1
Глаза открылись в мире вечного заката, но заката-таки не увидели. Небо заволокло чёрным саваном, сквозь который прорывались вспышки оранжевых молний. Казалось, будто огонь разливается по перевёрнутым холмам. Мерещились взрывы и перламутровые зигзаги. Но грома не было. И вообще не было звуков. Кроме одного — всё нарастающего гула, низкого, вибрирующего и леденящего кровь.
Сначала Марку показалось, будто тучи медленно плывут. Но два толчка в ребро ясно объяснили истинное положение вещей: чёрные громадины не двигались, возможно, многие вехи, а вот он, Марк, как раз ехал куда-то, хотел он того или нет.
— Блэк, какого чёрта? — выкрикнул Марк, когда понял, что происходит. Он снова был в волокуше, только теперь в очень грубой и нисколько неудобной. Блэк примотал его спящее тело к двум палкам при помощи сменной одежды.
— С добрым утром, — сухо сказал Блэк и бросил палки. Марк приложился головой об камень и зашипел от боли.
— Твою ж мать!
— Извини, — с чувством сказал Блэк и принялся помогать Марку отвязываться. — Не мог больше ждать. Я тут с обеда. Решил не тратить время напрасно.
— Мы уже близко? — спросил Марк, поднимаясь на ноги. Вокруг был уже не лес, а выжженная дотла равнина. Пепел сугробами застилал дно блюдца, каёмками которого служили вековые ели. Чёрные ели, под чёрным как смоль небом. И внутри чаши всё черно от пепла и сажи. Только всполохи молний разрывали непроглядную тьму. Они же выявляли из мрака чёрный силуэт одинокой скалы. Кривой силуэт, похожий на обгоревший ствол исполинского дерева. Силуэт, на вершине которого выступали острые выступы, точно пики на вершине перекошенной короны.
В свете самых ярких молний, обычно бело-лиловых, было видно, как ветер тянет пепел и сажу к скале. Иногда порождает завихрения, вроде миниатюрных смерчей. И ветер дует на скалу со всех сторон. Казалось, скала и есть источник ветра, своеобразный пылесос или вентиляционная шахта. Вот только пепел не исчезал у подножья и не собирался в громадные сугробы. Потоки ветра вздымали его вверх по отвесным стенам скалы и устремляли вверх, в непроглядную тьму вечной тучи.
Стоило только увидеть это, как зубы сразу почувствовали что-то, чем можно скрипеть. Что-то противное, но на вкус не похожее на гарь. Скорее морской песок или бетонная крошка.
— Дай угадаю, — усмехнулся Марк. — Нам нужно в самый центр, верно?
Блэк угрюмо кивнул и направился вперёд. Марк подобрал вещи с чёрной земли, засунул в свою сумку (хотя все вещи были из гардероба Блэка) и направился следом.
Ветер был слабым. Его силы едва ли хватало на то, чтобы теребить волосы. И даже у самого подножья скалы.
Они подошли вплотную к чёрной, отвесной стене. От потока пепла пришлось закрывать лицо рукой, потому как тут он объединялся в сильнейший вертикальный поток. Безветренный поток.
Марк задержал дыхание: пепел легко просачивался между пальцев и норовил залезть в ноздри. Шёл на ощупь, так как глаза сами не хотели открываться. Несколько мучительных секунд в плотном потоке взвешенных частиц закончились внезапно — раз, и всё.
Рука упёрлась в холодное стекло. Глаза, не хотели открываться, чувствуя застрявшие в ресницах песчинки. Марк протёр веки. Песчинки на удивление легко отлипли.
Марк открыл глаза и увидел гигантскую сосульку из чёрного стекла. Так он воспринял отвесную стену скалы. По эту сторону нескончаемого потока пепла, света было намного больше. Но света призрачного, неверного, флуоресцентного. Он толи исходил от самих чёрных стен сосульки, толи зарождался глубоко в её недрах и проходил сквозь бугристое стекло. Марк зачарованно уставился на сияние в черноте и замер парализованным, подобно оленю, увидевшему свет фар. Свет манил к себе, тянул, завораживал. Пробуждал первобытные инстинкты, забытые нашей ДНК-памятью на стадии членистоногого предка, который, подобно мотыльку, летел или полз на любой источник света.
Марк, наверное, простоял бы так целую вечность, если бы крепкая рука не схватила его и не оттянула в сторону.
— Юнга, спишь? — ехидно спросил Блэк.
— Проснулся.
— Ничего, бывает. Я тоже так засыпал. Но, чудо, второй раз эта ловушка не действует — психика к ней приспосабливается, что иммунитет к ветрянке. Смотри что нашёл!
Блэк указал Марку на ступени, вытесанные прямо в стекле чёрной сосульки. От них тоже исходило слабое свечение, и оно манило к себе взгляд, вот только не могло парализовать мыслительные процессы. Как будто мозг различил в бессмысленном наборе точек над головой некое очертание ковша, признал в нём большую медведицу, и уже не мог вспомнить предыдущего хаоса.
Стеклянные ступени были скользкими, потому Марк не стеснялся перебирать руками по ступеням выше. Лестница, уходившая вверх и вглубь, не поворачивала и не изгибалась. А это значило: сорвёшься, и лететь тебе до самого низу без остановки. А с каждой ступенькой лететь предстояло всё больше.
Марк последний раз посмотрел вниз, когда они были на высоте двенадцатого этажа. Ужас сковал на секунду все мышцы. Холод пробрал до кончиков пальцев. Но разум взял верх.
Ступеньки закончились внезапно. Рука просто проскользнула по воздуху и не нашла за что ухватиться. С несказанным ужасом, Марк поднялся повыше.
— Что там у тебя? — недовольно завозмущался Блэк, толкая Марка в кроссовок. Он, как и Марк, до последнего не видел, где и чем заканчивается лестница.
Но Марк не мог ответить. Даже если бы и мог, вряд ли подобрал подходящие слова. Он увидел не-то дверь, не-то пещеру, прикрытую, как пологом, вязким веществом. Сквозь вещество лился свет, точно такой же, какой исходил от стеклянных ступеней, только усиленный в сотни раз.
Внутри пещеры в изобилии росли толи щупальца, толи лианы, толи гигантские корни неведомых растений.
И, самое главное, среди лиан-корней стоял хорошо различимый силуэт женщины — высокой, фигуристой и совершенно голой.
— Давай, шевелись! — зло крикнул Блэк, в сотый раз пожалевший, что не пошёл первым. Марк медленно подчинился приказу: поднялся повыше, перекинул ноги через две последние ступеньки и на четвереньках пополз к двери-пещере.
— Здравствуй, Марк! — раздался женский голос с той стороны вязкого вещества. Этот голос буквально разлился по воздуху, заставив задребезжать стекольный пол под ногами, притом, что был нежный и манящий, даже эротичный. Молодой организм Марка сразу отреагировал на него — кровь побежала к низу живота.
— Мы тебя тут заждались уже, — продолжал соблазнять женский голос. Марк встал на ноги и приблизился к вязкой двери.
— А где твой друг? — поинтересовался силуэт. Марк хотел было ответить, моральные силы для этого появились, но не успел: смущение стало слишком очевидным, и он отвернулся. В эту секунду как раз поднялся Блэк. Он тут же уставился на силуэт по ту сторону вязкой двери и переменился в лице. Полное отупение — вот что Марк прочитал на нём.
— Заходите, мне есть, что с вами разделить, — манил женский голос. И силуэт стал отдаляться. Блэк бездумно последовал за ним и проскользнул сквозь вязкую дверь. При этом полностью покрылся липкой и густой жидкостью, похожей на обойный клей (или сопли).
Марк приблизился к пещере добровольно. Просто не хотел оставаться один среди черноты и призрачного сияния. Проскользнула даже мысль о том, что лучше умереть, нежели стоять и бояться.
Липкая жижа покрыла и Марка, когда он пересёк гипотетический порог пещеры. И он принялся остервенело стирать её с лица и волос, так как почувствовал жжение и гнилостный запах.
— Но-но, не переживай, оно скоро раствориться, — промурлыкал чарующий голос. И Марк тут же поднял взгляд на его источник.
Силуэт не обманул воображение. Даже скрыл многие достоинства молодого женского тела. Чёрные как смоль волосы спадали на гладкие плечи и от них тянулись к упругим грудям. Аномально упругим, судя по тому, как они держались торчком, несмотря на большой объём. Большие, бледно-розовые ареолы напоминали снежные шапки на вершинах гор. Плоский животик чуть заметно бугрился, выдавая тренированный пресс. От пупка и ниже не было ни единой волосинки. И что-то неведомое так и манило опробовать это на ощупь. Даже не руками. И даже не губами.
К тому же призывали и гладкие икры, и жилистые ступни, и широкие бёдра. Весь облик кричал: «Возьми меня!». И Блэк, похоже, повёлся на этот крик. Его челюсть безвольно отвисла, движения стали неестественными и неловкими. Он шёл за обнажённой бестией, а она всё глубже удалялась в пещеру. И Марк шёл за ними, но лишь потому, что боялся остаться в одиночестве.
— Блэк, кто это? — встревоженно спросил Марк. Блэк ответил, но его слова показались растянутыми и зажёванными, словно прорывались сквозь барьер алкогольного опьянения:
— Я это сейчас выясню…
— Марк, тебе не о чем тревожиться, — ласково сказала голая бестия. Её голос отразился от покрытых корнями стен и усилился многократно. — Я хочу тебя кое-с кем познакомить.
Женщина замерла на месте, позволив себя догнать. Блэк остановился в шаге от неё и пристально уставился на то, что было на уровне его глаз, то есть на груди. Он впал в полнейшее отупение и глупо промычал. Марк беспокоился о перемене в поведении спутника, но что-то мешало ему. Что-то неуловимое ни взглядом, ни мыслью не позволяло ему впасть в панику. Не позволяло и предпринять хоть что-то, чтобы Блэк пришёл в сознание.
Напротив голой бестии корни расступились — просто расползлись, как дрессированные змеи — и за ними показалась деревянная дверь. Дверь изогнутая, повторяющая изгиб пещеры, со стольным кольцом вместо ручки. Но женщина не потянула за кольцо, она толкнула дверь. И та открылась.
Все трое вошли туда, куда вела эта дверь: в тёмное помещение, пыльное, пропахшее сыростью и машинным маслом. Сквозь дощатую обшивку стен тёк призрачный свет, в лучах которого кружились мириады пылинок. Деревянный настил заскрипел под ногами. Но этот скрип Марк не заметил. Его взгляд приковала к себе вторая бестия, голая.
Она была значительно моложе, едва ли ей исполнилось восемнадцать, и значительно ниже ростом. Коренастое телосложение делало её формы грубыми, мужиковатыми, притом, что и грудь, и ягодицы выпирали изрядно. Грубая коса цвета спелой пшеницы спадала на грудь, прикрывая россыпь веснушек. Нежные черты лица портили волевой подбородок с продольной ямочкой.
Молодая бестия смотрела в стену отрешённым взглядом. Её поза — стойка смирно со слегка разведёнными руками — говорила, мол: «Рассмотрите и оцените меня. Оцените. Но не красоту. Оцените товар, выставленный на продажу. Оцените крепость мышц этого раба, господин. Этот товар вам сослужит долгую службу».
— Марк, как тебе моя дочь? — спросила бестия постарше. Она обошла девушку вокруг и провела рукой по чуть обвисшему животику. Молодая бестия отреагировала на это, как манекен — то есть вообще никак.
— Она красивая, — ответил Марк. На самом деле он сомневался в привлекательности девушки. Возможно, сомнения возникали от невольного сравнения её форм с формами матери (если эта великанша ей действительно мать, ведь сходства никакого).
— Я рада это слышать, — прикусив половину нижней губы, сказала бестия постарше. — Она тебя дано ждёт. Думаю, самое время вас оставить одних. Блэк, пошли!
Высокая бестия в последний раз провела рукой по животику девушки и направилась в дальний угол комнаты. Марк даже не удивился, когда там ниоткуда образовалась дверь и сама собой открылась. Яркий свет залил комнату. В его лучах на миг проявились два силуэта — один женский, обнажённый, другой мужской, в пародии на ковбойскую шляпу. А через секунду свет исчез вместе с силуэтами.
Марк остался наедине с обнажённой коренастой девушкой. И в этот миг, как по команде, девушка ожила. Её взгляд забегал по чёрным стенам комнаты, она обернулась и улыбнулась Марку. Улыбнулась мило, без нотки иронии или похоти. По-детски чисто и смущённо. Эта улыбка словно отрезвила Марка. Он вдруг осознал, где находится и как сюда попал. Страх холодком пробежался по внутренностям — страх за себя и за Блэка.
— Привет! — дружелюбно сказала девушка. Её голос оказался на удивление мягким и приятным, и в нём напрочь отсутствовали соблазнительные нотки. Разве что, к ним можно отнести нотки добродушия и учтивости, на которые мужчины куда как более падки.
— Кто ты? — не скрывая испуга, спросил Марк.
— Силе́т, — ответила девушка, и Марк впал в ступор, пытаясь понять: представилась ли так незнакомка, или исполнила неудачную рифму к слову «привет».
— Марк, я ждала тебя!
— В каком смысле? — спросил он, отступая назад. Девушка осторожно к нему приближалась. Осторожно, плавно. Настолько плавно, что Марк даже не замечал, что отступает с куда меньшей скоростью.
— Проще показать, чем рассказать, — с улыбкой сказала бестия и приблизилась вплотную. Её голова едва ли доставала до груди Марка, потому ей пришлось встать на цыпочки и вытянуться. Она обхватила его шею крепкой рукой и подтянула к себе. Марк почувствовал, что у девушки хватит сил переломить его как спичку, потому покорно пригнулся и…
И получил поцелуй. Нежный, чуточку страстный, а самое главное — знакомый. Нет, не настолько знакомый, как поцелуй жены. Скорее, как воспоминание о забытом сне. Или…
Синапсы создали между нейронами новую связь. Точнее, короткую цепочку из трёх звеньев. Первое звено — поцелуй во время пьяного секса с деревенской милфой. Второе — поцелуй арахны. И третье — здесь и сейчас, поцелуй голой бестии.
И если бы синапсы на этом остановились. Они зашевелились дальше, принялись склеивать в одну киноленту кадры из малосвязанных событий.
Сначала перед его мысленным взором предстал шар, как будто стеклянный. Вот только он не был полым, как снаряд для пинг-понга. Стекловидное вещество заполняло всё пространство внутри сферы и с приближением к центру становилось всё более жёлтым. А самого центра видно не было. Там зияла беспросветной чернотой миндалевидная щель. Она всегда обращалась к смотрящему длинной стороной. Посмотришь на шар с боку — и щель покажется вертикальной, посмотришь сверху — и она покажется горизонтальной. Она изогнётся под любым вообразимым углом, но всегда будет смотреть тебе прямо в глаза. Да, именно смотреть. Щель напоминала зрачок, всегда нацеленный в глаза. А ещё навевала жуткие ассоциации, пошлые ассоциации, те самые, что могут возникнуть при виде вертикальной щели в окружении желтизны. И, как оказалось позже, не случайно.
В черноте вытянутого «зрачка» Марк увидел самого себя. Молодого. Ещё моложе, чем он казался сейчас. Марку по ту сторону чёрной щели было лет четырнадцать. Он сидел на полу, на свёрнутом в трубу матрасе, и читал книгу. Напротив, в своей кровати, лежала бабушка и тупо таращилась в экран пузатого телевизора. В комнате стоял полумрак, рассеиваемый только мерцанием телеэкрана да настольной лампой, для которой не нашлось стола — она стояла на полу, рядом с подростком Марком и светила на жёлтые страницы. К мысленному взору примешались звуки — бранная ругань двух голосов, мужского и женского. Примешался и запах — тот самый, что насквозь пропитал стены, одежду и само детство— запах фекалий, мочи и немытого старческого тела. Да, Марк исправно выносил за бабушкой утку и помогал подмываться. Но для того, чтобы запах въелся, не обязательно иметь постоянный источник, достаточно и кратковременного но регулярного.
Ещё немалую роль в распространении и сохранении зловонья играл обидный факт — в доме не было стиральной машины, а, стало быть, всё требовалось стирать руками. Что сказывалось на качестве и регулярности стирки.
От этого неприятного кадра мысленный взор перенёсся к другому, как оказалось, более неприятному. Марк в школе, на последней парте. Один. Его сверстники разбились на стайки и судачат о том о сём. Он же уткнулся в сложенные руки и закрыл глаза. Ему просто необходимо абстрагироваться от реальности. Он одновременно любит и ненавидит это место (к мысленному взору примешались давно забытые чувства). Он одновременно любит и ненавидит этих людей. Он одновременно любит и ненавидит Леру, свою одноклассницу. Он любит школу, потому что всегда ценил и уважал интеллект и знание. Он любит одноклассников, потому что они неплохие люди и каждый из них достоин счастья. Он любит Леру, Бог весть за что (знал бы тогда, чем спермотаксикоз отличается от любви, не писал бы столько стихов и неотправленных признаний). Но и ненавидит. Ненавидит школу, потому что преподаватели не пытаются ничему научить, они просто дают задания и обзывают идиотом, если ты в нём не разобрался. Ненавидит одноклассников, потому что помнит, как они дразнили его, обзывали бомжом и высмеивали каждого, с кем Марк пытался сдружиться. И особенно одноклассники. Назовите хоть одного, с кем Марк не подрался! Он не мог изменить своего материального положения и социального статуса. Не мог и доводами доказать свою правоту (для этого и он, и они были слишком тупыми). Мог только драться. И часто проигрывать. Не потому что был слаб. Потому что был один.
И Лера. Он ненавидел её за то, что она ничем не отличалась от остальных. Она не видела в нём хорошего парня и без пяти минут рыцаря. Она не знала, на что он готов был пойти ради неё. Ненавидел за то, что она даже не думала о нём. Ненавидел за то, что она его высмеяла, когда одно из «неотправленных признаний» попало не в те руки.
Перед тем, как мысленный взор перешёл к следующему кадру, Марк почувствовал нечто инородное, нечто такое, чего в тот момент быть не могло. Он ощутил сочувствие. Но не своё к себе же, а инородное. Сочувствие того, кто смотрит на него сквозь щель в жёлтом шаре. И Марк понял, что смотрит сейчас глазами голой бестии и переживает её эмоции.
Быстрыми кадрами пронеслись сцены, где он вступал в открытые драки с отцом. Попытки суицида. Пьянки. Сцены из студенческой жизни. Не лёгкой: отчаянные старания совмещать учебу с работой, бессонные ночи над учебными материалами, вид исхудавшего лица в зеркале. Невысказанная досада на судьбу, вызванная подслушанным разговором одногруппника с родителями — из трубки доносился встревоженный женский голос, постоянно спрашивающий, чем помочь, на что одногруппник отвечает резко, сухо и раздражительно; притом размахивая ключом от дорогой иномарки.
Когда в кадре впервые появилась Лина, Марк почувствовал острый укол ревности. Очень сильный, граничащий с яростью. И это чувство никуда более не пропадало. Лишь немного стихло, когда замаячили эпизоды из армейской службы.
После армии череда кадров сменялась так быстро, что Марк едва ли улавливал отдельные образы. Но отчётливо уловил чувство — тревоги и скуки, и это чувство принадлежало не бестии. Лучом надежды блеснула чёрная щель в тот миг, когда Марк распался на два независимых образа. Один непременно спал, когда бодрствовал второй. Один оставался по ту сторону чёрной щели, другой как бы перед ней, но чернота просвечивалась сквозь.
— Так это ты меня сюда привела?! — воскликнул Марк, отринув губы голой бестии. Та давно уже выпустила его шею из насильственных объятий.
— Да, — ответила девушка, и в её голосе прозвучала такая отчаянная надежда, что у Марка невольно ёкнуло сердце.
— Но как? Зачем?
— Разве ты не понял? Я же показала тебе. Ты дорог мне. Ты дорог мне очень давно. Я смотрела за твоей жизнью и мечтала о встрече. Многие-многие годы.
— Ты следила за мной?
— Да, и очень долго.
— Зачем?
— Ты мне понравился.
Марк всплеснул руками и обошёл голую девушку стороной. Она не стала его задерживать, только проводила взглядом.
— Я не понимаю… Я не понимаю… — затараторил Марк и принялся расхаживать взад вперёд.
— Я не причиню тебе зла, — умоляющим тоном произнесла девушка. — Давай просто подружимся. Я так долго ждала тебя! Давай хотя бы поговорим!
2
И они поговорили. Силе́т, так звали обнажённую бестию, проводила Марка в широкий зал полусферической формы. Стены и высокий купол были черны как антрацит, а корни (или это всё-таки щупальца?) светились чистым белым светом не отбрасывая лучи и тени. Они устилали всё: и плоский пол, и сферический купол, и переходящие в купол стены. Корни двигались, медленно, хаотично, извиваясь.
Силет остановилась возле одной из стен и мысленно отдала приказ. Марк этого не чувствовал, но интуитивно понял. Пучок корней пришёл в интенсивное движение: стал изгибаться, бугриться, наращивать объём, создавать внутри себя полость. Через несколько секунд перед Марком появилось нечто, похожее на кресло из набора плетеной мебели. Вот только эту мебель сплели не из сырой древесины, и даже не из пластика, а из корневидных, светящихся щупалец.
— Присаживайся, — добродушно предложила Силет. Марк недоверчиво покосился на единственный предмет мебели в зале, но не рискнул опробовать его на мягкость. Силет не стала дожидаться, пока в госте проснётся смелость. Она отдала мысленный приказ другому пучку корней и подождала, пока тот образует второе кресло напротив. Силет демонстративно уселась вызывающе разведя ноги. Марк заметил вызов, посмотрел, смущенно отвернулся и сел на предложенное место. И, на удивление, оно оказалось весьма удобным: спина почувствовала небывалое облегчение, кровь отхлынула к ногам, руки безвольно опустились на изогнутые подлокотники, затылок нашёл идеальную точку опоры и шейные позвонки впервые ощутили облегчение.
Но Марк не смог получить удовольствие от пребывания в сверханатомическом кресле. Смущение, вот единственное, что он испытывал. Силет это поняла и приказала корням оплести её по груди и вокруг паха. Её прелести спрятались за тугими переплетениями. И Марк смог спокойно посмотреть в глаза бестии.
— Я ждала тебя одиннадцать лет, — начала Стилет. — Для моей расы это не так много. И всё же. Я мучилась голодом, потому что никто другой не мог дать мне то, что можешь дать ты.
— И что же это?
— Взаимность.
Марк добродушно рассмеялся. Нет, вовсе не над чувствами, в которых ему призналась Силет. Он рассмеялся над абсурдностью самой ситуации. Или от смущения, теперь совсем иного.
— Я ждала стечения очень многих обстоятельств. Синий шар показал мне, где и когда мы встретимся, и я не посмела ему перечить. Возможно потому, что это не имело бы смысла. Как знать? Должно было совпасть многое: твой друг, Блэкблю, должен был отправиться на поиски ведьм, и пойти именно этим путём. Ты должен был попасть точно туда, где вскоре он пройдёт. Вы должны были остаться вдвоём и пройти долгий путь. И попасть к нам. Блэка давно ждала моя мачеха. Не знаю даже, зачем. Ей мог сгодиться любой другой, да и она не голодала.
При последнем слове Марк напрягся и уставился на собеседницу. Его взгляд явно кричал: «Что значит “голодала”?».
— Мы едим тоже, что едят люди, Марк, — пояснила бестия. — Эта еда для наших тел, но не для нашего атро. Атро — это наш третий глаз, шестое чувство, телепатия и провиденье. Это ещё много чего. И оно требует еды.
От этих слов Марк перепугался ещё больше. Он напряжённо поёрзал на кресле и почувствовал, как корни улавливают каждое его движение, чтобы перестроиться.
— И что оно ест? — спросил Марк.
— Атро? Оно у каждого уникально. У кого-то атро питается чужой болью, у кого-то — чужим весельем, у кого-то — чужими душевными раздраями. Моё атро питается взаимным чувством. Взаимной ненавистью. Взаимной любовью. Но ненависть слаба. Она даёт много мотивации, но мало пищи. От ненависти моё атро начинает слабеть. А любовь… Я давно её не знаю.
— Как давно? — спросил Марк просто, чтобы спросить. Ему не было особого дела до её биографии.
— Лет пятьдесят. Твоими, земными.
Марк нахмурился. Не походила Силет на бабку шестьдесят один плюс. Ни под каким углом.
— Хочешь представить, сколько мне лет? Не пытайся. Моему телу семьдесят четыре года. Моему атро около шестисот — его возраст вычислить трудно. Появление атро — это процесс, включающий многие стечения чувств и судеб.
— Семьдесят четыре? — с сомнением протянул Марк.
Силет насупилась. В чертах её лица явно проступила злоба.
— Вот они вы, люди: главное — тело! Нет, моей личности шестьсот лет. По крайней мере, я помню шестьсот лет. «Я» — это то, что я помню. А значит, тебе не двадцать пять, и даже не семнадцать. Тебе двадцать два года. Потому что ты помнишь всего двадцать два года. А до — шёл процесс образования твоей личности.
— Прости, я не хотел тебя обидеть! — С чувством сказал Марк.
Силет отмахнулась.
— Твоей вины в том нет, природа такова. Сама ваша сущность и отличие от нас.
— А кто вы? — с возбужденым интересом спросил Марк.
— Ведьмы, бестии, жрицы, вещуньи, нимфы, алатеи… Кто как называет. Зависит от культуры и суеверий человека.
— А вы сами как себя называете?
— Никак. Мы никак не называем ни себя, ни других. Вещам вовсе и не нужно название. Вещь сама по себе вещь. Название нужно там, где вещи соотносят словам. А мы, ведьмы или бестии, не используем слова в общении. Зачем? Это долго и двусмысленно. Мы показываем друг другу.
Марк, сам того не заметив, прикоснулся к губам. В памяти свежо было воспоминание о поцелуе вызвавшей поток мыслительных галлюцинаций.
— И так тоже, — хихикнула Силет, когда заметила невольный жест собеседника. Тот резко убрал руку от лица и напрягся.
— Но как ты перенесла меня в свой мир?
— С помощью жёлтого шара. Через него я за тобой следила. С его помощью и перенесла в этот мир.
— А горничная? Арахна? Почему я чувствовал тебя при их прикосновении?
— Потому что это и была я. Через белый шар я проникала в их разум и руководила. И, прости, не удержалась. Мне нужен был ты. Очень. Я голодала. Я и сейчас голодна, потому, что ты мне не доверяешь. Дай мне время! Дай мне шанс! Умоляю! Я смогу сделать твои сны незабываемыми! Я знаю очень много интересных вещей. Я могу показать множество миров. Я могу управлять судьбами. И я готова разделить это с тобой. Только доверься мне! Начнем с простой дружбы. Просто будем общаться.
Марка обескуражило всё услышанное. В отчаянной попытке уложить новую реальность в восприятие, он задал ничего не значащий вопрос:
— А почему ты со мной говоришь, если можешь всё показать? Тебе же так проще.
— Мне? Да. Но не тебе. Ради тебя я готова говорить. И, надеюсь, ты ради меня будешь иногда смотреть.
Марк кивнул и запрокинул голову. Глаза невольно закрылись. Ему дико захотелось проснуться. Но, вот парадокс, чтобы проснуться, надо было захотеть уснуть.
Силет, похоже, поняла умственное напряжение собеседника и предпочла дать передышку. И Марку это было действительно необходимо. Его мозг взрывался от нежелания снова перестраивать восприятие мироустройства. Он цеплялся за старые планы, представления и рассказы. И точно не хотел признавать, что его всё это время заманивала в капкан семидесятилетняя девушка (или шестисотлетняя?).
3
Марк проснулся в восемь часов утра. По его обыкновению это считалось поздним пробуждением. Даже в выходной день. Но намеченные планы сокрушали волю и заставляли вернуться в горизонтальное положение. А кому захочется ехать в психушку? Пусть даже ради того, чтобы навестить там одного не очень знакомого человека.
Но пересилить себя всё же удалось. Марк наспех принял ванну, доел остатки вчерашних пельменей и собрался уходить. За его спиной продолжал работать телевизор, перекошенный бочок унитаза продолжал бесконечный набор воды, в раковине осталась грязная посуда. Но Марка всё это не волновало. В каком-то смысле, он нарочно насвинячил. В этом было что-то таинственное, волшебное, манящее: нагадить в душу человеку, которого никогда больше не увидишь.
Ключи бряцнули, стукнувшись о дно почтового ящика. Была идея кинуть их не под тот номер, но её Марк не воплотил.
Дорога в направлении посёлка «Тоннельный» выглядела едва ли не заброшенной. Снегоуборщики работали только до хутора «Грушевый» и ещё на десяток километров за ним. Оставалось каких-то тридцать километров пути по колее, проторенной не то фурой, не то трактором. Белоснежные пейзажи завораживали. Извилистые холмы уходили к горизонту и выравнивались, открывая вид на укрытый дымкой Кавказский хребет. В алых лучах восходящего солнца сиял Эльбрус, даже в такой дали заявлявший о своём могучем величии. Сенгилеевское водохранилище сковало льдом лишь по берегам, потому ему ничто не мешало отражать небесную синеву.
Наслаждаться красотой прикавказских пейзажей ничто не мешало — ветер не дул, туман, обычный в этих местах, решил не появляться даже в виде изморози, да и скорость движения была далека от крейсерской. Смелости едва хватало на то, чтобы держать тридцать километров в час.
Водитель газели, что пристроился сзади, поначалу нервничал, просил либо ускориться, либо пропустить вперёд. Но после очередного поворота, где, похоже, занесло из обоих, перестал подавать условные сигналы.
Марку снова стало холодно, притом, что печка в машине работала исправно, и сам водитель был одет по сезону. Вероятно, белые пейзажи давили на психику.
Дискомфортом проблемы не ограничились. Через некоторое время пропал сигнал телефонной сети, а за ним и связь с GPS спутниками. Смартфон, выполнявший роль навигатора, высветил на экране сообщение, в котором говорилось о полной бесполезности устройства.
Марк решил никуда не сворачивать с основной дороги, в надежде встретить дорожный указатель. Кромка льда на берегу Сингелеевского водохранилища немного успокаивала — она осталась единственным ориентиром, который Марк отметил заранее при работающем навигаторе.
Но вскоре и она осталась позади. Ей на смену пришла рукотворная Фудзияма — многометровый муляж японского вулкана, украшавший местную базу отдыха. Сюда любили съезжаться горожане круглый год. Летом база превращалась в пляж и рыбацкий пруд одновременно. От несчастных случаев спасало только негласное разделение на зоны: где стоят шезлонги — там пляж, где пирс и мангалы — там рыбалка. Зимой же сюда стекались любители подледного лова. Место для этого было чудесное — глубина пруда не превышала человеческого роста, что позволяет льду образовать прочный панцирь даже в условиях нестабильной Кавказской зимы. А на тот случай, если рыбак всё-таки замёрз, к его услугам тут же расположили русскую баню, турецкий хамам и интернациональный бар.
Неграмотные постояльцы базы окрестили это место "Китай городом". Такое оскорбление японской культуре нанесли лишь по незнанию. Но название легко прижилось. Настолько легко, что даже переименование базы с «Семейный отдых» на «Японо-мама» ничего не изменило.
Марк залюбовался видом заснеженной Фудзиямы. Её «снежная шапка» из жидкого пластика выглядела злой насмешкой над царившими вокруг сугробами. А чёрные склоны из крашеного бетона упорно противостояли настоящему белому плену. Тому виной была крутизна их подъёма и тёмный цвет, притягивающий солнечные лучи.
Время любоваться было — по колее двигаться быстрее двадцати километров в час стало невозможно. Колеса вязли в снежной трухе.
Ожидания не обманули Марка — табличка с указанием направления появилась, вот только совсем не порадовала. Она указала на то, что ехать следует прямо ещё двенадцать километров, в то время как следы большегруза уходили направо.
Марк остановился посреди дороги и включил «аварийки». Как ехать дальше, он не имел ни малейшего представления. А представлять что-либо сильно мешал звук сигнала, что издавала газель за спиной. Марк посмотрел в зеркало заднего вида, и увидел две вещи, означающие три обстоятельства. Во-первых, водитель серой газельки матерился, на чём свет стоит. Для этого звук был лишним — выражение лица и мимика всё передавали более чем конкретно. Во-вторых, поворотники у газели не горели. Отсюда следовало, что водитель газели очень зол и собирается ехать прямо.
Марк свернул направо, надеясь что водитель газели не последует за ним. Ведь разминуться они бы не смогли, слишком высоким был слой снега, что разделял полосы движения.
Но случилось чудо — водитель газели поехал прямо. И второе чудо — спокойно проделал свежие борозды в гладком, белоснежном ковре.
По тому, как глубоко тонули колеса газели, Марк понял, от чего его так сильно ругали — дальше полоса была расчищена и вновь заметена. Вот только новый слой, что нанёс ветер, не помешал бы и велосипедисту.
Марк последовал за газелькой. И это оказалось трудной задачей. Её водитель разогнался до девяноста, наплевав на снежный покров и гололед под ним. «Нисанчик» Марка швырнуло на первом же повороте так, что он и думать забыл о преследовании рискового попутчика.
Внезапно вернулась связь. Причём сразу вся: и интернет, и сотовая сеть, и GPS. Если возвращение первых двух легко объяснялось замаячившей впереди красно-белой вышкой, то насчёт последнего можно было строить множество конспирологических теорий заговора.
Оживший навигатор обрадовал сообщением о том, что ехать осталось не более семи минут.
4
Посёлок Тоннельный назван так неспроста. Он живой памятник Советской мощи. Памятник Сверхдержаве, которая могла обращать реки вспять и покорять космические просторы. Памятник стране, которая могла разрубать гордиев узел снова и снова, и в политике, и в медицине и в инженерии.
В этом забытом богами месте, труженики социалистического мира совершили гениальный и трудоемкий взмах мечом. Река Егорлык истощается в этих краях от непомерного полива. Однако она жизненно необходима ещё для сотен поселений, начинающихся отсюда и тянущихся до озера Маныч. И рядом Сенгилеевское водохранилище, главная водная жила города Ставрополь, и она тоже не справляется с потребностями горожан. Но крепким узел становится от третьей верви — от реки Кубань, что течёт в каких то двадцати километрах от первых двух водоёмов. И воды в Кубани столько, что хватить трём Егорлыкам и десяти Сенгилеевским водохранилищам со всеми их полями и потребителями. Да вот незадача — Кубань лежит по одну сторону холмов, а Егорлык и Сенгилеевское — по другую. Холмы делают задачу по переброске воды почти неразрешимой — насосы на такой объём сделают воду золотой, а обходные каналы рыть придется так долго и тяжело, что проще и дешевле будет Марс колонизировать.
В Советском Союзе были умельцы разрубать узлы и тяжелее. В данном случае проблему решили просто — прокопать тоннель прямо сквозь холмы и пустить реку под землёй. Не всю Кубань, нет. Маленький рукав, который покроет все расходы и потребности на столетия вперёд.
Да, были умельцы в Советском Союзе. Умел Союз вдохновить и дать пинка под зад русскому. Ведь он, русский, при всей своей богатой душе и неповторимой культуре, ведомый донельзя. Русскому всегда нужен царь и нужен барин. Русский просто не смыслит жизни без царя и барина. А на кого, как не на царя повесить все свои беды? Кто виноват в моём алкоголизме, как не сердитый царь самодур, герой всех народных сказок, что отправлял русского Емелю за тридевять земель за тем, не знаю чем? Кто виноват в том, что мне лень поднять задницу и найти вторую работу, чтобы закрыть все дырки, вызванные моей же финансовой неграмотностью? Кого, как не царя, винить в том, что всё своровано, разрушено и заброшено. И это при том, что у меня в заросшем огороде валяется прихваченный с завода моток провода. К слову, кто, как не царь виноват в том, что завод закрылся? Царь виноват! Это царь кричал — дайте нам джинсы, кока-колу и Мак-Дональдс!
Не может русский без царя. А коль царя положено чтить при нынешнем батюшке церковном, к примеру: Теливизьме Первоконаловиче или Пабле Соцсетовиче, то нужен непременно барин. Барин всегда нужнее. Даже когда царя чтить не обязательно, барин нужен.
Царя труднее обвинять в том, что тебя уволили за пьянку или за непрофессионализм. Барина легче клясть во всех грехах да низкой зарплате. Потому русскому барин очень нужен. И даже если закон всем позволит быть барами, русский возьмет титул, заверит его дипломом бакалавра, но пойдёт отрабатывать оброк да барщину, ибо титул одно, а образ мысли — другое.
Посёлок Тоннельный стоит прямо на подземной реке — на тоннеле, что высечен в полукилометровых холмах. Искусственное селение над искусственной рекой. Его возвели посреди пустого места. Можно сказать, выбрали место поровнее, воткнули в землю лопату и сказали: «Тут и зальем фундамент».
Советская власть построила тут два заведения, что функционируют и по сей день — психиатрическую больницу и психоневрологический интернат. При Российской власти достроили ещё и дом престарелых, правда ничем, кроме декорации, он похвастать не может.
Весь остальной посёлок населяет обслуживающий персонал этих трёх учреждений. Для нормального функционирования глубинки — тут имеется детский сад, школа и четыре продуктовых магазина, включая овощной ларек.
Всё это успел увидеть Марк, пока двигался по зелёной полоске на экране смартфона. Благо, весь посёлок и тянулся вдоль одной центральной улицы.
Интернат найти было не сложно — большая красная вывеска с золотыми буквами указала нужный поворот. Прямо перед КПП располагался асфальтированный плацдарм, известный в народе как парковка. Шлагбаум был открыт, и Марк беспрепятственно въехал на отгороженную территорию. Оставил машину в тени автобусной остановки, что не к месту стояла на территории парковки, вдали от проезжей части.
С пакетом в руках Марк подошёл к автоматическим воротам, но те и не подумали открыться. Марк походил вокруг, не зная, куда следует стучаться и кого звать. Минут через десять охранник обратил-таки на него внимание. Раздался отрывистый писк системы оповещения, и открылась железная дверь на проходной. Марк нерешительно зашёл в неё.
Путь перегородил седой мужчина в сером спортивном костюме. Он изучающе прищурился глядя на незнакомца и спросил хриплым басом: «Ты к кому? «.
Марк неловко ответил:
— К Геннадию Турищеву. Я тут первый раз. Не подскажите, как его найти?
— Он в третьем корпусе, — флегматично ответил мужчина. — Сейчас, медсестре позвоню, узнаю.
Марк покивал, хотя понятия не имел, что охранник должен узнать.
— Алло, тут к Циклололу пришли… Да к Гене. На посещение. Да, есть. Хорошо.
Марк осмотрел расчищенную от снега тротуарную плитку под ногами.
— Подожди, сейчас санитар придёт, проводит тебя.
— Хорошо, — промямлил Марк, видом показывая что немного замёрз. Охранник жест уловил и кивнул в сторону сторожки.
— У тебя там чай вижу, — также флегматично продолжил охранник.
— Да, несколько пачек. Родственники сказали купить.
— Столько не разрешат.
— Да? А сколько можно?
— Сигарет, сколько хочешь. А чай Генке нельзя. Чудит с ним. Ты мне оставь, я ему передам. Я с ним вечером увижусь.
Марк недоверчиво покосился на охранника. Тот понял причину недоверия и улыбнулся, но как-то криво, натянуто.
— Я эту парашу не пью. Но одну пачку за услугу себе оставлю. Остальное передам. Можешь потом у него спросить.
— Да я верю, чего там. Только вот зачем вам одна пачка, если вы не пьёте?
Охранник тихо но добродушно рассмеялся.
— Думаешь ты Генке курево припер? Не-а. Ты ему валюту притащил. Тут рублями только жопу подтирают. Причём и железными могут. Так что…
Марк улыбнулся, не вполне осознав, что охранник ни капли не шутит.
В тёплой сторожке он дождался санитара. Молодой парень, лет восемнадцати на вид, в тёплой спецовке поверх хирургической пижамы, попросил показать содержимое пакета. Марк уже успел припрятать большую часть чая под кушетку, потому спокойно отнёсся к досмотру. Охранник же демонстрировал высшее мастерство игры в покер — ни единый мускул не дрогнул на его лице в этот момент. И Марк как-то подозрительно отнёсся к этому. Ещё больше подозрений вызывал санитар — юноше в пору было носить армейский бушлат на срочной службе, а он щеголял в медицинском халате. Разумеется, Марк не знал об альтернативной гражданской службе, а иначе бы все понял.
Санитар шёл вперёд решительно, полутораметровыми шагами. Марк едва поспевал за ним, несколько раз поскальзывался на обледенелой плитке. Они прошли вдоль длинного здания, из которого доносился запах вареного мяса и средства для мытья посуды. Марк понял, что это была столовая.
Парадный вход столовой выходил на широкий плац, окантованный заснеженными клумбами. А на плацу Марк увидел то, что не забудет до конца жизни.
Из столовой шёл строй мужчин. Ну как шёл — ковылял, подтягивая ногу. Некоторые брели с опущенными руками и согнутыми спинами. Другие шли так, словно изображали динозаврика в игре «крокодил». Глаза всех в строю были пустые, бессмысленные. Лица исхудавшие и заросшие. А челюсти отвисшие. Но, самое страшное — их губы, подбородки и щёки были вымазаны чем-то кроваво красным. Это сборище выглядело точь-в-точь как армия зомби, только что растерзавшая человека живьём.
У Марка похолодели внутренности. Сердце гулко заухало. В голову полезли сцены из самых разных ужастиков: про вампиров, людоедов, зомби и оборотней. Голос инстинкта кричал: "Беги!". Но стоявший рядом санитар, пусть худой и высокий, внушал уверенность — парень смотрел на кровожадный строй как на отару баранов. Что-то самоуверенное и пренебрежительное читалось в его карих глазах.
— Опять свеклу на завтрак дали, — весело сказал санитар. Он решил подождать пока «отара» пройдёт мимо.
— Что? — неуверенно пикнул Марк.
— Да столовка, мать её, опять чушню творит. Кто же свеклу на завтрак даёт? Да с молочной то кашей! Нормы, лять, у них. Прозябали вчера! А нам сегодня что? За их нормы все простыни менять? А придётся, лять! Писец! Лять! Скука!
Марк несколько опешил. Не столько от услышанного факта откровенного маразма со стороны работников столовой, сколько от непрерывного потока мата со стороны санитара. А тот, в свою очередь, не придал никакого значения собственной лексики.
5
Марк пересёк порог жилого корпуса. В нос ударил резкий запах пота и коровьего навоза. Определить источник зловонья не представлялось возможным — белая плитка устилала и стены и полы и была до блеска вымыта.
По длинному коридору расхаживали «зомби», часто мыча и глупо улыбаясь. К Марку вплотную подошёл пренеприятного вида лопоухий старик и протянул высоким голосом: «Здра-а-астьте! А вы к кому?».
— Ломпик, отвали! — прикрикнул санитар, и лопоухий старичок ретировался. Правда под нос себе он продолжил бурчать что-то не дружелюбное и невнятное.
Санитар поковырялся ключом в замочной скважине. Механизм не сразу поддался.
— Проходите, — дружелюбно скомандовал санитар. Марк прошёл в каморку, которую использовали, очевидно, как маленькую столовую. Об этом свидетельствовала посуда, что сохла на вафельных полотенцах, и моющие средства, и пакеты с помоями, и свежий запах молочной каши.
— Циклодол! — прокричал санитар на весь коридор.
— Да иду я, иду, — послышалось далёкое бурчание. Вроде бы знакомое бурчание.
Марк уселся за небольшой столик и невольно поморщился. Остатки манной каши так никто и не удосужился стереть, и он чуть было не вляпался в них.
— Юнга! — раздался радостный возглас. — Ты меня нашёл! Нет, ты посмотри, нашёл! Нашёл!
Марк поднял голову и увидел Блэка. Очень старого, очень худого и очень беззубого Блэка. Тот стоял с отвалившейся челюстью и затуманенным взором. В лице читалось безумие и подавленность, будто бы он выпил через-чур много алкоголя. Но парами спирта вовсе не пахло. Пахло по́том и нестиранными носками. И пахло старостью.
— Ты меня нашёл, — растянул Блэк и направился нетвёрдой походкой к столику.
— Я тут тебе кое-что принёс, — сказал Марк и положил пакет на стол.
— Ух ты! Курево! А чай?
— Немного, — Марк поднял голову, убедился в том, что санитар их покинул, и добавил: — Остальное у охранника. Сказал что передаст.
— На проходной? Да. Серёга на проходной. Он передаст. Да. Серёга нормальный парень. Не то, что эти сволочи.
— Блэк, у меня к тебе разговор серьёзный есть.
— Не-е-ет. Я тебе не Блэк. Это там я — Блэк. Тут я Циклодол. И прошу не путать! Да.
Марк пожал плечами, мол: «будь по-твоему».
— Циклодол, мне страшно.
— Чего ты, Юнга?
— Я боюсь, что тоже окажусь здесь.
— Аха-ха-ха! — громко рассмеялся Блэк, он же Циклодол. — Ты думаешь, я сюда из-за снов попал? Аха-ха. Ну ты выдал!
— А что, нет разве? — с надеждой спросил Марк.
— Я тут за бурную молодость расплачиваюсь. Наркоман я, Юнга. Бывших не бывает, знаешь? Вот и я не бывший. То сидел на всём подряд. А сейчас на циклодоле. А без него — ломки. Ой, какие ломки!
— А ты встречал других Спящих?
— Встречал? Да конечно! Я когда попал туда в первый раз, на вписке дрых. Ну и со мной пятнадцать мальчишек и девчонок. И пару их родителей. Все, кто в оргии учувствовали, все и провалились в тот мир. Конечно, мы и потом встречались. Нормально с ними всё. Кто-то тогда на алкашке был, и сейчас нормальный человек. А в том мире так и просыпается. Даже чин какой-то в Бэк-порте имеет. И ты за этим меня искал? Там спросить не мог?
— Не мог, — сурово ответил Марк. — Не поверил бы. Я уже, и правда, себя в сумасшедшие записал. И ты ещё, со своим интернатом.
— А чё тебе интернат? Он психо-неврологический. Я тут не от шизы оказался. Наркота нервы мои сожгла. Я и дееспособный, и дома мог бы жить. Да жена, стерва, за попытку суицида по психушкам гноит. Тварь!
Марк облегченно развалился на стуле. Страшные сомнения стали улетучиваться, хотя и оставляли болезненный осадок.
— Я рад, что ты оказался настоящим.
— А я, Юнга, рад, что ты мне курево припёр! Ох и тяжко бы пришлось мне, если бы не ты! Все сигареты на чай променял. А до отоварки неделя целая. Помер бы я. Ей Богу, помер бы!
— Да ладно, без табака помер бы?
— Да на кой мне твой табак? Пачку на неделю могу растянуть. А вот чай…
Марк наивно улыбнулся. Он был слишком далёк от мира, в котором из бытового напитка умели выцеживать первоклассные энергетики, имеющие ещё и около-наркотический эффект. А в сочетании с психотропными веществами, которые проживающие интерната получали по медицинским показаниям, крепкий чай обретал поистине волшебные свойства. У одних просыпались способности к левитации, другие внезапно обретали кожу, устойчивую к порезам лезвия, третьи начинали верить в себя и квитались с санитарами за прошлые обиды. Но когда волшебство заканчивалось, одних находили под окном со сломанной ногой, других в туалете с порезанными венами, а третьи оказывались в смирительных рубашках (или в коконе из простыней, если рубашек не хватало).
Но об этом всём Марк не знал. А потому так наивно улыбался.
Они поговорили всего четверть часа. Блэк пожаловался на то, что плохо помнит события прошлой ночи, в том смысле, что не помнит ничего о ведьме. Марк пообещал, что ночью непременно навестит его и поможет с поиском шара. Они оба не могли предположить, какой трагедией разразиться грядущая ночь.