— Диви, ты же не думаешь, что меня пугают разбойники? Ох. Эти быки еле ползут, — ловко соскочив с телеги, Зара-Аарка качнулась, подняла руки в странном жесте, расчертила в пряном вечернем воздухе светящийся узор.
— Нет-нет! — возмутилась Дивияра. — Ты испортишь моих животных!..
— Улучшу, — хихикнула Зара, дочерчивая последний знак. — Теперь они не почувствуют усталости. Вот и всё. Не подведи меня, жрица. Вперёд!..
Быки помчались бегом, словно их что-то гнало, и Дивияра только успела плюхнуться на дно повозки и вцепиться в её край, чтобы не упасть. Зара рассмеялась вслед, дождалась, пока обоз скроется вдалеке, и, развернувшись, зашагала к руинам в скалах.
Солнце давно скрылось за горами, но теперь и бордовые отсветы заката угасали. Зара шагала в темноте, ничуть не смущаясь и не боясь — глаза Луны Ахарта видели во мраке яснее, чем среди дня. Туман поднимался от земли там, где ступала нога колдуньи, отпугивая от неё всё живое — ни один хищный зверь или ядовитая гадина не посмела бы даже приблизиться, чуя опасность, исходившую от одинокой путницы. Даже тучи гнуса, вившиеся над каналами, разлетелись прочь, спасаясь от Зары.
Голоса ночных птиц и стрекотание насекомых умолкли, поддались расползавшемуся по долине страху. Зара стремительно шла к разрушенным когда-то домам, и едва колдунья ступила на занесённые песком и пылью остатки древней мостовой, над пустынной округой пронесся пронзительный зов:
— Эадиву!..
В ответ раздался громогласный рык, накрывший все окрестности, расшугавший ночную тишину. Птицы в испуге срывались с места, вспархивая из зарослей кустарника, со всех ног мчались прочь антилопы, казалось, даже сухой западный ветер, дувший прежде, стих. Зара смеялась. Туман вокруг неё клубился непроглядным белым маревом, холод сковывал лежавшую перед горами равнину.
Призрачный пёс, появившийся у ног Зары, зарычал, приветствуя новую хозяйку. Она улыбнулась, теребя чёрную шерсть на загривке, и ласково произнесла:
— Посмотрим, врут ли сказки о твоей силе, пёсик. Пойдём, поищем врагов…
***
Скользнувшего за калитку Таллиса Энеата приветствовала радостным вскриком.
— Лис! — она тут же рванулась к нему. — Какое счастье видеть тебя!
— Эне, — Таллис махнул рукой. — Извини, что не приходил раньше. Я знал, то ты тут, но ведь работы невпроворот. Вот наконец нашёл время и…
— Погоди, — перебила Энеата. — Мне нужна помощь, скорее…
Постоянно сбиваясь и путая слова, Эне всё-таки сумела быстро передать идшарскому лекарю суть происходящего с её женихом. Тот замотал головой, возражая против просьбы Энеаты что-либо сделать.
— Во-первых, раз уж обещала не лезть, то и не лезь, — заметил он. — Во-вторых, я сделать ничего не могу. Могу пойти и узнать, как оно там всё разрешилось — не больше. Возражать против приказов байру я не собираюсь, как и встревать в чужие разборки.
Энеата обиженно поджала губы.
— Ты же не можешь просто не обращать внимания, правда? Ты же не будешь ждать, пока Нунну убьют?
— Слушай, я лекарь при войске уже второй год, я только и делаю, что жду, пока кого-нибудь убьют, — отмахнулся Таллис. — Твой жених пошёл отстаивать право на честь — благородное решение, зачем мешать ему?
— Глупая честь, — буркнула Энеата. — Самая нелепая причина смерти.
Таллис попытался подбадривающе улыбнуться, но получилось довольно неуместно. Энеата вздохнула, теребя письмо, что так и не выпустила из рук.
— Что это у тебя? — заинтересовался свёрнутым пергаментом Таллис.
— Письмо от дедушки Хурсана, — ответила Энеата. — Представляешь, у меня правда есть сестра!
— О, — осторожно ответил Таллис, пока не понимая, как лучше отозваться на это известие.
— Я думала, что со мной что-то не то, — призналась Энеата. — Я была так уверена, что у меня есть сестра, я видела её во снах, слишком настоящих, я чувствовала, когда ей больно… Я ощущала её так чётко. Я думала, что схожу с ума! Но она действительно есть, и дедушка описывает её именно такой, какой она виделась мне… Значит, я всё-таки не сумасшедшая…
Таллис ответил протяжным «э-ээ», не найдясь, что ответить.
— Не знаю, что делать. Дедушка Хурсан пишет, что она ищет меня и захочет убить, — Энеата вздохнула. — Пишет, что я справлюсь с ней. Не хочу я с ней справляться! Я хочу домой, спать…
— Что вообще за бред? Зачем сестре тебя убивать? — не понял Таллис.
— Ты понимаешь арадский язык?
— Конечно! Я же сам наполовину арадец, — обиделся Таллис.
— Тогда на, прочти, — протянула ему письмо Энеата.
Юный лекарь пробежался взглядом по пергаменту и, вытаращившись, испуганно произнёс:
— Эне!.. Это же очень серьёзно!
— Ну да, — пожала плечами Энеата. — Только я всё равно не знаю, что могу с этим сделать. Буду ждать.
— Нет, надо что-то решать. Тут же ясно написано, что она становится всё сильнее, а ты — нет. Эне! Идём со мной, живо!
— Куда?!
— К байру.
— Но он обещал убить меня! Я тут буду сидеть.
— Нет, я тебя одну не оставлю. Ты не понимаешь, что тебе грозит опасность? Идём, не спорь!
— Зачем?!
— Тебя надо охранять! Нельзя тебя сейчас бросать!
— Но байру…
— В Идшаре уже были беды из-за одного воплощения Ахарта, так что байру всё поймёт. Да не упирайся же!..
Он сжал её ладонь и потянул прочь со двора судьи.
***
Разум угас слишком быстро. Когда Нунна пришёл в себя, вокруг уже была тишина. Разбитое тело отчаянно ныло, каждое движение отзывалось еле терпимой болью; юноша с трудом разлепил веки. Левый глаз заплыл и совершенно не хотел открываться, запястье, неестественно выгнутое и опухшее, не слушалось. В крови было испачкано всё: волосы, лицо, одежда юноши, каменный пол дворца… И всё-таки чувство дикой радости, вдруг посетившее Нунну, скрашивало невыносимость ощущений и притупляло боль — он был жив, в этом не было ни малейших сомнений, жив, хотя успел сто раз попрощаться с миром.
Жив!.. Эта мысль заставляла дышать, несмотря на колкую тяжесть в груди, бороться с усталостью, пытаться хотя бы сесть. Кое-как опираясь на руку, не столь сильно пострадавшую, он смог приподнять туловище и опереться плечом на стену, оглядывая комнату.
Ни души. Его бросили, более не считая достойным внимания, самостоятельно выкарабкиваться к жизни; но Нунна был даже рад, что никого здесь не видит. Отчаянно хотелось просто пожалеть себя, застонать, облегчая мучения — удовольствия, ставшие бы недоступными при чьём-либо присутствии. Но долго сокрушаться и предаваться страданиям было бессмысленно, и Нунна попытался отправиться на поиски помощи.