— На что там сейчас похожа погода? — сказал Мерсье. — Если я посмотрю вверх, я упаду вниз.
— Похожа, на что всегда похожа, — сказал Камье, — с той маленькой разницей, что мы начинаем к этому привыкать.
— Мне показалось, я почувствовал капли на щеках, — сказал Мерсье.
— Ободрись! — сказал Камье. — Мы приближаемся к станции проклятых, я уже вижу шпиль.
— Слава Богу, — сказал Мерсье, — теперь мы сможем немного отдохнуть.
День наступил наконец, когда — только подумать! — опять город, сперва предместья, затем и центр. Представление о времени они уже утратили, но все указывало на воскресенье или еще по какому-нибудь случаю выходной: улицы, звуки, прохожие. Темнело. Они рыскали по центру и не знали, куда им направиться. В конце концов, по предложению Мерсье, чья, похоже, наступила теперь очередь быть вожатым, они двинулись в «У Хелен».
Хелен была в постели, немного нездорова, но поднялась тем не мене и впустила их, не без того, чтобы крикнуть сперва из-за двери: Кто это? Они рассказали ей о последних событиях, о своих надеждах, как разбитых вдребезги, так и еле теплящихся. Они описали, как их преследовал бык. Она вышла из комнаты и принесла зонт. Камье проделал с ним все положенные манипуляции.
— Но он в порядке, — сказал Камье, — в полном порядке.
– Я его починила, — сказала Хелен.
– Пожалуй, если такое возможно, даже в более полном, чем прежде, — сказал Камье.
– Если возможно, то пожалуй, — сказала Хелен.
– Он открывается как мечта, — сказал Камье, — а когда я отпускаю — чик! — защелку, он складывается сам собой. Я открываю, я закрываю, раз, два, чик, плюм, чик, пл…
– Остановись, — сказал Мерсье, — пока ты опять его не сломал.
– Я немного нездорова, — сказала Хелен.
– Не лучшее предзнаменование, — сказал Камье. А вот сака нигде не было видно.
– Я не вижу попугая, — сказал Мерсье.
– Я выпустила его за городом, — сказала Хелен.
Ночь они провели тихо, по их меркам, и без какого-либо рода распутств. Весь следующий день они оставались в доме. Время имело свойство едва ползти, и они манступрировали вполсилы, не утомляясь. Возле жаркого пламени, в двойном свете: лампы и свинцового дня, они, их смешавшиеся голые тела, разнежено корчились на ковре, касаясь друг друга и ласкаясь с томным тактом рук, составляющих букет, покуда дождь колотил в оконное стекло. И как это, наверняка, было восхитительно! К вечеру Хелен выставила несколько марочных бутылок, и они удовлетворенно отошли ко сну. Люди менее упорные могли бы и не устоять перед искушением так вот все и оставить. Их же середина следующего дня застает снова на улице, и не имеющими мысли иной, кроме как о цели, назначенной ими себе. Всего лишь несколько часов — и опустятся сумерки, ночь, всего лишь несколько свинцовых часов, так что нельзя терять времени. Хотя даже полная — за исключением уличных фонарей полная — темнота отнюдь не стала бы помехой их поискам, а могла им, напротив, только поспособствовать в конечном счете. Ведь до места, куда они наметили теперь добраться, и куда едва знали дорогу, им было бы проще добираться ночью, а не днем, поскольку в тот раз, когда они добирались туда прежде, один-единственный раз, было это вовсе не днем, а в сумерках, ночью. А потому они пошли в бар, ибо именно в барах Мерсье века сего, и Камье, находят наименее неприятным дожидаться темноты. Имелась у них для этого и другая, пусть не столь веская причина: преимущества, которые можно было извлечь, и на ментальном уровне тоже, из погружения, глубокого как только возможно, в ту самую атмосферу, что придавала такую шаткость их первым шагам. За дело они взялись поэтому без промедления. Слишком многое поставлено на карту, — сказал Камье, — и мы не можем позволить себе пренебрегать элементарными предосторожностями. Таким образом единым выстрелом они поражали двух зайцев, и даже трех. Ибо они использовали передышку, чтобы поговорить откровенно о разных вещах, с большой для себя пользой. Потому что именно в барах Мерсье этой чудесной планеты, и Камье, разговаривают наиболее откровенно, с наибольшей пользой. В конце концов большой свет разлился в их умах, оросив, в частности, следующие концепции:
1. Нехватка денег — безусловное зло. Однако она может обернуться ко благу.
2. Утраченного не вернешь.
3. Велосипед — великое благо. Однако может обернуться бедой, если неверно его использовать.
4. Быть конченным человеком — тут есть о чем подумать.
5. Существуют две потребности: потребность, которую ты испытываешь, и потребность испытывать ее.
6. Интуиция приводит ко многим глупостям.
7. То, что изрыгается, отнюдь не даром пропадает.
8. Карманов, в которых все меньше остается с каждым днем от последних ресурсов, достаточно, чтобы отказываться даже от того, что твердо решено.
9. Мужские брюки устарели морально, особенно ширинка, которую следовало бы перенести в промежность и устроить так, чтобы она открывалась на манер люка, позволяя мошонке проветриваться незаметно и безотносительно ко всей этой отвратительной мочеиспускательной процедуре. разумеется, и кальсоны должны быть соответствующим образом изменены.
10. Вопреки господствующим взглядам, есть в природе места, делающие несуществование Бога очевидным.
11. Как обходиться без женщин? Исследовать другие каналы.
12. Душа — такое слово из четырех букв.
13. Что можно сказать о жизни, чего еще не было сказано? Много чего. К примеру, что жопа ее — блядство поганое[34].
Иллюстрации эти не затмевали им их цели. Однако представлялась она, и со все возрастающей, по мере того как тянулось время, ясностью, чем-то таким, добиваться чего нужно спокойными и собранными. И будучи все еще спокойными и собранными достаточно, чтобы понять, что дальше так уже не будет, они легко достигли счастливого соглашения на завтра и даже, если окажется необходимо, на послезавтра. Затем они вернулись в превосходном состоянии духа к Хелен и без лишних церемоний завалились спать. И воздержались даже на следующий день от милых шалостей промозглого утра, так они стремились встретить лицом к лицу грядущие испытания.
Пробило полдень, когда они вышли из дома. На крыльце они остановились.
— Какая прелестная радуга, — сказал Камье.
— Зонт, — сказал Мерсье.
Они обменялись взглядами. Камье скрылся на лестнице. Когда он появился снова, с зонтом, Мерсье сказал:
— Не очень-то ты торопился.
— Ох, знаешь, — сказал Камье, — уж как могу. Раскроем его?
Мерсье окинул небо проницательным взглядом.
— А ты что думаешь? — сказал он.
Камье вышел из-под козырька над крыльцом и подверг небеса доскональному инспектированию, поворачиваясь по-кельтски к северу, к востоку, к югу и, наконец, к западу, в таком порядке.
— Ну? — сказал Мерсье.
— Не надо меня подгонять, — сказал Камье.
Он прошел до угла улицы, чтобы уменьшить риск ошибки. В конце концов он возвратился на крыльцо и высказал свое продуманное мнение.
— На нашем месте, я бы не стал, — сказал он.
— И можно узнать, почему? — сказал Мерсье. — Ведь льет как из ведра, или я не должен верить своим глазам? Неужели ты не чувствуешь, что промок?
— А ты бы предпочел раскрыть? — сказал Камье.
— Я этого не говорил, — сказал Мерсье. — Я просто себя спрашиваю, когда же мы собираемся его раскрывать, если не делаем этого сейчас.
Для беспристрастного взгляда это был скорее и не зонт, а парасоль. От кончика острия до концов растяжек или там распорок было не более четверти всей его длины. Ручка завершалась янтарным набалдашником с кисточками. Материя была красного цвета, или когда-то была, нет, действительно, все еще была, местами. Клочья бахромы с неравными интервалами украшали периметр.