Тунгусский метеорит.
Каналы Марса.
Телепатия.
Атлантида.
...Разочарования ничему меня не научили, каждый раз я неохотно расставался с обещанным чудом - ну, если и не чудом, то, во всяком случае, с тайной. Приятно было надеяться, что есть в нашем мире что-то таинственно-необъяснимое, загадки, рожденные не в лабораториях.
Австралия терпеливо ждала, и когда люди убедились, что никакой другой Южной Земли нет, она утвердила наконец свое имя.
С тех пор, за какие-нибудь полтораста с лишним лет, Австралия сделала блестящую карьеру. Она стала частью света, одной из пяти, сочинила свой гимн, вошла во все школьные программы географии, статистические справочники, развела овец, автомобили, коттеджи. Но все равно что-то осталось в ней от мифа, от ее предка - легенды о неведомом, таинственном материке.
Под крылом самолета плыли ее красноватые земли.
"...Плотность населения Австралии примерно один человек на квадратный километр..."
Как он встретит нас, этот человек, на своем квадратном километре и что он за человек?
Из статистического справочника, преподнесенного мне ленинградскими австраловедами, человек этот появлялся, окруженный пятнадцатью приходившимися на него овцами. На душу его приходилось сто килограммов мяса в год, триста килограммов стали, три грамма золота украшали его душу и много разных цветных металлов.
Я слепил из этих данных австралийца, затем стал воображать себе Австралию, и нас в этой Австралии, и наши приключения, а потом я представил, как через три-четыре недели мы будем лететь обратно и со мной будет уже увиденная Австралия. Совпадут ли они, увиденная и воображенная, и какая из них будет лучше? Вспомню ли я нынешнюю? Самолет будет такой же, те же салфетки и кресла, а мы станем другими. Вспомню ли я нынешнее чувство, с каким я подлетаю к этой земле, а если вспомню, то как отнесусь к нему, к моему волнению и ожиданиям?
ИНТЕРВЬЮ
Обычное демисезонное пальто повисло на руке нелепой толстенной шубой. Пока оформляли паспорта, мы потели, задыхались, со страхом ожидали, что станет с нами, когда мы выйдем из аэровокзала на улицу. Встречающих в таможенный зал не пускали. А мы понятия не имели, встречает ли нас кто-нибудь. Посольство в Канберре, а тут, в Сиднее, ни консульства, никого из советских людей.
- В крайнем случае позвоним в Союз писателей, - сказал я Оксане.
Лишь спустя неделю я оценил наивность своего утешения.
Последний чиновник хлопнул последней печатью, и мы вышли в общий зал.
Мы в Австралии. Я собирался ощутить торжественность этой минуты, но тут все завертелось быстро-быстро, как на старой киноленте. Букеты, объятия, улыбки, имена, имена:
- Мона Бренд.
- Лен Фоке.
- Джон Хейсс, - и еще, еще.
"Как долетели?", "Устали?", "Хотите кофе?", "Где багаж?"
- Мери Ароне.
- Терри Рэни.
Мы целовали, нас целовали, я не успел разобраться, кто из них Джон, а кто Мери, вдруг нас куда-то потащили, скорей, скорей, и мы оказались в маленькой комнатке, странно пустой комнатке с диванчиком, нас толкнули на этот диванчик, зажглись юпитеры, на нас покатились сверкающие циклопы телевизионных аппаратов, зажужжала кинокамера, завспыхивали блицы, вокруг нас не осталось никого из тех, кто обнимал, целовал, а появились какие-то молодые люди с блокнотами, с микрофонами, они зажали нас со всех сторон, в маленькую комнатку было не пропихнуться, стало еще жарче, уже совсем жарко.
- Есть ли в СССР свобода печати? - громко спросила меня Оксана. - Зачем вы приехали в Австралию?
Я смотрел па нее с ужасом. Только что она была здоровой. С неподвижной беззаботной улыбкой она продолжала:
- С кем вы собираетесь тут встретиться? - И, не меняя голоса, она сказала: - Пресс-конференция,- и крепко взяла меня за руку, мешая вскочить, бежать.
- Какая пресс-конференция? Зачем? Не хочу! Пустите меня!
Первое, что пришло мне в голову, - это схватить штатив киноаппарата и, вертя его над головой, пробиваться к выходу.
Я не хотел никакой пресс-конференции, я хотел пить, я хотел курить, хотел вытереть пот, я был грязный, небритый, я хотел под душ, я мечтал отделаться от своего пальто. Я был готов к чему угодно, только не к пресс-конференции.
"Советский писатель в Австралии!
В ответ на вопросы он опустился на четвереньки, укусил нашего корреспондента, рыча, выбежал из аэропорта и скрылся в соседней пустыне..."
- Товарищи, учтите, возможны всякие провокации, реакционные круги этой страны могут встретить вас враждебно...
- Ты слушай меня, я человек опытный, я эту буржуазную журналистику, как свои пять. Они любят, когда им отвечают быстро, остроумно. Что-нибудь такое находчивое. И оригинальное. Чтобы вынести в заголовок. Например: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно" или: "Собака лает - ветер носит". Действуй в таком роде.
- Буржуазные журналисты - они могут приписать тебе что угодно. Говорил ты, не говорил - это их не остановит, потом ходи доказывай.
Со всех сторон нависли занесенные шариковые ручки. Господи, как я ненавидел этих журналистов - чистых, выбритых, в легких рубашках.
- Зачем мы приехали? Не для того, чтобы потеть на пресс-конференциях. Проделать шесть тысяч километров, чтобы рассказывать вам про Достоевского?
Я огрызался, накидывался на них, - ничего не получалось. Они не обиделись и не ушли. Они весело строчили в своих блокнотах, как будто им нравился мой тон.
- Печатаете ли вы несоциалистических реалистов?
- Богатые ли вы люди?
- А можете вы сами напечатать свой роман?
- Что сейчас делает Пастернак?
Пастернак? Сверкнули блицы, фиксируя мои вылупленные от изумления глаза. Я невесело рассмеялся. Каждый из них умел стенографировать, у них были отличные портативные магнитофончики и превосходные фотоаппараты, они были оснащены по последнему слову журналистской техники, - но до чего ж они мало знали, до чего ж нелепы были приготовленные вопросы! Я смеялся над собой и над ними. Я увидел, что передо мной сидят замороченные газетные работяги, мало знающие, мало читающие.
- Кто вам нравится из современных западных писателей?
- Хемингуэй, - сказал я, - Колдуэлл. - Я вспомнил одного нашего критика и в пику ему добавил: - Кафка.
- Кто?
- Кафка,- повторила Оксана.
И по их физиономиям я понял, что никакого Кафку они не знают, первый раз слышат. С таким же успехом я бы мог назвать им Овидия, Бронислава Кежуна, Вольфа Мессинга. Они ни черта не знали, ни западной, ни советской литературы, не знали, что Пастернак умер, а потом выяснилось, что они и своей, австралийской, литературы не знали. Журналистка одной из центральных газет Австралии приехала к Катарине Причард взять у нее интервью по каким-то вопросам женского движения. Она спросила: "Говорят, что вы пишете романы? Вы писательница?".