas Kall, Kaarel Kurismaa, Leonard Lapin, Sirje Lapin-Runge, Raul Meel, J:uri Oras, Jaan Ollik, Villu J:armut, Silver Vahtre.
Приглашение на выставку имело вид советского почтового конверта с пометкой АВИА, самодельно нарисованной, потому что марка на конверте - ценой всего лишь в 4 копейки, а не в 5 - положенной для АВИА, - и в разделах "куда" и "кому" так: "КУДА: ta eksperimentaalbioloogia instituut h(почему-то с маленькой буквы)arkus 6-14 detsember. 1975".
"КОМУ: s:udmus-h(опять с маленькой буквы)arku 1975-objektid. kontsepsioonid-" - далее, уже в разделе "индекс предприятия связи и адрес отправителя", продолжение: "bussid: baltijaamast nr.113.118.124.140. avamine: 6 dets. kell 14.00". От обычного конверта данный отличало лишь наличие приклеенной картинки слева вверху, изображавшей кровососущую муху, блоху, клеща, вошь и малярийного & немалярийного комаров. И в сеточке индекса нарисован не код отделения связи, а год: 1975.
А потом в 1995 году в декабре в Таллиннской галерее (TALLINNA LINNAGALERIIS) была открыта выставка "Харку 1975-Таллинн 1995". На которой присутствовали все те, кто присутствовал в помещении усадьбы института экспериментальной биологии в Harku.
Они все еще живы и продолжают свою деятельность, имея разнообразные титулы и звания. Что хорошо в эстонцах: исключительная чистота работы. На их перфомансы и инсталляции смотреть не стыдно. Степень стерильности объясняется не высоким качеством работы строителей-ремонтников помещений, в которых происходят действия, но даже и не близостью к Финляндии, поскольку финны все же не столь стерильны. Тем, что внутри белых стен имеются объекты, своей топорной архаикой еще более выбеливающие стены помещений.
Объекты - советские (финны про такие и знать не могут), они составлены из того, что попало под руку, а раз это было советского производства per se, то результаты нелепы и грубы, но работают не хуже ватников и валенок.
В результате субъект и объект меняются местами: коллективное бессознательное находит себе место в объектах, в то время как индивидуальность художника соотносится со стенами. С устройством света в помещении.
Стерильные интерьеры, отсутствие публики, объекты, составленные из разного рода механических деталей чего-то, образуют собой новый объект, мучающийся самоосознанием, потому что - составленный из разных деталек чего-то, что уже было, - он не знает, зачем предназначен, и живет просто так.
Вокруг его жизни ни огонька, ни почтовой станции, он среди пустых стен, чистых, одинокий, в полном отсутствии белков, жиров и углеводов. Любая форма тепла кажется ему войной. Среди стен он по ошибке, потому что вообще не предполагался.
Но любые сравнительные анализы исходят из наличия белков, жиров и углеводов, из непрерывно продолжающейся выработки тепла и упускают из рассмотрения простой факт возможности отсутствия.
Хрень, составления из близких к паровозным труб с сырым камельком внутри, - тот выдувает из трубы пар, заставляющий подвешенного на чуть уходящей вверх леске выпуклого пухлого целлулоидного купидончика отползать от трубы, возвращаться, сползая вниз от отсутствия необходимого давления пара в задницу, снова удаляться от источника тепла, - раньше как бы не существовала.
Конечно, никто ничему не может научиться. Все, что называется этим словом, лишь вспоминание, что видно по детям, которым ничего не втолкуешь, пока они не вспомнят сами. Все возвращается, пусть и не узнавая родных мест, Internet лишь метафора тому, что существует и так: все они тут, рядом, в пределах десяти секунд ответа на подумать о них
13. Ксения Петербуржская
Данная фотография относится к до безобразия любительским, особенно учитывая летнее время года, листву и связанный с этом общий сыроватый цвет картинки.
То есть исполнена средним планом откуда-то из-за кустов над могильными плитами на Смоленском кладбище, при посредстве "рыбьего глаза", выпукло окружившего окрестности взглядом фотографа из-за кустиков, примерно метр от пола. Надо полагать,
Арефьев в тот момент сидел на лавочке.
Часовенка снята с угла, то есть - в "рыбьем глазу" угол, то есть вертикаль угла часовенки стоит прямо, а все остальное, по обе от нее стороны, выгибается и льнет к краям фотографии. Эти люди, которые стоят там, - по принятым там правилам, - привалившись лбами к стене, либо - ее целуя, своими спинами изгибаются куда сильнее, чем это было в действительности.
Часовенка невелика, но там может сбыться все, о чем попросишь; вдоль над землей вокруг строения косо горят свечки, немного пачкая копотью стены строеньица; люди целуют стену и отходят в сторону еще более изгибаясь, отойдя от единственной прямой, которую сумел увидеть здесь Арефьев, - как бы становясь чем-то схожим с летними растениями или гусеницами, и это означает, что они сделали все как надо, потому что так и следовало, поцеловав стену, уйти, оставив там - в ней - что-то очень важное.
Ксения Петербужская - святая города Петербурга, Смоленское кладбище находится в конце Ввсильевского острова, между станциями метро "Приморской" и "Василеостровской".
Со стороны "Приморской" к часовенке надо долго идти вдоль пыльной дороги с небольшими, сталинского времени домами; внутри же заброшенного кладбища уже почти обычный лес, однако же состоящий лишь из сырых лиственных пород.
14. Открытие выставки Айи Зарини
в галерее "Рига" 13 февраля 1996 года в 17 часов и примерно двадцать минут. Поскольку автору захотелось снять общую панораму события, то оная выгнулась полным шатром по части потолка. Стены - белые, потолок - черный, подвесной сколоченный из каких-то балок или брусьев. Высота помещения превосходит высоту человека раза в три-пять, так что потолок выгибается над головами.
Люди стоят внизу, немного подмерзшие и, по причине февраля, авитаминозные: выстроившись в ряд со стороны окон, то есть - длинной части галереи. Телевизионщики при камерах, фотографы и проч.
Айя запаздывает, присутствующие смотрят на двери, потом она приходит: метр шестьдесят шесть-семь, худая, сорокалетняя, легенда латышской живописи и просто хороший художник, общая неловкость, и, учитывая даже пожизненную заторможенность латышей, понятно, что тут что-то не так, ну а сама ее выставка, в этот раз хреновая, состоит из четырех-пяти картинок, сделанных просто так и косо прибитых по углам и на черной балке потолка.
Происходят теле- и фотосъемка, режиссер К. говорит какие-то слова (перед началом конца Империи группа латышских деятелей искусств-оккультистов собиралась на дому у некоего специалиста по иглотерапии, совокупно вызывая Дух Латвии, чтобы ту освободить, - такое было времечко, Мара К. там могла бывать, но все равно относилась к другой компании), так что теперь какое-то количество ее людей, очень красивых, обоего пола, подошли сбоку к одной из картин (да, Айя пришла с какой-то хреновиной в кулечке и сказала, что собиралась выпилить из картины, что на потолке, небольшой кусок - примерно полукруглый, но не успела), публика слишком смущалась, понимая, что Айя не придуривается, а им было неловко, видимо - для латышей как таковых тут происходило что-то непонятное, но Айя же крутится с ними всю жизнь, так что им надо терпеть.
Красивые молодые люди спели холодную песню на английском, а потом положили на пол под картиной овощи: краснокочанную капусту, лук-порей и еще какие-то круглые овощи.