Они двинулись по улице в обратном направлении. Даже в темноте улица казалась изменившейся. Они — нет. Или вряд ли.
— Мне видятся далекие страны—, — сказал Мерсье.
— Куда мы идем? — сказал Камье.
— Никогда мне от тебя не избавиться? — сказал Мерсье.
— Ты не знаешь, куда мы идем? — сказал Камье.
— Что значит, куда мы идем? — сказал Мерсье. — Мы идем, и этого достаточно.
— Кричать не обязательно, — сказал Камье.
— Мы идем все равно куда, лишь бы там кровь не так стыла в жилах, — сказал Мерсье. — Мы пробираемся, прижимаясь к стенам, все равно куда, лишь бы там дерьмо лежало не таким толстым слоем. Мы набрели на улочку, каких — одна из тысячи, и теперь все, что нам нужно делать, это прохаживаться по ней из конца в конец, покуда она не станет не лучше прочих, а ты хочешь знать, куда мы идем? Где нынче вечером твоя чуткость, Камье?
— Делаю вывод, — сказал Камье.
И сделал, а затем задавал свои простые вопросы. Что занимало их, пока не кончилась улица. Тогда они опять единодушно повернули обратно.
— Мы слишком много болтаем, — сказал Мерсье. — Я выслушал и произнес, с тех пор как ты тянешь меня за собой, больше нелепостей, чем за всю остальную жизнь.
— Это кто кого тянет, — сказал Камье. Он добавил: — Может быть, время наших с тобой разговоров скоро закончится. Так что давай взвешивать дважды, прежде чем сдерживать языки. Ибо потом тщетно ты будешь обращаться ко мне, а я к тебе, ни меня ни тебя тут уже не будет, а будем мы в иных местах, и в положении ничуть не лучшем, или едва ли.
— Что за ерунда, — сказал Мерсье.
— До такой степени едва ли, что я часто спрашиваю себя, — сказал Камье, — довольно часто, неужели здесь— то мы и имеем лучшую нашу долю, здесь и сейчас, без лишних хлопот.
— Если ты пытаешься взывать к моим чувствам, — сказал Мерсье, — тебе стоило бы быть поумнее.
— Не позднее, как сегодня, например, — сказал Камье, — я уже совсем было решился не приходить туда, где мы назначили встречу.
То есть, встреча у них была назначена.
— Забавно, — сказал Мерсье, — я боролся с тем же самым ангелом.
— Один из нас не выдержит в конце концов, — сказал Камье.
— Разумеется, — сказал Мерсье. — Незачем пропадать обоим.
— И это не будет изменой, — сказал Камье. — Не обязательно будет.
— Отнюдь нет, — сказал Мерсье, — отнюдь нет.
— Я имею в виду, если один покинет другого, — сказал Камье.
— Я тебя понял, — сказал Мерсье.
— Но есть вероятность, что и будет, — сказал Камье.
— Будет чем? — сказал Мерсье.
— Вот этим самым, — сказал Камье.
— Ну, безусловно, — сказал Мерсье. — Продолжать путь в одиночестве, брошенным или бросившим… Позволь мне оставить мысль незавершенной.
Они немного прошагали в молчании. Затем Мерсье сказал:
— Я чувствую запах бардака.
— Всюду темно, — сказал Камье. — Никаких фонарей никакого цвета. И номеров на домах нет.
— Давай спросим этого достопочтенного констебля, — сказал Мерсье.
Они обратились к констеблю.
— Пардон, инспектор, — сказал Мерсье, — вы, по чистой случайности, не знаете ли дома… как бы это сказать… публичного, дома терпимости, тут, в округе?
Констебль смерил их взглядом.
— Только чтоб гарантированно чистый, — сказал Мерсье, — ну, насколько это возможно. Нас ужасает, моего друга и меня, перспектива заполучить сифон.
— И вам не стыдно, в вашем-то возрасте? — сказал констебль.
— А вам-то что? — сказал Камье.
— Стыдно? — сказал Мерсье. — Тебе стыдно, Камье? В твоем возрасте?
— Проходите, — сказал констебль.
— Я запишу ваш номер, — сказал Камье.
— Наш карандаш у тебя? — сказал Мерсье.
— Тысяча шестьсот шестьдесят пять, — сказал Камье. — Год чумы. Легко запомнить.
— Слушайте, вы, — сказал Мерсье, — мы считаем, было бы ребячеством отрекаться от удовлетворения похоти всего лишь из-за небольшого ослабления в эротогенезисе. Не заставите же вы нас жить без любви, инспектор, пускай хоть раз в месяц, в ночь, например, на первую субботу.
— Вот на что уходят хорошенькие денежки налогоплательщиков, — сказал Камье.
Вы арестованы, — сказал констебль.
— По какому обвинению? — сказал Камье.
— Продажная любовь, — единственная, какая нам осталась, — сказал Мерсье. — Страсть и флирт — это для орлов вроде тебя.
— И уединенные наслаждения, — сказал Камье.