Небольшая беседа за чайным столом указывала на то, что конь (а именно это и означает его фамилия Ма) получил стойло в литературной конюшне. "Весенний дождь" он еще писал с ощущением, будто пытается "оживить дохлую клячу", - ведь с того дня, как пятнадцатилетним он впервые послал рукопись в "Литературный ежемесячник", минуло двадцать лет, и те скакуны его вдохновения, его творческой мысли давно уже сдохли, разодранные сомнениями. Кто бы мог подумать, что на рубеже лета и осени семьдесят восьмого кобылка воспрянет, взбрыкнет, заржет, цокнет копытом, помашет хвостом... Ну что за волшебный тысячеверстый скакун!
За этим чайным столом Ма Вэньхэн словно не душистого чая хлебнул, не вяленых фруктов отведал, а припал к живительному небесному источнику, вкусил эликсир бессмертия, пропитался сиянием солнца и луны. Придя туда, он поначалу чувствовал себя как бы не на своем месте, тушевался, а после беседы ощутил такую легкость, что готов был воспарить. "Широкий путь стремится вдаль"[8], "одежды вольный ветер раздувает"[9], и в радости большой взметнулись брови, заколотилось бурно сердце...
3
Тридцать, сорок, а то и все пятьдесят процентов своей мощности реактивный самолет внутренних авиалиний расходует на взлете, на взлете тратятся все основные усилия, и все осложнения возникают на взлете, но зато, поднявшись в небо километров на десять, он летит ровно и спокойно, и это для него так же легко, как нам хлопнуть в ладоши.
Таков же и спринтер - он концентрирует все свои силы в миг резкого спурта, начиная бег, потом увеличивает скорость, и лишь к середине дистанции движения его ног и рук обретают легкость и естественность.
То же самое происходит и с семенем, выпускающим росток: тут главное вытолкнуть его на поверхность земли, раздвинув слои почвы, приподняв придавливающий сверху камешек или комок глины. Ох, эти трудности выхода на поверхность! Потом уже легче.
Непросто отыскать в снегу так нужный людям уголек, не то что парчу цветочками украсить, так всегда было, уж не взыщите!
Октябрь 1978 года - октябрь 1980 года.
Ма Вэньхэн избрал себе псевдоним Вэнь Хан (созвучно с его именем, но гораздо приятней - "Теплый путь"), и за два года в самых разных периодических изданиях страны вышло у него более десятка рассказов и эссе: "Весенний дождь", "Свет звезды", "Подлинные чувства", "Новая прохлада", "Лунное сияние", "Текучие потоки", "Теплый ветерок", "Горное плато", "Ночной кошмар", "Утреннее светило", "За ушедшим", "Сбор чая". Два из них "Весенний дождь" и "Теплый ветерок" - были отмечены наградами.
Рецензии на произведения Вэнь Хана цвели пьянящими, дурманящими фразами:
"Высоко взлетел, незаурядно начал, свежим дыханием повеяло на литературной арене..."
"Эпоха взывает к писателям, а писатели вызывают новую эпоху: вот таким образом и появился Вэнь Хан. Он сам нашел себя, сформировал свой собственный стиль прозы с двусловными названиями и мудрым взглядом, он открывает людям то, чего они раньше не замечали..."
"Читая произведения Вэнь Хана, я не мог не вспомнить лусиневскую глубину, чеховскую тоску, тургеневскую изысканность, хемингуэевский лаконизм. Но нет, Вэнь Хан не Лу Синь, не Чехов, не Тургенев и не Хемингуэй, Вэнь Хан - это Вэнь Хан, и только Вэнь Хан, Вэнь Хан остается самим собой..."
"Когда мы читаем новые произведения Вэнь Хана, вырвавшиеся к жизни, как чистый ручей на поверхность земли, мы с трудом верим, что они принадлежат перу молодого литератора тридцати с небольшим лет. Они слишком искусны, и в этом величавом духе, сочетающемся с отточенным мастерством, - поразительная зрелость..."
"Особенность произведений Вэнь Хана можно выразить в трех словах: новизна, глубина, правдивость. У него - новые замыслы, новые темы, новые средства; глубокие чувства, глубокие мысли, глубокие решения; правдивые герои, правдивая среда, правдивые детали. Способность к новому порождает способность к глубокому и правдивому; способность к глубокому порождает способность к правдивому и новому; способность к правдивому порождает способность к новому и глубокому. Новизна без глубины и правдивости - это бродячий фокусник-трюкач, глубина без новизны и правдивости - туманные мистификации, правдивость без новизны и глубины - презренное регистраторство. Не это нам нужно. А Вэнь Хан с самого начала добился равновесия и гармонии нового, глубокого и правдивого..."
Каждая такая рецензия лишала сна Вэнь Хана и его жену (читатель, внимание: не станем больше именовать его Ма Вэньхэном, эти три слога так вульгарны - какая-то "лошадь", обладающая "постоянством в литературе", нет, писателю такие три слога вряд ли подходят). Обычно они с женой, оживленно поболтав о чем-нибудь, вскоре принимались зевать, глаза слезились, рот переполнялся слюной, и их начинало клонить ко сну. Но не раз случалось и так, что жена уже почти погрузится в сон, как Ма Вэньхэн... ах, чтоб тебе! Вэнь Хан, то ли выдохнув, то ли выкрикнув, то ли со слезой, то ли с улыбкой начинает: "Юйлин (так ее звали), вот уж и подумать не мог, что такое время и в самом деле наступит. Помнишь тот осенний денек два года назад? Смеркалось, я сидел дома, в уголочке за книжной полкой, работал, а ты вдруг ворвалась ко мне с воплем, я было подумал, что наш малыш Дабао под машину попал, небо обрушилось, беда пришла! Сердце затрепетало, ведь я работал, с головой ушел в свои писания, а тут ты врываешься, уж так меня перепугала... А оказывается, "Литературный ежемесячник" пришел, первая публикация, этот мой "Весенний дождь", цветок раскрылся, хотя и чуть припозднившись. Всю ночь меня лихорадило, бросало в пот, душа замерла, как парализованная, в голове все смешалось..."
Ну, и что еще оставалось делать жене, как ни выслушивать в двадцать пятый раз эту не столь давнюю историю? Сна уже ни в одном глазу. Так случалось у них не единожды, и даже выработался условный рефлекс: как в очередном журнале появляется рецензия, Юйлин в этот вечер и не помышляет о сне. Вэнь Хан даже особенно и не разглагольствует, только еще задумчиво вздыхает, а Юйлин уже и не думает о сне и до глубокой ночи, дрожа и покрываясь потом, рассеянно вслушивается в охи да вздохи, смешки да всхлипы мужа, бормочущего: "Вот уж и подумать не мог, что такое время и в самом деле наступит!"
Потом, однако, восторгами он пресытился, стал относиться к ним спокойно, и у него появилось чувство, что так оно и должно быть, что он заслужил все эти рецензии, ведь он хорошо пишет - и не по чьему-то там распоряжению! Он же не выпрашивает эти отзывы. Просмотрел еще несколько скукота, все одно и то же, все похожи друг на друга, ах, он такой, ах, он сякой, вот и все, а вы гляньте-ка, как пишут там, за границей - там тебя так расцветят, так живописуют, такое про тебя напридумают! Полистал еще - и досада лишь обострилась, а уж когда какой-то рецензент нашел в одном его новом произведении три достоинства, он горько усмехнулся - в остальных-то пяти тридцать достоинств проглядел, нет, не хватает им зоркости. Так что же это означает, в конце концов, - хвалят его или унижают? Вот таким размышлениям предавался теперь Вэнь Хан.
Весной семьдесят девятого, как раз после премии "Весеннему дождю", один его школьный товарищ, работавший в редакции, вызвался помочь ему выйти из профсоюза работников финансовых органов и перейти редактором в детский литературный журнал. Детской прозы Вэнь Хан не писал, но работа с текстами привлекала его гораздо больше, чем бухучет да накладные. Вэнь Хан... - ох, опять я оплошал, в то время он еще звался Ма Вэньхэном - был так взволнован, что отстегнул пятнадцать процентов от премии за "Весенний дождь" и пригласил соученика вместе с несколькими другими старыми приятелями на обед в известный ресторан "Пекинская утка" , выразив этим свою благодарность.
Через три месяца, когда еще три его произведения получили одобрение критики и Ма Вэньхэн уже официально отказался от всех трех иероглифов своего имени "ма", "вэнь", "хэн", - некий замдиректора по административной части местного драмтеатра нанес ему два визита и предложил войти в штат драматургом.
- Когда я говорю "драматург", я имею в виду творчество как профессию, вы будете сам себе хозяин, захотите написать пьесу - пишите, не захотите создавайте свои эссе, рассказы, я все понимаю и не буду вмешиваться. Из хорошего рассказа, обмозговав, всегда можно сделать пьесу, и если получится, это всем радость, так что приходите, увидите, какой замечательный у нас театр...
Так убеждал Вэнь Хана замдиректора театра.
И в это же самое время прибежал в возбуждении тот старый школьный приятель, что некогда вкушал - тогда еще с Ма Вэньхэном - пекинскую утку:
- Все сделано, полный порядок, завтра придут документы на твой переход, завершай поскорее дела. С твоим начальством все обговорено, в следующем месяце зарплату получишь уже в литжурнале, ну как, Ма Вэньхэн, а?
Вэнь Хан поморгал, очень недовольный этим "Ма Вэньхэном" - ну что за грубые звуки, совсем не соответствуют его нынешним успехам и должностным переменам...
- Извини, я туда не пойду, не собираюсь быть редактором, да и детской литературой заниматься не намерен.
Он ответил так холодно и жестко, что старый приятель едва не изверг обратно три месяца назад откушанную утку.
Переход в театр оформили быстро, хватило месяца, все бумаги подписали, и Вэнь Хана пригласили в отдел кадров, куда он и направился. Счастливец, скажете вы! На полпути туда, однако, он столкнулся с незнакомкой, весьма в себе уверенной, что сразу бросалось в глаза.
Извините, где можно найти товарища Вэнь Хана?
Голос у нее был четкий, приятного тембра.
- Это я, - поспешил ответить он.
Женщина работала в сценарно-режиссерской группе киностудии, а в прошлом была актрисой, так что понятно, почему она выделялась среди прочих. Приехала заключить с Вэнь Ханом договор на создание киносценария. Большая говорунья, она расспросила Вэнь Хана обо всем. Узнав, что тот поступает на работу в театр, категорично заявила:
- Нет-нет, никакого театра, приходите к нам.
Властным голосом всезнающего и всемогущего человека она изложила двенадцать резонов, почему киностудия предпочтительней театра.
...В результате не пошел он ни в театр, ни на студию, все колебался, выбирая, решая, передумывая и снова выбирая, решая, передумывая, и так тянулось до весны восьмидесятого, когда после очередной премии - за "Теплый ветерок" - он полгода проучился на литературных курсах и той же осенью вошел в немногочисленные в их городе ряды профессиональных писателей.
И когда он стал писателем-профессионалом, прошедшее десятилетие, проведенное в кассе с приходно-расходными книгами, влажными губками, счетами да накладными, бюджетами да отчетами, двух-, пяти- десятиюаневыми купюрами, более мелкими - по паре цзяо, монетками в два, пять фэней... - все это показалось ему каким-то абсурдом. Как же позабавилась со мной судьба! Замечательного писателя на десять с лишним лет забросить в кассу! Это не только абсурдно, это глупо, оскорбительно, дико, преступно, это непостижимо...
Свою былую работу в кассе он не любил вспоминать еще больше, чем имя Ма Вэньхэн, и как чумы страшился, что в литературно-художественных кругах прознают о его прежней профессии - считать купюры. На одном мероприятии в литкругах какой-то парень лет двадцати, неведомо откуда узнавший об этом, выпалил:
- Мы с Вами коллеги, уважаемый Вэнь Хан.
Писатель не понял и поморгал глазами.
- Вы ведь когда-то работали в кассе, да? И я кассир!
Это совпадение привело парня в восторг. А Вэнь Хан нахмурился, хмыкнул и зло пронзил его взглядом...
К счастью, паренек оказался не из слабонервных, а будь он похлипче, кто знает, не решился бы, вернувшись домой, несколько укоротить свою жизнь?
4
Два следующих дня Вэнь Хан пребывал в дурном настроении. Позавтракав, принялся неторопливо потягивать чаек, заваренный в большой кружке, что всегда доставляло ему удовольствие, но сейчас вдруг показалось, что чайные листочки чем-то отдают, будто в кружку плюхнули сладковатую бобовую пасту вместе с душистым перцем и куском мыла. Поворчав, побурчав, попенял жене, что держит-де на кухне чай без плотной крышки. Жена возразила, что, во-первых, крышка завинчена плотно, еще чуть повернешь - и сорвешь нарезку, какой тогда прок от банки, а во-вторых, все годы их супружеской жизни чай неизменно стоял на кухне, а не в спальне и не в уборной, ведь термос и кружки находятся там же, на кухне. Десять лет никаких проблем не возникало, что ж сейчас-то на пустом месте их выискивать?
Он отмахнулся, не желая затевать ссору с женой и еще больше ухудшать свое и без того дурное настроение. После обеда сходил за гонораром, получил шестьдесят юаней, дело, в общем-то, приятное, но и оно его не обрадовало: ведь писал, правил, сверял, публиковал, и на тебе гонорарчик - всего-то шестьдесят юаней!
Вечером взял свежий журнал, проглядел несколько страниц, как в дверь постучали. Открыл, там двое, один повыше, другой пониже, один толстый, другой тонкий, издалека приехали заказать ему материал для их журнала. Два года назад, когда к нему впервые пришли из редакции брать интервью, он перепугался до полусмерти, услышав слово "редакция", разволновался, затрепетал в ужасе и благоговении. А сейчас эти незнакомцы, невесть откуда явившиеся, лишь навеяли на него скуку. Нет покоя в Поднебесной! Когда-то, относя рукопись, он дрожал, а отдавая ее, готов был преклонить колени перед редактором, но прошло время, и теперь он спокойно принимает редакторов у себя дома и только тогда, когда сам того хочет и к этому расположен. Кого-то с почтительным вниманием, кого-то - увы и ах! - не заботясь о манерах.
Эта парочка - высокий-низкий, толстый-тощий - произнесла несколько льстивых слов в адрес его произведений, так что он немного смягчился и дал принципиальное согласие вскорости черкнуть им что-нибудь.
Они ушли, а сна не было. Бессонными ночами ему думалось лучше всего. Нельзя сказать, что Вэнь Хан не был способен к самоконтролю, к бесстрастному самоанализу, не умел слышать собственный голос. Вспомнил, как оживился, услышав о себе его льстивые слова, хотя и не подал виду, вспомнил о скандальном инциденте с тем парнем, который заговорил про кассу и которого он осадил, вспомнил о старом приятеле, предложившем ему перейти в детский литжурнал и канувшем куда-то... И вот уже друзья перестали к нему захаживать.
Как же это так все произошло? Он вздрогнул, грудь стеснило, живот вспучило и даже затошнило немного, видно, рыба за ужином оказалась не слишком свежей, да и почищена была плохо, и жарили на прогорклом масле... Эх!