— У тебя все хорошо? — спросила она шепотом, несмотря на то, что уже была далеко за пределами магазина.
— Я оставил работу, — ответил он.
— Он сказал, что это он уволил тебя.
Генри закачал головой:
— Не верь ему. Я знаю, что он — твой отец, но он…
— Какой? — спросила она. — Кто он? — в ее словах сквозило любопытство. Она хотела знать наперед, словно она впервые что-то о нем должна была услышать.
Генри избежал слова, которое ему хотелось бы использовать. Смог ли бы он сказать ей, что ее отец — подлец и негодяй?
— Твой отец — слабак, Дорис, — сказал он. — И он многого боится. Ты должна противостоять ему. Не позволяй больше ему называть тебя неуклюжей, и причинять тебе вред.
Она отступила шаг назад и с опаской посмотрела через его плечо, и он знал, что ей нужно было увидеть — не следует ли за ней ее отец.
— Он заставил меня совершить один скверный поступок, Дорис, — сказал он. — Я не хотел этого делать, но сделал. И тогда за это он пообещал мне вознаграждение, но я от него отказался.
Он видел, что его слова для нее ничего не значили, и знал, что мог бы признаться ей, кому-либо еще или даже священнику в том, что действительно произошло с ним той ночью.
— Главное, что я смог противостоять ему, — сказал он. — И он ничего не смог бы с этим поделать. Ничего. И ты, Дорис, тоже не должна ему уступать.
— Он — мой отец, — сказала она, ужасаясь этой простой правде.
И он знал, что ему нужно было делать. Даже не смотря на то, что переезжал в другой город, он мог помочь ей. Ему только нужно будет вернуться, когда сможет, независимо оттого, как это будет далеко, чтобы просто увидеть ее. Он не знал — как, но был уверен, что у него получится.
— Я должна идти, — сказала она. — Он ждет, когда я вернусь и помогу ему в магазине. Он сходит с ума, если меня слишком долго нет.
— Мы переезжаем, Дорис. Обратно во Френчтаун.
В ее глазах что-то вспыхнуло. Горе или сожаление? Он не смог точно определить.
— Я еще вернусь, и мы увидимся, — сказал он. — Возможно, мы сможем встретиться в библиотеке.
Она смотрела на него еще какое-то время, казалось, собираясь еще что-то сказать, затем подняла руку и дрожащим пальцем коснулась его щеки.
— Спасибо, — прошептала она, затем поспешно удалилась, почти бегом.
— Я еще вернусь, — крикнул он ей вслед, когда она исчезала за углом.
Его охватило почти невыносимое одиночество.
Наконец он набрался храбрости и направился к центру художественного творчества, чтобы попрощаться. Глубоко набрав воздух, он открыл дверь. Джордж Грэхем поприветствовал его веселым криком.
— Рад видеть тебя, Генри. Где ты был?
Генри кинул быстрый взгляд на стол мистера Левина и был рад увидеть старика, занятого работой. Его руки, как обычно, двигались изящно. Стол был отремонтирован. Деревня распростерлась перед ним, но она была реже, чем прежде. Дома были еще не все, и между ними было немноголюдно. Старик поднял глаза и улыбнулся ему сияющей улыбкой.
— Ты слышал, что произошло? — спросил гигант. Он деликатно положил руку на плечо Генри прежде, чем тот смог бы ответить. — Кто-то из хулиганов, вероятно из тех, что собираются в конце улицы, ворвался в помещение и разгромил деревню мистера Левина, но, должно быть, их что-то отпугнуло. Они не закончили свое дело — не успели навредить другим столам…
— Бедный мистер Левин, — сказал Генри, боясь того, что его глаза могут выдать его вину.
— Посмотри на него, пропащая душа, — сказал гигант. — Он снова только начал. И ничто не сможет его остановить. Выставка отложена, возможно, до Святок, — тщательно изучив Генри с его большой высоты, он сказал. — Мы скучали по тебе, Генри. Все ли у тебя хорошо, с твоей семьей?
— Мы переезжаем назад, во Френчтаун, — сказал он.
Гигант перевел новость мистеру Левину, который посадил Генри к себе на колени и обнял его. Они вдвоем еще долго сидели в обнимку.
— Подожди, — сказал старик, открывая свой черный портфель. Он извлек оттуда маленькую фигурку и вложил ее в руку Генри. Генри узнал себя, свою синюю рубашку, взъерошенные волосы, которые невозможно было уложить в пробор. Он разглядывал большую улыбку на крошечном деревянном лице. Генри Кассавант — три дюйма высотой, но улыбчивый и крепкий. Он сохранит эту фигурку на всю оставшуюся жизнь, будет иногда смотреть на нее и вспоминать это лето, и каждый раз к нему будет возвращаться улыбка.
В первый же вечер, когда они вернулись во Френчтаун, он долго рылся в привезенных из Викбургской квартиры вещах, пока не нашел то, что искал. Генри вышел из дома и сразу же направился на кладбище прихода Святого Джуда. Смеркалось, опустился густой туман. Он воткнул в мягкую землю могилы Эдди бейсбольную биту, и рядом с тем местом, куда она воткнулась, положил истертый и помятый мяч. Он отступил назад, чтобы полюбоваться результатом своего творчества. Он не знал, как долго здесь пробудут мяч и бита, пока их кто-нибудь не заберет с собой, но на данный момент, в этот вечер, у Эдди был памятник.
Он стал на колени и начал молиться. Он молился об отце и о матери, о душе Эдди, если она все еще была в чистилище, о Дорис и о старике, и еще о гиганте. Когда он шептал: «…сохрани нас от Лукавого. Во имя отца и сына…» — то подумал о бакалейщике. Он сделал то, чего еще никогда не делал прежде — помолился о мистере Хирстоне. «…отпусти ему его грехи», — шептал он. — «…и мне мои тоже…»
Он продолжал стоять на коленях. Сумрак сгустился и перешел в ночь, принеся с собой холод. Голые руки Генри озябли. И свет появившейся из-за облаков луны упал прямо на мяч и бейсбольную биту.