Воскресенье, 26 марта. Утро
Гавана, Ведадо
Рита до того устала за день, до того измучилась, что заснула сразу, не ворочаясь полночи, как ей думалось поначалу, снова и снова переживая… разрыв?
Недоразумение же полнейшее! Причем, происходило всё, как в тягостном сне — и она слова не сказала, и Миша… Молча ушел.
С самого утра эта горестная сцена, этот тоскливый, гнетущий кадр вертелись в голове нескончаемым дублем. Они с Мишей как будто разошлись — безмолвно, одиноко…
А что было делать? Кричать? Ругаться? Оправдываться?
Девушка сжала губы. Ей каяться не в чем. Она в феврале — нет, в январе еще! — честно предупредила, что снимется в «обнаженке». Миша тогда улыбнулся, приятно и нежно, сказав, что будет гордиться своей женщиной, а другие пусть ему завидуют…
Рита запустила пальцы в гривку волос, рассеянно перебирая пряди. Может, повлиял неучтенный фактор?
Между девичьих бровок залегла складочка. Вероятно, Миша вспомнил тот давний декабрь, когда он спешил к Инне, радовался, а та раздевалась для Олега…
И вчера — та же самая картина! Как назло, прямо! Снова Гайдай, снова съемки… Только в роли Инны — другая актриса.
— Возможно… — вяло пробормотала Рита. Только ей от этого не легче.
«Сто-о-оп…» — задумалась она, порывисто напрягаясь.
А почему Миша вообще в асьенде появился? На съемки пришел, а не в отель?
«Старлетку» бросило в жар. Мучительное желание выгородить любимого — всё еще любимого! — достигло такого накала, что даже пересилило обиду.
«Может, он не знал, что это кино? — пронеслось в девичьей головке. — Ну, да! Все же разошлись — хлестать кофе или колу! Юпитера́ — за ширмой, операторские рельсы — за кроватью этой дурацкой… И Миша решил, что я с Олегом! Что я там… живу с ним⁈»
Рита застонала и спрятала лицо в ладонях. Да, именно так всё и выглядело. Недаром же чернокожий администратор в гостинице усиленно тряс своими кучерями: «Но, но, сеньора! Никто вас не спрашиваль, никто не приходиль!»
Да что толку… Девушка бессильно уронила руки на колени. Что теперь? Бегать, искать Мишу, лепетать оправдания? Еще чего…
Она даже звонить ему не станет! Радик в чемодане. На Кубе, хоть и с помехами, но берет… Нет.
Рита гибко встала, и прошла к окну, разбираясь в себе, заныривая в ту душевную муть, что всколыхнулась вчера и никак не осядет. Она вовсе не тешит глупую гордыню, она… Девушка раздраженно пожала плечами. Да боится она!
Боится не успеть сказать всё по радиофону, а если Миша не дослушает, если в ухо запикают частые гудки… Это будет конец.
И почему, почему именно ей нужно «спасать любовь», «сохранять семью»⁈ Что за пошлый долг?
Тяжко вздохнув, Рита поплелась в ванную. Стоя под душем, она равнодушно глядела на себя в запотевшее зеркало. Тоже мне, красавица выискалась…
Девушка с непонятным ожесточением терла мочалкой упругие груди, бока, живот… Для чего это всё? Для кого?
В расстроенных чувствах, она быстро оделась, и вышла в гулкий коридор. Заслышав веселый смех дочери, что позванивал за дверью Инкиного номера, Рита грустно улыбнулась. Ну, хоть у Юли все хорошо…
— Риточка! — выглянул Гайдай из-за двери в отдалении. — На минутку!
Гарина послушно двинулась на режиссерский голос.
— Проходите, Риточка, проходите! — напевно заговорила Нина Павловна. — А то мой уже весь испереживался!
Для Гребешковой в картине нашлась ма-аленькая роль — вредной таможенницы. Эпизод сняли еще в Москве, но не бросать же супруга на съедение пылким мулаткам…
Номер Леониду Иовичу достался трехкомнатный, и режиссер зазвал Риту в небольшой приватный кабинет. Угловатый письменный стол, блестевший полировкой, был заставлен громоздким телевизиром «Филипс», плоским ящиком видеомагнитофона «Сони» и магнитофоном «Ритм-320» — для синхронной записи фонограммы.
— Гляньте, Риточка! — засуетился Гайдай, ероша и без того растрепанные волосы. — Телевизир! Добрался и я, наконец, до этого чуда техники. Хотя им еще в «Белом солнце пустыни» пользовались. В первый раз, правда. Когда это было… Двадцать лет назад! Ну, я и отстал… Присаживайтесь!
Оглаживая юбку, девушка заняла краешек стула. На черно-белом экране монитора застыла видеокартинка, словно нескромное фото со сцены «Сиеста» — мужчина и женщина, голые и смешные, тянутся друг к другу.
— Очень помогает в работе, — бормотал режиссер, щелкая клавишами. — Сразу видно, что и как вышло, в чем огрехи… Не надо ждать, пока кинопленку проявят. Смотрите!
Рита замерла. На экране задвигались она и Видов. Собственная нагота смущала девушку не слишком. Стройная ножка чуть ли не во всю длину… Узенькая талия… Но волнующий изгиб бедра целомудренно — и как бы случайно — прикрыт уголком простыни.
— Плавочки не заметны… — пробормотала Гарина.
— Да! Да! — горячо поддержал Гайдай. — Вот, видите? Ладони прикрывают груди. Только самый краешек выглядывает из-под локтя… Да, вот тут вы протягиваете руки, кладете на плечи Олегу… грудь качнулась в кадре… Но вы ее тут же загораживаете плечом!
— И камера снимает уже со спины, — простодушно вмешалась Гребешкова. — Вон, только краешек левой выглядывает…
— Да, да! — нетерпеливо сказал режиссер. В его глазах плеснула досада, тут же смазанная блеском очков. — Видите, Риточка? Ничего особенного! — он пригладил ладонью разлохмаченный чуб. — А то вы, смотрю, как-то упали духом… — и весело хихикнул: — Не надо падать! Ни духом, ни телом!
— Да всё уже, Леонид Иович, — Рита притворно оживилась. — Так, просто… Перепад настроения!
— Вот и хорошо! — обрадовался Гайдай, хлопнув в ладоши. — Понимаю, выходной, но… Поработаем, может?
— Я только «за», — улыбнулась девушка.
— Отлично! Вы еще не завтракали? Вижу, что нет. Пойдемте, спустимся в ресторан! Нинок, ты с нами?
— Куда ж я вас одних отпущу… — нарочно заворчала Нина Павловна, отыгрывая ревнивую жену.
Рита стояла у окна будуара, выходившего в патио. Плотные шторы невинного розового оттенка распахнуты, на стекла в причудливой раме падает тень навеса, а за темным рядом колонн жарит солнце, и кажется, что фонтан сыпет не сверкающими брызгами воды, а стразами.
В этом эпизоде Гарина не ощущала дискомфорта, даже уличный зной не донимал ее, укрытую «доспехами» Литы. Ниже — ношенные джинсы со штанинами, неловко отрубленными мачете, и «легко превратившиеся» в коротенькие шортики. Выше — легкая маечка с узкими бретельками, красиво обтянувшая груди.
Женственный, соблазнительный образ грубо правили онеры и причиндалы «расхитительницы гробниц» — с бедра на бедро перевешивался оружейный пояс с кобурами, а стройные ножки были обуты в тупоносые ботинки со шнуровкой и медными оковками.
— Сцена «Прощание»! Кадр три, дубль два!
— Свет! Камера!
— Есть…
«Хлопушка» ударила по ушам резким стуком, будто крокодилья пасть ляскнула.
— Тишина! Начали!
Рита слегка напряглась — Олег опасливо обнял ее за талию.
— Ты была так холодна… — пробормотал он чуть обиженно.
— Остыла, — сухо усмехнулась «Лита», поражаясь тому, насколько киношный сценарий соответствует тошному реалу.
Играть «нелюбовь» оказалось гораздо сложнее, чем страсть, зато не нужно притворяться. А уж до чего доволен режиссер — вообще отдельная песня.
Девушка неслышно вздохнула. «Зыбкого сердца весы» так и не пришли в равновесие. Она как бы поставила ситуацию на паузу. Сколько будет длится отсрочка жизни, неведомо, но и гонять по кругу одни и те же мысли… Чего для?
— Стоп! Снято!
Рита расслабила плечи, и тут Видов растянуто выдохнул:
— О-ох…
Побледнев, он рухнул, с костяным звуком ударившись коленями об пол, уронил голову на грудь, и завалился вбок.
От неожиданности девушка замерла, но лишь на мгновенье.
— Эй! — стремительно присев, она дотронулась пальцами до шеи актера — слабый пульс едва прощупывался. — Врача! Скорей! Олегу плохо!
Тот же день, позже
Гавана, 20-я улица
Трехэтажные корпуса Центральной клиники им. Сира Гарсия больше напоминали отель «три звезды», чем больницу. Внутри всё чистенько, аккуратненько, толпы врачей, улыбчивых или серьезных, а очередей вообще ни одной. Что бы там не шипели «голоса» про Фиделя, но медицина у кубинцев — высшего уровня.
Рита оглянулась. В «скорую» пустили лишь ее с Инкой, а Харатьян с Боярским догоняли на такси — старом «Москвиче-412». Дима что-то горячо, но негромко втолковывал Михаилу. Тот хмуро кивал, соглашаясь. Еще бы… Под Новый год ему «полтинник» стукнет…
Прибрела Видова, и утомленно плюхнулась на мягкий диванчик. Покосилась на Ритин наряд, улыбнулась неловко.
— Хорошо, хоть пистолеты сняла, а то бы всех докторов распугала, — пошутила она натужно.
Гарина мельком отразила улыбку.
— И что доктора говорят?
— Терендят по-испански и латински, — без радости вздохнула Инна. — Консилиум у них…
Рита успокаивающе взяла подругу за руку.
— Да ладно… — Видова усмешливо изогнула губы. — Я, к сожалению, спокойна… Переживаю, конечно, все же Олег не чужой мне, но горя нет. Да и чего заранее оплакивать?
— Тоже верно…
— О, идет! — Инна вскочила, распрямляясь пружинкой.
Рита не спеша поднялась следом. Из кабинета, где продолжал шуметь медперсонал, вышел высокий, худой кубинец, загорелый до черноты.
— Доктор Рамирес! — воскликнула Видова.
А Гарина похолодела — уж слишком серьезное лицо у врача.
— Сеньора… — по-русски и мягко заговорил врач, похоже, испытывая стыд за свою беспомощность. — Всё слишком запущено, сеньора. Впрочем, даже если бы вашего мужа доставили раньше, мы все равно ничем не смогли бы ему помочь. У сеньора Видова — рак мозга, и совершенно неоперабельный…
Инна даже не качнулась, лишь кровь отлила от лица.
— И… — вымолвила она. — С-сколько?..
Эрнесто Рамирес удрученно кивнул, поняв не договоренное.
— В зависимости от того, как будет расти опухоль… От недели до месяца. Но на месяц я бы не рассчитывал. Извините, сеньора…
— Да нет, я понимаю… — промямлила Видова, растерянно оглядываясь. — А… Можно его забрать?
— Да, да, конечно, сеньора! Наши санитары доставят Олего в отель, и поднимут прямо в номер.
— Грасиас… — Инкины губы сломались в жалкой гримасе.
Врач неуклюже поклонился и побрел в ординаторскую, ожесточенно срывая марлевую повязку.
…Видова переложили с носилок на койку, как неживого. Он еле заметно дышал, иногда открывал глаза, но смутно понимал, где он и кто с ним. Правая рука «Олего» лежала плетью, изредка сжимаясь в слабенький кулак, а левая беспокойно елозила по груди, словно ища потерянное.
— Не одно, так другое, — жалобно причитала Инна, скорчившись на стуле, — не другое, так третье…
Васёнок встал за спинкой кровати, решительно сжав пухлые губы. Не глядя на маму, он наложил ладони на лоб Олега, едва касаясь волос приговоренного.
Гены целителя сработали-таки: больной задышал чаще, глубже, да и взгляд прояснился. Глаза медленно закатились, высматривая своего лекаря — и узнавая Васю. Но не радость отразилась в Олеговых зрачках, а тоска и боль.
Рита покусала губу, и сказала, наклоняясь к Инне:
— Вот что… Позвони Мише.
— Миша на Кубе⁈ — встрепенулась Видова. Ее ресницы изумленно вспорхнули.
— Должен быть. Может, еще в Гаване… Звони!
Подхватившись, Инка засеменила к дверям, а Гарина вышла в коридор, как только затих голос подруги, торопливый и умоляющий.
— Дозвонилась? — небрежно спросила она.
— Да! — выдавила Видова трясущимися губами. — Обещал подъехать…
Последним порог переступил Вася. Он выглядел сильно утомленным, а бледность и круги под глазами старили пятиклассника.
— Заснул, — глухо сказал мальчик, и поднял требовательный, но спокойный и ясный взгляд. — Мам… Дядя Миша — это мой папа?
Рита замерла, чувствуя, как бухает сердце в груди. Инна опустила радик и прислонилась к стене, глядя куда-то вбок.
— Да, — вытолкнула она со стыдом, но и с облегчением.
А Гарина отмерла, и даже чуток повеселела, замечая радостный блеск в глазах мальчишки.
— Только ты не говори… ему, — смущенно молвила Видова, поведя рукою к двери.
— Мне кажется, — медленно проговорил Васёнок, — что дядя Олег знает.
Тот же день, позже
Гавана, Ведадо
Звонок Инны совершенно выбил меня из колеи. Я и без того не знал, куда деваться, а тут еще это… Только закатился в «Ла Флоридиту», где выпивал Хемингуэй, как сразу — беги бегом, чертов Айболит, спасай Риткиного любовничка!
Я кисло переморщился, и даже оскалился от злости. Не на Риту, на себя. В запале можно такого наговорить — всю жизнь потом отмываться будешь.
Мои разум и душа бились на ринге без правил, изнемогая — умом я понимал, что всё — адюльтер, получи и распишись! Но с детским упорством не верил в измену — назло фактам, вопреки всему, что было дано глазам! Изворачивался, сбивая категоричность обвинений неуверенными и безвольными «якобы», «наверное», «вроде». Отчаянно цеплялся за самые смешные и нелепые версии, придумывал массу объяснений, пока не махнул рукой на алгебру с гармонией — и не выцедил изрядную порцию текилы…
Помогло — расслабился, даже как-то просел, будто дохлый осьминог на песке. Да лишь бы отупеть! Голова, правда, ноет, но мы ж целители…
— Cantinero, un granizado, por favor!
И получил высокий стакан холодной воды с ароматом непонятно каких фруктов. Огладил сосуд ладонью, накачивая энергией, но перестарался — мой «гранизадо» взбурлил и расплескался.
«Да пребудет с тобой Сила, джедай хренов…»
Я очень не хотел столкнуться с Ритой — и страстно жаждал этой встречи. Мозг кипел! Ревность, обида, унижение — с такого варева и свихнуться недолго. Вот и мечталось мне, как супружница всё-всё-всё объяснит, пусть и самым ледяным тоном! Пусть даже бросит меня, но потом, когда всё-всё-всё станет ясным, как летний день.
А вышло так, что киношники заселили почти весь этаж в «Гавана либре» — попробуй, прошмыгни незамеченным. И мы встретились. Почти.
Я углядел Риту издали — она вышла из одного номера, и вошла в соседний. Процокала каблучками, отворачиваясь — и провернула ключ в замке.
— Да пошли вы все! — зло выцедил я, толкая дверь в тот самый номер, который она только что покинула. Ну, разумеется…
Жилое помещение занимала семья Видовых. Инка сильно обрадовалась, завидев меня — прижалась, обволакивая знакомым теплом, бормоча слова лишние, но все равно приятные.
— Спасибо тебе, Мишенька! — выдохнула она с чувством.
— Да ладно… — буркнул я. — Врачи смотрели?
— Смотрели! — часто закивала «Хорошистка». — Сказали — рак мозга. Неоперабельный… — голос ее стал упадать. — Олегу меньше месяца осталось. Неделя, может…
— Ничего, — сухо сказал я. — У нас свои методы. Да, Вася?
— Ага! — кивнул мальчик, как-то странно глядя на меня.
— Будешь ассистировать.
— Ага! Я уже пробовал… немножко.
— Стоп! — нахмурился я, вглядываясь в его лицо. — Устал сильно?
— Да так… — замялся Васёнок. — Чуточку.
— Вижу, какую чуточку, — заворчал я. — Вон, бледный весь! Посиди лучше в сторонке, побереги свои извилины. Они тебе еще пригодятся.
Было видно, что мальчик огорчен, но он послушно залез в кресло у окна. На мягкий подлокотник изящно присела Инна, по-прежнему сплетая и расплетая пальцы. А я закатал рукава, в прямом и переносном смысле.
Олег глянул на меня снизу вверх, и — вот странность! — он испытывал по отношению ко мне вовсе не вину, а горечь. Мысли читать я разучился, и слава богу (на фиг мне такой бонус!), но сканировать эмоции, перепады психического настроя — это со мной с детства.
«Может, наш Олежа просто не видит ничего особенного в том, чтобы развлечься с чужой женой?» — подумал я, накручивая себя, и оборвал рефлексии. Не время! Обещал спасти — спасай.
Сперва я напитал мозг Видова энергией, ускорил иммунитет, подстегнул все жизненные процессы, а потом закрыл глаза (свои, разумеется!). Не знаю, как там иные хилеры с экстрасенсами… экстраскунсами… А я вот не могу толком объяснить, что и как… животворю.
Зловещая астроцитома угнездилась в Олеговой голове в чрезвычайно неудачном участке мозга — между корой и подкоркой. Я видел ее… не зрением… как кругляш темноты. Его надо было «засветить»… Чего ж тут непонятного, верно?
Минут пятнадцать я возился, пока мрачное траурное пятно не съежилось, меня цвет на темно-серый, местами белесый.
— Вася, подойди, — сказал я напряженным голосом. — Наложи руку… Чуешь?
Мальчик здорово сосредоточился.
— Похоже на серую кляксу! — вытолкнул он.
— Правильно! Долечишь ее за меня. Еще дня два… или три, пока вовсе не «сотрется». Но недолго! Как только почувствуешь усталость — сразу прекращай сеанс! Лучше потом лишний день-другой полечишь. Понял?
— Понял, — серьезно кивнул Васенок. — А ты… Вы?
Я сделал вид, что не заметил оговорки.
— А мне пора. Инночка, пока!
— Пока-пока! — расцвела Видова, вскакивая с кресла, но не решаясь приблизиться. Ну, глаза ее сказали достаточно…
Выйдя в коридор, я сначала услышал радостный визг. А уже потом мою тушку чуть не сбила Юлька.
— Папусечка! Папусечка! — девчонка повисла на мне, болтая ногами и радостно смеясь. — Вот здорово!
— Привет, Юльчонок! — я закружил дочку, и подхватил ее на руки.
— Я уже большая, папочка! — зарумянилась она. — Тяжелая!
— Юлиус, — мой голос звучал проникновенно, — ты для меня останешься маленькой, даже когда вымахаешь в двадцатилетнюю дылду!
— Дылду! — девочка хихикнула, и крепко обняла меня за шею. — А маму ты видел?
— А как же! — бодро отозвался я, и вернул Юльку на пол.
— Папусечка-а… — доча оглянулась на Васёнка, неуверенно маячившего у дверей, и решительно схватила его за руку. — Пап, мы всё знаем! Вася — мой брат?
Усмешка моя вышла кривоватой.
— А зачем спрашиваете, раз знаете?
— А нам хочется, чтобы ты сам сказал! Да, Вась?
Мальчик смущенно кивнул, а я опустился на корточки, и притянул их обоих к себе. Не скрою, это было приятно — ощутить родство, вот так, напрямую. Слышать, как колотятся маленькие сердечки и чувствовать взволнованное дыхание детей. Моих детей.
А их мамы — потом.