— Я думаю, меня сейчас стошнит, — сказал Мерсье.
Он не ошибся. Камье поддерживал его.
— Тебе будет лучше без этого, — сказал Камье.
И действительно, понемногу Мерсье стало лучше — лучше, чем до того, как стошнило.
— Это все мрачные мысли, которые крутились у меня в голове, — сказал Мерсье, — с тех пор, как ты ушел. Я даже думал, не покинул ли ты меня.
— И оставил тебе плащ? — сказал Камье.
— Есть все основания покинуть меня, я знаю, — сказал Мерсье. — Он задумался на мгновение. — Поэтому Камье не покидает Мерсье, — сказал он.
— Ты можешь идти? — сказал Камье.
— Я пойду, будь уверен, — сказал Мерсье. Он встал и сделал несколько шагов. Ну как? — сказал он.
— Плащ, — сказал Камье, — почему бы не бросить его? Что в нем хорошего?
— Он смягчает действие дождя, — сказал Мерсье.
— Саван, — сказал Камье.
— Ты заходишь слишком далеко, — сказал Мерсье.
— Хочешь знать мое настоящее мнение? — сказал Камье. — Тот, на ком он надет, не менее жалок духовно и физически, чем тот, на ком его нет.
— Что-то в этом есть, — сказал Мерсье.
Они разглядывали плащ — как он там лежит, распластанный, возле насыпи. Он выглядел освежеванным. Трепеты клетчатой подкладки, чья призрачная ткань, казалось бы оторванная уже повсюду, еще держалась в районе плечей. Более бледное желтое отмечало участки, где сырость пока насквозь не просочилась.
— Уйдем отсюда, — сказал Камье.
— Откинем его? — сказал Мерсье.
— Пускай лежит, где лежал, — сказал Камье, — не нужно лишних усилий.
— Я хотел бы его швырнуть, — сказал Мерсье.
— Пускай лежит там, — сказал Камье. — Следы от наших тел скоро исчезнут. Под действием солнца он съежится, как мертвый лист.
— Мы могли бы его закопать, — сказал Мерсье.
— Не будь сентиментальным, — сказал Камье.
— Иначе кто-нибудь придет и заберет его, — сказал Мерсье, — какая-нибудь вшивая скотина.
— А нам какая забота? — сказал Камье.
— Правда, — сказал Мерсье. — Но все-таки.
Камье зашагал прочь. Чуть погодя Мерсье нагнал его.
— Ты можешь опереться на меня, — сказал Камье.
— Не сейчас, не сейчас, — сказал Мерсье раздраженно.
— Что ты все время оглядываешься? — сказал Камье.
— Он шевелится, — сказал Мерсье.
— Прощается с нами, — сказал Камье.
— Мы, случаем, ничего не оставили в карманах? — сказал Мерсье.
— Пробитые билеты всех сортов, — сказал Камье, — горелые спички, газетные клочки, на полях у которых стершиеся планы неотменимых рандеву, классическую одну десятую тупого карандаша, комки использованной туалетной бумаги, несколько дырявых гондонов, пыль. Жизнь, одним словом.
— И нам ничего не может понадобиться? — сказал Мерсье.
— Ты что, не слышал, что я сказал? — сказал Камье. — Жизнь[31].
Они немного прошли в молчании, как время от времени имели обыкновение.
— Потратим хоть десять дней, если потребуется, — сказал Камье.
— Транспортом больше не пользуемся? — сказал Мерсье.
— То, что мы ищем, не обязательно должно быть на краю света, — сказал Камье, — так что пусть нашим девизом станет.
— Ищем? — сказал Мерсье.
— Мы странствуем не из любви к странствиям, насколько я знаю, — сказал Камье. — Можно быть мудаками, но не до такой же степени.
Он бросил холодный взгляд на Мерсье.
— Не давись, — сказал он. — Если тебе есть, что сказать, скажи сейчас.
— Я думал кое-что сказать, — сказал Мерсье, — но по зрелом размышлении оставлю это при себе.
— Эгоистичная свинья, — сказал Камье.
— Продолжай ты, — сказал Мерсье.
— На чем я остановился? — сказал Камье.
— Пусть нашим девизом станет, — сказал Мерсье.