- Зато он все веселится, - отвечал Бегушев.
По такому ответу граф Хвостиков очень хорошо понял, что большого толку не будет из того объяснения, которое он и Долгов предположили иметь с Бегушевым.
- Дело вот в чем, - продолжал Долгов, даже не слыхавший слов Бегушева. - Я к вам с одним серьезным предложением...
Бегушев молчал.
- Согласитесь, что в России... теперь это можно сказать... время глупых увлечений печатным словом прошло... в России нет настоящей, русской газеты.
Бегушев взмахнул на Долгова глазами и проговорил:
- А какие же они у нас?.. Французские, что ли?
- Конечно, не французские, - отвечал тот, - но я хочу этим сказать, что хорошей газеты у нас нет ни одной: один издатель похож на лавочника, который сидит с своими молодцами и торгует... Другой, как флюгер, становится под ветер и каждый год меняет свое направление... Третий - какой-то поп... Четвертый в шовинизм ударился, - словом, настоящей, честной газеты нет!
- А вы думаете, что есть где-нибудь такая? - спросил Бегушев.
- Да те же французские газеты! - воскликнул Долгов. - Я беру газету и понимаю, что это орган клерикалов, это - легитимистов...
Бегушев захохотал.
- Какое же вы удовольствие чувствуете от того, что сначала вам один лакей доложит об интересах своего патрона, потом другой?
- В этом выражается борьба партий.
- А что такое за благополучие партии?.. Припомните: древняя Греция пала и разрушилась по милости партий.
- Разрушиться все на свете должно, и неужели, по-вашему, Людовик Четырнадцатый, говоривший, что "L'etat c'est moi"*, лучше партий?
______________
* "Государство - это я" (франц.).
Бегушев замотал головой.
- Лучше, гораздо лучше! - произнес он раздраженным голосом и готовый, вследствие озлобленного состояния духа, спорить против всего, что бы ему ни сказали. - И каким образом вы, Долгов, человек умный, не поняли, что газета есть язва, гангрена нашего времени, все разъедающая и все опошляющая?
- Как гангрена?.. Что она разъела, что опошлила? - спрашивал Долгов, пораженный удивлением.
- Она загрызла искусства!.. - начал уж кричать Бегушев. - Потому что сделала критику невежественною и продажною; она понизила науку, стремясь к мерзейшей популярности; она путает правительства, сбивает с толку дипломатию; в странах деспотических она придавлена, застращена, в других лжива и продажна!..
Долгов, никак не ожидавший слышать от Бегушева подобного варварского мнения, тоже стал кричать:
- Но вы забываете, сколько благодеяний газета принесла человечеству!.. Она всю потаенную гадость средних веков вывела наружу!.. Она враг и обличительница всякой тирании, всякого злоупотребителя; она оглашает каждое доброе и честное дело, каждую новую мысль.
- Ни больше, ни меньше, как светоносный Аполлон, облетающий землю! подхватил насмешливо Бегушев.
- Да, Аполлон!.. Выражение очень меткое!.. Прекрасное! - восклицал Долгов.
- Газеты, a dire vraie*, имеют свои недостатки!.. - скромно заметил граф. - Но их надобно стараться исправить... отрицать же самую форму...
______________
* по правде говоря (франц.).
И граф, недокончив, пожал слегка плечами.
- Интересно знать, как и чем можно исправить эти недостатки, - говорил Бегушев прежним насмешливым тоном.
- Ближе всего, чтобы этим делом стали заниматься люди добросовестные, и вот ради этого я и граф Хвостиков решились издавать честную, русскую и правдивую газету, - объяснил Долгов.
Бегушев не мог удержаться и засмеялся.
Долгов этим обиделся.
- Чему вы смеетесь? - спросил он.
- Так, своему смеху! Что ж, дай вам бог успеха! - отвечал ему Бегушев.
- Благодарю за желание, - пробормотал Долгов, - но мы от вас ожидали более живого участия.
- Какого? - спросил Бегушев.
- Мы ожидали, - продолжал Долгов, - что вы поработаете с нами; я так предположил разделить занятия: вам - иностранный отдел, я беру внутренний, а граф Хвостиков - фельетон, критику и статьи об искусствах!
- Нет, я не могу принять на себя иностранного отдела! - проговорил Бегушев, в то же время думая про себя, что "эти два шута совершенно уж, видно, рехнулись".
- Отчего же не можете? - воскликнул искренним голосом Долгов. - С вашим умом, с вашим образованием и вашим знанием Европы!..
- Я потому и не могу, что у меня сохранился еще некоторый умишко и добросовестность! - перебил его Бегушев, в голосе которого продолжало слышаться раздражение.
Граф Хвостиков, хорошо уже знавший бешеный нрав своего благодетеля, внутренне обмирал от страха и молил бога об одном, чтобы Долгов лучше и не договаривал своей последней и самой главной просьбы; но тот договорил:
- Не захотите ли вы, по крайней мере, участвовать капиталом тысяч в десять - пятнадцать в нашем деле?
Граф Хвостиков даже побледнел немного в ожидании ответа Бегушева.
- Не захочу! - проговорил тот тихо. - В этом случае вам гораздо лучше обратиться к купцам здешним: они охотно дают деньги на затеваемые в их пользу газеты.
- Были, у нескольких человек были! - признался Долгов. - Не дают; говорят, что дела у них очень плохи!
- Вы бы их дела стали поддерживать вашей газетой, печатая статьи, где бы расхваливали их товары, оглашали в тысячах экземплярах их фальшивые банковые балансы, поддерживали высокий тариф, доказывали бы, что они - ядро России, соль земли русской!
- Да это бог с ними; пускай бы присылали какие угодно статьи, дали бы только мне возможность другое - дорогое для меня - проводить, - проговорил Долгов.
- Что же это такое дорогое для вас? - спросил Бегушев, едва сдерживая себя.