— Чрезмерная роскошь, — сказал Камье.
— Несколько пар носков, — сказал Мерсье, — и одни кальсоны.
— Боже, — сказал Мерсье.
— Кое-что съедобное, — сказал Мерсье.
— Тухлятина, созревшая для помойной ямы, — сказал Камье.
— При условии, что мы все это снова найдем, — сказал Мерсье.
— Давай сядем в первый же экспресс на юг! — закричал Камье. Он добавил, сдержаннее: — Тогда у нас не возникнет искушения сойти на ближайшей остановке.
— А почему юг? — сказал Мерсье. — А не север, или запад, или восток?
— Я предпочитаю юг, — сказал Камье.
— И это достаточное основание? — сказал Мерсье.
— Это ближайший вокзал, — сказал Камье.
— Правда, — сказал Мерсье.
Он вышел на мостовую и посмотрел туда, куда и обычно смотрел, на небо, на серую пелену.
— Беспросветно свинцовое, — сказал он, снова занимая свое место под аркой. — Без зонта мы потонем как крысы.
Камье раскритиковал это сравнение.
— Как крысы, — сказал Мерсье.
— Даже будь у нас зонт, — сказал Камье, — мы не смогли бы им воспользоваться, потому что он сломан.
— Это что еще за новости? — сказал Мерсье.
— Мы сломали его вчера, — сказал Камье. — Идея была твоя.
Мерсье обхватил голову руками. Постепенно сцена проступила у него в памяти. Он выпрямился гордо, в полный рост.
— Пусть, — сказал он. — Сожаления напрасны.
— Будем носить плащ по очереди, — сказал Камье.
— Мы будем в поезде, — сказал Мерсье, — летящем к югу.
— Сквозь мокрые оконные стекла, — сказал Камье, — мы пытаемся сосчитать коров, далеко дрожащих под скудной защитой живых изгородей. Взлетают грачи, промокшие и забрызганные грязью. Но вокруг понемногу светлеет, и мы прибываем в бриллиантовое сияние восхитительного зимнего дня. Похоже на Монако.
— Не похоже, чтобы за последние сорок восемь часов я что-нибудь ел, — сказал Мерсье. — А тем не менее я не голоден.
— Нужно есть, — сказал Камье. И продолжил сравнением желудка с пузырем.
— Между прочим, — сказал Мерсье, — как твоя киста?
— Молчит, — сказал Камье, — но под поверхностью назревает беда.
— И что ты тогда будешь делать? — сказал Мерсье.
— Я бы, пожалуй, осилил слойку с кремом, — сказал Мерсье.
— Жди здесь, — сказал Камье.
— Нет, нет! — закричал Мерсье. — Не оставляй меня! Не будем покидать друг друга!
Камье вышел из-под арки и начал переходить улицу. Мерсье звал его назад, и последовали препирательства слишком глупые, чтобы их приводить, такие глупые они были.
— Другой бы обиделся, — сказал Камье. — Но я, учитывая обстоятельства, нет. Ибо я говорю себе: Это тяжелый час, и Мерсье… ну… Он подвинулся к Мерсье, который проворно отпрянул. Я только хотел обнять тебя, — сказал Камье. — Я сделаю это как-нибудь в другой раз, если у меня из головы не вылетит, когда ты не будешь таким заносчивым,
Он ступил под дождь и исчез. Оставшись в арке один, Мерсье стал шагать туда-сюда, погрузившись в горькие раздумья. В первый раз со вчерашнего утра они разделились. Внезапно подняв глаза, словно бы оторвав их от зрелища, которого уже невозможно было более выносить, он увидел двух детишек, маленького мальчика и маленькую девочку, которые замерли, уставившись на него. На них были одинаковые маленькие черные с капюшоном дождевички, у мальчика за спиной ранец. Они держались за руки.
— Папа! — сказали они в один голос или почти.
— Добрый вечер, детки, — сказал Мерсье. — Проваливайте-ка отсюда!
Но они нет, не сдавали позиции, только покачивали маленькими сомкнутыми ручонками вперед-назад, вперед-назад. Наконец, маленькая девочка высвободила свою и подвинулась к тому, кого они назвали «папа». Она протянула ему свои маленькие ладошки, словно просила поцелуя или хотя бы внимания к себе. Маленький мальчик последовал ее примеру с видимой опаской. Мерсье поднял ногу и топнул о панель. Прочь! — закричал он. Он напустился на них, дико жестикулируя, с искаженным лицом. Дети отступили на тротуар и там снова замерли. Убирайтесь на хер! — завопил Мерсье. Он в бешенстве метнулся к ним, и они кинулись наутек. Но вскоре остановились и оглянулись. То, что они увидели, должно быть произвело на них сильное впечатление, ибо они снова сорвались с места и скрылись в первом же проулке. Что до несчастного Мерсье, убедившегося, после нескольких минут злобного кипения и мучительной неизвестности, что опасность миновала, он, промокший насквозь, вернулся под арку и возобновил свои размышления если и не с того места, где они были прерваны, то по крайней мере с близкого к нему.
Размышления Мерсье отличались тем, что одни и те же зыби и волны прокатывались через них все и выбрасывали мысль, в какие бы плавания она ни пускалась, неизменно на одни и те же камни. Это были, пожалуй, не столько даже размышления, сколько темный поток печальных дум, где прошлое и будущее сливались в одну реку и смыкали воды поверх всегда отсутствующего настоящего. Ну ладно.
— Вот, — сказал Камье. — Надеюсь, ты не волновался.
Мерсье извлек пирожное из обертки и положил себе на ладонь. Он гнулся вперед и вниз, покуда нос его едва не коснулся пирожного, и глаза, понятно, не слишком отставали. Из этого положения он бросил в сторону Камье косой взгляд, исполненный недоверия.
— Кремовый рожок, — сказал Камье. — Лучшее, что я сумел найти.
Мерсье, все так же согнувшись пополам, шагнул вперед, к выходу из-под арки, где света было побольше, и исследовал пирожное снова.
— Он полон крема, — сказал Камье.
Мерсье медленно сжал кулак, и пирожное фонтаном брызнуло у него меж пальцев. Широко раскрытые глаза наполнились слезами. Камье подошел ближе, чтобы лучше видеть. Слезы набухли, перелились через край, стекли вниз по морщинистым щекам и потерялись в бороде. Лицо оставалось неподвижным. Глаза, все еще источавшие влагу и, без сомнения, незрячие, были, казалось, нацелены на какой-то предмет, шевелящийся на земле.
— Если ты его не хотел, — сказал Камье, — так отдал бы лучше собаке или ребенку.
— Я в слезах, — сказал Мерсье, — не лезь.
Когда поток иссяк, Камье сказал:
— Позволь предложить тебе наш носовой платок.