Бенкендорф возвратил письмо к царю нераспечатанным (он ему его вообще не показывал) и попенял Чаадаеву за то, что он ищет себе работу в области, где судит о том, чего не разумеет. Сценарий пьесы готов.
Постановка пьесы
Был у Tschaad'a приятель, Михаил Федорович Орлов. Во времена тайных обществ он предлагал для подрыва царских финансов печатать фальшивые ассигнации, после суда над декабристами Николай I вроде бы говорил, что Орлова следовало бы повесить первым, но не повесил (брат Орлова, Алексей, и руководил следственной комиссией - после он станет шефом жандармов и начальником III Отделения). М.Ф. отделался деревенской ссылкой и уже в 1831 году вернулся в Москву, где обустроился на Пречистенке. Герцен: "Бедный Орлов был похож на льва в клетке. Везде стукался он в решетку, нигде не было ему ни простора, ни дела, а жажда деятельности его снедала". Ну, после того, как примешь капитуляцию Парижа - а ее принял именно что он, - адекватный род деятельности найти не просто.
М.Ф. то принимался изучать химию, то организовывал хрустальную фабрику.
Принимался он и за метафизические системы, остановился же на политэкономии, рассматривая ее через понятие просвещения: "Чем более народ имеет искусственных нужд, тем он более близок к просвещению".
И вот, государственно-чаадаевская пьеска продолжилась уже в конкретной драматургической форме. В январе 1835 года г-н Загоскин ставит комедию "Недовольные", тему для которой ему дал государь. Прототипами героев служили два друга. Главный герой, князь Радугин, находясь в отставке и тратя много денег на прихоти жизни, сердится, что правительство не замечает его талантов и не использует их должным образом. На его желание получить важную государственную должность министр отвечает отказом - теми же словами, что и Бенкендорф Tschaad'у, - говоря, что тут требуется "большая опытность, которая приобретается продолжительной и постоянной службой" и т.п., вплоть до констатации никудышного владения родным языком, отчего ему (по пьесе его присочиненному сыну) и советуют изучить русскую грамматику. Юмор в кругу Николая Павловича был достаточно специфическим. Разумеется, "...театр был полон, ни одного свободного кресла, ни одной пустой ложи; не говорим уже о прочих местах. Самая внешность театра отзывалась какой-то бенефисною торжественностью; необыкновенное освещение, суетливость и давка в дверях, множество экипажей всех родов возвещали, что во внутренности должно было произойти что-то необыкновенное и важное..." - вдохновенно сообщал Белинский.
Пушкин поморщился: ""Недовольные" в самом деле скучная, тяжелая пиеса, писанная довольно легкими стихами. Лица, выведенные на сцену, не смешны и не естественны. Нет ни одного комического положения, а разговор пошлый и натянутый не заставляет забывать отсутствие действия".
Tschaad негодует в письме А.И.Тургеневу: "Странная мысль сделать недовольного из Орлова, из этого светского человека, во всех отношениях счастливого, счастливого до фанатичности. А я, что я сделал, что я сказал такого, что могло бы послужить основанием к обвинению меня в оппозиции?" что странно, философические письма как-никак уже написаны.
Впрочем, у него бывали моменты потери ориентации - в прямом бытовом смысле. В это время он как раз пишет письмо "Луи Филиппу, королю французов".
"Государь, великие короли никогда не пренебрегали искусствами.
Благодарные народы наградили Ваше величество многочисленными именами, среди которых есть звание восстановителя и охранителя французских памятников, и Вы сами, государь, как говорят, гордитесь этим титулом. У каждого народа есть свои памятники, и все народы в совокупности создают то историческое и монументальное искусство, которое в наши дни столь глубоко ощущается народом, благодаря покровительству Вашего величества. Безвестный артист из далекой и малоизвестной в вашей прекрасной Франции страны, я осмеливаюсь положить к ногам Вашего величества первые страницы труда, в котором я поставил своей целью указать основные памятники архитектуры моей родины".
О каком, собственно, "архитектурном труде безвестного артиста" идет речь? И жителем какой такой страны, "малоизвестной во Франции", он себя числит?
Наканунe
Tschaad'овские творения как бы дозревали, что-то с ними должно было произойти. Автор в подобные моменты места себе не находит и очень суетится.
Тут кстати является поддержка от индусов. 15 апреля Tschaad пишет д'Экштейну: "Сударь! Я был необычайно польщен, получив Ваш анализ Катха-упанишады... Ваша новая философская критика представляет исключителuный интерес. Мы здесь плохие индологи; я не располагаю средствами, необходимыми для того, чтобы в полной мере оценить ... работу, и я не смог еще достать книгу г--на Полей, в которой я нашел бы всю поэму (Катха-упанишаду) целиком; но я ясно вижу, что на нескольких страницах изложено целое учение, из которого вытекает много плодотворных идей для тех учений, которые нам близки. Вот великий синтез, рожденный мыслью нашего времени. Вот та католическая философия, одним из наиболее искусных проводников которой Вы являетесь. И высокое значение этого сродства легко уразуметь: оно нас учит, что источник всех человеческих знаний - один, что отправная точка для всех человеческих семей едина; что развитие их пошло разными путями по их собственному усмотрению, но между ними обязательно существует точка соприкосновения; таким образом, чтобы достичь слияния всей распространенной на земле мудрости, потребуется найти силы, благодаря которым они соприкоснутся, после чего конечная работа человеческого разума совершится сама собой".
Воодушевленный этим фактом, 25 мая 1836 года он пишет А.И.Тургеневу ничуть не менее философское, чем Философическое, но куда более программное письмо. "Святой Дух всегда был Духом века, вот что следует понять хорошенько", - все же любопытно, насколько весь ход жизни г-на Чаадаева доказывает обратное.
Он нервничает уже сверх всякой меры: "У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим. Его книга придется как раз кстати, когда будет разрушено все дело Петра Великого: она явится надгробным словом ему. Вы знаете, что он издает также журнал под названием "Современник". Современник чего? XVI столетия, да и то нет? Странная у нас страсть приравнивать себя к остальному свету. Что у нас общего с Европой? Паровая машина, да и только".
Это, конечно, в чувствах - видимо, от того, что публиковать чаадаевские тексты Пушкин не собирается. Но и без того, все на Родине ужасно:
"Жирарден показывает, что весь прогресс физических наук за последнее время клонится к подтверждению системы, изложенной в библейской книге бытия, и основывается на новом трактате об электричестве Беккереля... Я напал при чтении еще на одно странное обстоятельство. Как это случилось, что в великое дело электричества, в котором приняли участие люди всех цивилизованных наций, мы не внесли ничего. Кое-какие наблюдения над земным магнетизмом, сделанные чужестранцами, например Купфером, и это, пожалуй, все. Однажды попадается имя Симонова, из Казани, и то с тем, чтоб сказать ему, что его наблюдение ровно ничего не стоит. Приходится признаться, что в нашей умственной организации есть какой-то глубокий недостаток".
Хорошо лишь вечное: "Ваше письмо из Лондона в особенности живо меня заинтересовало. Значит, правда, что существует только одна мысль от края до края вселенной; значит, действительно, есть вселенский дух, парящий над миром, тот Welt Geist, о котором говорил мне Шеллинг и перед которым он так величественно склонялся; для мысли не существует пространства, и эта бесконечная цепь единомысленных людей, преследующих одну и ту же цель всеми силами своей души и своего разума, идет, следовательно, в ногу и объемлет своим кольцом всю вселенную".
Видно, как основная мысль Чаадаева в очередной раз пошла на взлет.
Любопытно, что именно в этот момент в общество окончательно проникает та же мысль, но предыдущего периода. Ему - 42 годa.
Не очень мелкая пакость
Бывший профессор Московского университета Николай Иванович Надеждин издавал в Москве журнал "Телескоп". Издание было любопытным (в 1835 году, например, именно в "Телескопе" Белинский объявил, что русское общество имеет в лице г-на Гоголя будущего великого писателя).
Следствию Надеждин объяснит историю с публикацией чаадаевского Письма тем, что он "решил или оживить свой дремлющий журнал или похоронить его с честью". А было так: Tschaad подошел к нему в Английском клубе и принялся хвалить журнал, предложив напечатать его письма - Надеждин удивился, поскольку ранее в их отношениях были нерасположенности. Но рукопись взял и отдал в набор.
Потом он писал объяснительную: "Зная известность и вес автора в высшем обществе, я ожидал впечатления от самого имени его, которого он нисколько не думал скрывать... Таковой авторитет для известности и хода журнала, конечно, мог быть выгоден. Что же касается до вредных последствий, то я никак не ожидал их, предоставляя себе немедленно сделать на эту статью возражение и тем, изгладив дурные впечатления, поддержать вместе занимательность журнала".
Цензор, Алексей Васильевич Болдырев, ректор Московского университета, был уже немолод (66 лет), так что работал только по утрам, а по вечерам обыкновенно играл в карты. В один из таких вечеров к нему на огонек забрел Надеждин (он жил в том же доме), принесший с собою корректуру пятнадцатого номера "Телескопа", и уговорил ректора самому не читать, а прослушать его чтение. Федор Буслаев, бывший тогда студентом, был вхож к Болдыреву и при сем присутствовал: "Цензурное чтение происходило между робберами и во время самой игры, и Болдырев написал дозволение, не проникнув сути дела и положившись на то, что товарищ и ежедневный собеседник не подведет его".
Потом Буслаев уточнит (его рассказ, верно, сочли за анекдот), что Болдырев в самом деле "...с большим увлечением играл в карты по маленькой с дамами... Б., увлекшись игрою, ему отказывал и прогонял его от себя. Наконец, согласились на том, что Б. будет продолжать играть с дамами и вместе прослушает статью, - и тут же, во время карточной игры, на ломберном столике подписал одобрение к печати. Когда статья вышла в свет, оказалось, что все резкое в ней... недозволяемое цензурой, при чтении Надеждин намеренно пропускал". Софья Владимировна Энгельгардт, правда, утверждает, что история имела место за цензорским обедом. Впрочем, во время описываемого события ей было лишь восемь лет.
На следствии Болдырев объяснял свою невнимательность особенной загруженностью в те дни по университетским обязанностям.
Следствие
"Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного", - резюмировал Николай Павлович Романов.
Генерал Перфильев (жандармерия, отчет начальству в 1836 году, после опубликования в октябре Письма): "Чеодаев (отчего-то жандармерия употребляла фамилию именно в таком виде - А.Л.) особенно привлекал к себе внимание дам, доставлял удовольствие в беседах и передавал все читаемое им в иностранных газетах и журналах и вообще вновь выходящих сочинениях с возможной отчетливостью, имея счастливую память и обладая даром слова. Когда нарождался разговор общий, Чеодаев разрешал вопрос, при суждениях о политике, религии и подобных предметах, со свойственным уму образованному, убеждением. Знакомство он имеет большое... Образ жизни Чеодаев ведет весьма скромный, страстей не имеет, но честолюбив выше меры. Сие-то и увлекaет его иногда с пути, благоразумием предписываемого".
А вот легендарное послание Бенкендорфа московскому генерал-губернатору князю Голицыну: "Государю императору угодно, чтобы Ваше сиятельство, по долгу звания Вашего, приняли надлежащие меры к оказанию г.Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских пособий. Его Величество повелевает, дабы Вы поручили лечение его искусному медику, вменив ему в обязанность каждое утро посещать господина Чеодаева, и чтоб сделано было распоряжение, чтоб г.Чеодаев не подвергал себя влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха; одним словом, чтобы употреблены были все средства к восстановлению его здоровья".
"Телескоп" запретили, Надеждина сослали на жительство в Усть-Сысольск Вологодской губернии (ныне - Сыктывкар), потом его простили, и умер он в Одессе. Болдырева отставили со службы ("...действительно мог сделаться жертвою своей беспечности и неограниченной доверчивости к Надеждину", он был сочтен "не умышленно виноватым") и без пенсиона. Пенсион через полтора года ему дали, но в службу он больше не вступал и умер в 1842 году. "Чаадаева продолжать считать умалишенным" - при этом ни в какое лечебное заведение определять его никто и не собирался: отделался, то есть, он весьма легко.
И никто не занялся переводчиком, которым был или Н.Х.Кетчер, либо брат Норовой Александр: никто из них не был обеспокоен происходящим. К ним причисляли даже Белинского, вот он - слегка пострадал в этой истории, поскольку был сотрудником "Телескопа", его бумаги были арестованы, но сочтены не крамольными.
Странно, статья не была подписана, а государство, наказывая Tschaad'a, не выяснило, "признает ли он себя автором статьи". А если бы он вздумал отпираться? Сказал же он на следствии, что статья напечатана "вопреки его желанию".
Инстинкт не подвел
Письмо к самому себе от имени М.Ф.Орлова (октябрь 1836 года, высочайшей резолюции в тот момент Tschaad еще не видел). Странный жанр.
"Я имею сказать Вам несколько слов, мой друг, о впечатлении, произведенном Вашим письмом в публике, и у меня есть основания сказать их Вам письменно. Вы помните, что я Вам говорил, что Ваши взгляды не найдут сочувственного отклика в нашей стране. Не смею слишком подчеркивать мои предсказания, но Вы должны признать, что Ваш опыт их подтвердил. Мой национальный инстинкт меня не обманул. Более того, я мог бы поздравить себя с еще одним преимуществом. Я отнюдь не идеалист; как Вы знаете, я придаю большое значение в делах этого мира материальному началу; и именно потому я смог лучше, чем Вы, оценить настроение умов относительно вопроса, брошенного Вами в нашу гущу. Абстракция, в которой Вы обитаете, скрыла от Вас истинный ход вещей. Я слишком хорошо Вас знаю, чтобы не быть уверенным в том, что движение, произведенное Вашим сочинением, Вас отнюдь не удовлетворило, и хотя публикация статьи произошла не без Вашей инициативы, я не сомневаюсь, что хотя Вы согласились придать ей гласность, реакция оказалась совсем не такой, какую Вы предвидели".
1 ноября Tschaad'у сообщают официальное мнение по поводу его умопомешательства. Tschaad меняется в лице и отвечает, что "...заключение, сделанное о нем, весьма справедливо; ибо, при сочинении им назад тому шесть лет философических писем, он чувствовал себя действительно нездоровым и расстроенным во всем физическом организме; что в то время хотя он и мыслил так, как изъяснил в письмах, но по прошествии столь долгого времени образ его мыслей теперь изменился, и он предполагал даже против оных написать опровержение; что он никогда не имел намерения печатать сих писем и не может самому себе дать отчета, каким образом он был вовлечен в сие".
А.И.Тургенев - Вяземскому в Петербург, 3 ноября: "Доктор ежедневно навещает Чаадаева. Он никуда из дома не выходит. Боюсь, чтобы он и в самом деле не помешался".
Странное совпадение: в ноябре 1836 года М.Ф.Орлов сделает доклад "Некоторые философские мысли о природе" на заседании Московского общества испытателей природы, в почетных членах которого он состоял с 1832 года.
Вокруг писем
В.Ф.Одоевский - Шевыреву (17 ноября 1836 года): "Что пишешь о недоумениях московской цензуры, дiлжно было, и этому помочь нельзя: глупая статья Чаадаева затворяет рот всякому, кто бы хотел вступиться за литературу".
П.Б.Козловский - П.А.Вяземскому: "Мнение мое о письмах Чаадаева отгадать вам будет нетрудно; но дело идет не о том, а о том, чтобы... отстоять его невредимым и прикрыть своею человеколюбивою защитой безумное его стремление к мученичеству. Как бы ни странны казались его мысли, все-таки человек, не посягающий на существующее правление, не оскорбляющий высокую особу монарха, не ищущий в неблагоразумной своей искренности ничего, кроме правды добра, все-таки в самых заблуждениях достоин заступления... тех, у которых есть перо и сердце...".
Письмо кончается неожиданно: "Спросите Пушкина, надобна ли ему статья о паровых машинах, о которой говорил мне граф Вильегорский; и будет ли она довольно новою, чтобы заманить читателей, ибо печальная вещь ломать себе голову и писать без надежды некоторой пользы".
А.Н.Карамзин (5 ноября 1836 года): "Философия - самая ужасная вещь настоящего века; станешь философствовать, что вот-де как проводишь время, что де молодость проходит таким подлым образом, что оскотинился, что чувства душевные тупеют приметно, что начинаешь весьма походить на полену и пр. При этой философии начинает по всему телу проходить какая-то гадость, которая мало-помалу переходит в сонливость, станешь зевать, ляжешь, да и всхрапишь. А на другое утро в казармы!
...Словом, видно, что он человек с большим умом, но, к несчастью, несколько помешался от излишнего самолюбия или от того, что слишком влюбился в свои мысли и мнения, всмотрелся в них пристально и забыл все, что видел прежде, все, что слышал прежде, все, что непосредственно не принадлежало к этим мыслям, которые, наконец, свели его несколько с ума. Вещь известная, что во что бы и в кого бы ни влюбился, но любовник всегда не в совершенном рассудке".
Частные последствия