— Бертран де Молен, — представился всадник, подъехав к Джованни, — сержант на службе барона де Ласи.
— Жанн Солерио из Милана, назначенный епископ Силфора, — рассеянно ответил Джованни, простите, что задержал вас.
— Мессир, — поклонился в седле Бертран, — вы не сказали…
— Это не важно, это все не важно, — покачал головой Джованни.
— Вы один, вы потеряли всех своих людей? — озадаченно спросил де Молен.
— Да, всех, — Джованни поднял глаза и нечаянно встретился взглядом с Бертраном.
Сержанту стало отчего-то не по себе, он смутился и потупился:
— Не гостеприимно обошлась с Вами Англия, мессир. Джованни решил сменить тему:
— Кто эти крестьяне?
— Да так, переселенцы. Деревня одна решила перейти с королевской земли на землю графа Честера, а мне приказано за ними присматривать, чтобы не безобразничали.
— А ваш сеньор, барон де Ласи, очень влиятельный господин?
— Мы сейчас по его земле едем, и он констебль графа Честера.
— Вот как, я еще не слышал о графских констеблях, мне говорили, констебли бывают только при королевских дворах.
— Не знаю, мессир, может, так оно и есть, где-нибудь в других местах, да только граф Честерский в своих владениях все одно что король.
— Это хорошо? — спросил Джованни.
— То есть? — не понял Бертран.
— Я подумал, людям лучше быть подданными графа Честерского, чем короля Генриха, раз они переселяются?
— Да уж, точно, король далеко, всем шерифы заправляют, юстициарии всякие, разъездные судьи, разная шушера, в общем. И каждому дай-подай, то одному, то другому, тяжело бедным людям, вот они и переселяются. Граф уж ближе, чем король, ему, если что, и пожаловаться можно.
— А он справедливый?
— Граф-то? Да никто не жалуется, — Бертран хмыкнул, — боятся.
— Значит, люди бегут не к графу, а от короля, — вздохнул Джованни.
— Вот уж странно вы говорите, мессир.
— Не обращайте внимания, сержант де Молен, я не в себе, — ответил Джованни, и разговор на этом прервался.
Уже смеркалось, когда путники дружно уставились в одну точку на горизонте: в предзакатное небо врезалась огромная башня.
— Каста Хилл, — сказал Бертран.
— Mamma mia! — вырвалось у Джованни.
Ночевали в поместье, приютившемся у холма, на вершине которого царила башня; укрепление высокопарно именовалось замком стюарда барона де Ласи.
Джованни, сержанта и монахов принимали в замке, крестьяне разместились на подворье.
— Это давно здесь? — спросил Джованни после ужина, глядя из окна на мощное сооружение.
— Всегда было, мессир Жанн, — ответил баронский стюард. Ночью Джованни одолела тоска, в горле застрял противный комок, даже дышать стало трудно. Но ему приходилось прятать свое горе и вести себя тихо, как мышь, нельзя было ни плакать, ни сокрушаться, кругом спали люди. «А это благо для меня, — смиренно подумал Джованни, — спасибо Тебе, Господи, что Ты позаботился обо мне, один я бы совсем свихнулся».
На следующий день, едва миновали Одересфелт, как вступили в лес. Джованни хотел было порасспросить сержанта, но тот уже сам подъехал с объяснениями:
— Шервуд, мессир, королевский лес.
— Он большой? — опасливо спросил Джованни, отчего-то уже предполагая утвердительный ответ.
— Да уж, не маленький, — кивнул Бертран де Молен. — С таким обозом, — он обернулся на крестьян, — дня два топать будем.
— Придется ночевать в лесу?
Джованни хотел сказать: «А у нас только один вооруженный человек», — но не произнес этого вслух, опасаясь сболтнуть лишнее в такой тревожной ситуации.
— Придется, — спокойно ответил Бертран, — да наши крестьяне не промах, попадись им какой никакой разбойник, они ему живо задницу надерут.
— Вряд ли он будет один.
— Кто?
— Разбойник, — Джованни чувствовал, как его захлестывает раздражение, и почел за благо пришпорить Логику, чтобы оторваться от сержанта.
В лесу стемнело много быстрее, чем на открытом месте, небо еще не простилось с закатом, а уже пришлось останавливаться на ночлег. Расположились прямо посреди дороги, коней не распрягали, сержант поделил мужчин на три стражи, нести караул. Запалили костер. Дети, женщины и монахи сгрудились поближе к огню.
— Правда, что в Англии волков нет? — спросил Джованни у сержанта.
— Только двуногие, — ответил де Молен. Едва стемнело, он перестал чувствовать себя спокойным и за себя, и за «доблестных» крестьян.
Джованни послонялся по лагерю туда-сюда без дела, походил за сержантом в карауле, утомился и вернулся к огню. Спали только дети, женщины с тревогой вглядывались в темноту леса, мужчины тихо переговаривались. Джованни подсел к монахам.
— Сержант сказал, что вы немцы, — сказал он на латыни.
— Наш монастырь в Кёльне, — тихо ответил один из них.
— У нас в Болонье большая немецкая «нация», в университете. Когда я учился, наши с вашими дрались все время, — Джованни явно не был расположен к любезностям.
— Мы политикой не занимаемся, — ответил монах, обидевшись.
— Я тоже раньше так думал, что можно жить вне политики, меня, мол, это не касается, — Джованни тяжко вздохнул, — а оказалось, политика всех касается.
— Мы простые монахи, нам и невдомек, — ответил монах, и было похоже, будто он извиняется за что-то.
— А что привело вас сюда, так далеко? — примирительно спросил Джованни.
— Свиток мертвых, — монах вытащил из-за пазухи заботливо завернутый в черный шелк пергамент. — Почил с миром брат Адальберт, святой жизни человек, он в нашем монастыре с ранней юности подвизался, а отошел ко Господу уже глубоким старцем. Вот мы с братом Реджинальдом и обходим все монастыри ордена с тем, чтобы сообщить эту весть. Здесь соболезнования от наших братьев, отовсюду, где мы уже успели побывать, есть и в стихах.
Джованни проявил интерес к свитку мертвых ровно настолько, чтобы не обидеть монахов. В сущности, его совсем не интересовали стихи на смерть брата Адальберта из далекой Германской империи.
— А отчего второй брат все время молчит, он принес такой обет? — потихоньку поинтересовался Джованни, возвращая монаху свиток.
— Как ты догадался? монах чуть не подпрыгнул от удивления.
— Просто предположил, — удивился в свою очередь Джованни.
— Да, брат Реджинальд дал обет никогда не открывать рта для произнесения суетных слов, ибо именно словами мы грешим более всего.
Джованни попытался расспросить монаха об их с молчаливым братом Реджинальдом странствиях, но у того совсем не было таланта рассказчика, или он просто отвык разговаривать. Поэтому когда из дозора вернулся сержант, Джованни обрадовался возможности оставить монахов.
— На нас, скорее всего, никто не нападет, — заявил Бертран де Молен.
— Почему? — скептически осведомился Джованни.
— Да потому, что наш огонь издалека видно. Если бы разбойники решили, что у нас есть чем поживиться, они бы давно уже напали.
— Или они просто выжидают. Нас все-таки много, а под утро, когда все устанут и кого-нибудь да сморит сон…
— И охота вам каркать, мессир.
К счастью, де Молен оказался прав, ночь прошла спокойно. Едва забрезжил рассвет, торопливо снялись со стоянки. Мокрые от тумана и уставшие от бессонной ночи люди ехали молча. Джованни с де Моленом, как повелось, возглавляли колонну. Вдруг кони беспокойно зафыркали, в небо поднялась огромная стая воронья. Де Молен первым осадил своего жеребца, все остановились. Сержант присвистнул, а Джованни замер с открытым ртом: на деревьях вдоль дороги висели трупы людей и впереди, сколько хватало взгляда, и слева и справа, всюду покачивались висельники. Тронулись дальше, пришпорив коней, зрелище было отвратительным, запах тошнотворным. Джованни очухался, только когда лес начал редеть и висельники остались позади.
— Ч-что это было? — спросил он, заикаясь, у сержанта.
— Да то, что мы зря боялись, — запальчиво ответил де Молен. Он выглядел раздосадованным. — Граф облаву устраивал, всех разбойников прикончили, а мы вчера сидели, боялись, как бабы.
Джованни только нервно сглотнул.
— Видали, как лихо у нас тут с этим подлым людом расправляются? — с гордостью спросил де Молен.
Джованни не произнес больше ни слова до самого Олдехульма. Сержант скучал, поглядывая на своего бледного спутника, — может, отойдет, — а после Олдехульма не выдержал:
— Слушайте, мессир, не надоело вам в молчанку играть? Мы, между прочим, уже но вашей епархии едем.