* кузен (франц.).
- Каким образом? - спросил генерал с удивлением.
- Деньги все выпросили у меня мои друзья, а теперь мне и платят понемножку!.. - посмягчила было свое положение Аделаида Ивановна.
- Ничего вам, сударыня, не платят! - уличила ее Маремьяша, стоявшая около Аделаиды Ивановны и намачивавшая ей по временам одеколоном голову.
Генералу немножко не понравилось вмешательство в разговор горничной.
- Но кто ж именно эти друзья ваши? - отнесся он к Аделаиде Ивановне.
- Первый - князь Мамелюков!.. Вы знаете, cousin, какая почти родственная любовь существовала между нашими семействами, я его воспринимала от купели, хотя и была еще молоденькой девушкой!.. Как мне совестно тогда было... - И старушка, махнув рукой, еще более покраснела, а Маремьяша поспешила налить ей на голову целую пригоршню одеколона. - Князь мне должен сорок тысяч и не платит - мне это так удивительно!
Генерал нахмурился.
- И мне тоже: князь - богатый человек!.. - проговорил он.
- Очень богатый!.. Брат схлопотал было, чтобы с князя взыскал суд... каково мне это было, посудите, кузен!.. Князь точно что очень испугался суда и уехал за границу...
Генерал продолжал быть нахмуренным.
- Все это тем более неприятно слышать, что князь у меня и служит, проговорил он.
- О, тогда, cousin, попросите его, чтобы он хоть часть мне заплатил... vous comprenez*, что мне тяжело же жить все и во всем на счет брата... Конечно, Александр - ангел: он мне ни в чем не отказывает; но как бы то ни было, меня это мучит...
______________
* вы понимаете (франц.).
- Je comprend tres bien!..* - подхватил генерал, хорошо ведавший, как тяжело иногда бывает жить на чужие деньги, даже на деньги жены. - Я не попрошу князя, а прикажу ему заплатить вам!.. - заключил он решительным тоном.
______________
* Я понимаю очень хорошо!.. (франц.).
- Пожалуйста! - проговорила старушка и затем сказала своей горничной: Ты, Маремьяша, можешь идти пить чай.
Та не совсем охотно воспользовалась этим разрешением: ее очень интересовал начавшийся разговор о должниках барыни.
- Я нарочно Маремьяшу услала, - продолжала Аделаида Ивановна лукавым голосом, - она и брат Александр непременно хотят посадить князя в тюрьму... Вы его попугайте, что вот что ему угрожает... Пусть бы он хоть часть мне уплатил, а остальное я подожду.
- Напишу и непременно заставлю его заплатить вам! - повторил генерал.
По натуре своей он был очень услужливый человек и стремился каждому сделать приятное; но только в результате у него почти всегда выходило, что он никому ничего не делал.
- Я вам, cousin, признаюсь еще в одном, - пустилась в откровенности Аделаида Ивановна, - мне тоже должна довольно порядочную сумму сотоварка моя по Смольному монастырю, сенаторша Круглова. Она сначала заплатила мне всего сто рублей!.. Меня это, натурально, несколько огорчило... После того она сама приехала ко мне - больная, расплакалась и привезла в уплату триста рублей, умоляя отсрочить ей прочий долг на пять лет; я и отсрочила!..
Проговоря последние слова, старушка грустно рассмеялась.
- Это напрасно!.. Напрасно! - заметил ей генерал.
- Теперь уж и сама каюсь, но что ж делать? - продолжала Аделаида Ивановна. - Только вы, бога ради, не скажите об этом нашем разговоре брату это его очень рассердит и обеспокоит.
- Для чего ж я ему стану говорить! - произнес генерал, уже слегка позевнув от беседы с кузиной, и затем, распрощавшись с ней, возвратился к Бегушеву. Там он нашел бутылку шампанского и вазу с грушами дюшес: Бегушев знал, чем угощать кузена!
- Ваше превосходительство, вы, как европеец, конечно, не пьете чаю, сказал он.
- Терпеть его не могу, - отвечал Трахов.
- А потому не угодно ли вам сего благородного напитка, - продолжал Бегушев, наливая стоявшие на столе три стакана.
- Сегодня я много пил! - отнекивался было сначала генерал, но потом жадно и залпом выпил весь стакан; граф Хвостиков и Бегушев также последовали его примеру.
Снова повторено было наполнение стаканов, и таким образом бутылки как бы не бывало. Хозяин велел подать новую. Трахов, попробовав груши, воскликнул:
- Хоть бы в Париже такие груши!
- В Париже нет таких, - подхватил Хвостиков.
Выпитая затем еще бутылка окончательно воодушевила беседующих.
- Знаете, cousin, - начал вдруг генерал, - если у нас начнется война, я непременно пойду: мне смертельно надоела моя полуштатская и полувоенная служба.
- Всем надобно идти, всем! - решил граф.
- А вы, cousin, не тряхнете стариною, не пойдете? Вам надобно послужить еще отечеству! - продолжал генерал.
- Может быть, пойду, - отвечал Бегушев протяжно и какой-то совершенно низовой октавой.
После того разговор перешел на скандалезные анекдоты, которых граф Хвостиков знал множество и передавал их с неподражаемым искусством. Трахов хохотал до слез, Бегушев тоже посмеивался; между тем спрошена была еще бутылка, выпита, словом, и старики куликнули порядочно. Трахов, наконец, тяжело поднялся со стула, чтобы ехать домой. Граф Хвостиков напросился проводить его и, конечно, провез генерала куда-нибудь в недоброе место. Бегушев остался в грустно-сентиментальном настроении. Он думал о Домне Осиповне: "Что, если это разорение, о котором говорили, в самом деле постигнет ее? Она не перенесет этого. Бедная, бедная!" - рассуждал Бегушев, и как ему досадно было, что он, под влиянием чисто каприза, разошелся с ней и тем погубил ее и себя!.. Закравшаяся мысль идти на войну, буде она разгорится, стала ему казаться единственным исходом из своего мучительного и бесцельного существования.
Граф Хвостиков, возвратившийся домой почти наутро, тоже думал о Домне Осиповне, но только совершенно противоположное: ему нетерпеливо хотелось передать ей, что благовестил про ее дела Янсутский. Желание это он исполнил на следующее утро. Доступ к Домне Осиповне, особенно с тех пор, как она вышла замуж, сделался еще труднее; графа сначала опросил швейцар и дал знать звонком о прибывшем госте наверх, оттуда сошедший лакей тоже опросил графа, который на все эти расспросы отвечал терпеливо: он привык дожидаться в передних! Извещение о приезде графа пришло в довольно поэтическую для Домны Осиповны минуту: она сидела в кабинете у мужа на диване, рядом с ним, и держала его руку в обеих руках своих; взор ее дышал нежностью и томностью. Перехватов только что вернулся с практики и был заметно утомлен.
- Граф Хвостиков? - переспросила гордо Домна Осиповна доложившего ей лакея.
Тот почтительным наклонением головы подтвердил свое донесение.
- Пускай войдет!.. - сказала почти презрительно Домна Осиповна лакею, и, когда тот ушел, она выпрямилась на диване и приняла величественную позу, а доктор, очень довольный, кажется, что освободил свою руку из рук супруги, пересел к своему письменному столу, уставленному богатыми принадлежностями.
Граф явился как самый преданнейший и доброжелательствующий друг дома и принес тысячу извинений, что так давно не бывал. Хозяева отвечали ему улыбками, а Перехватов, сверх того, пододвинул ему слегка стул, и, когда граф сел, он предложил ему из своей черепаховой, отделанной золотом сигарочницы высокоценную сигару.
- Но не обеспокою ли я Домну Осиповну? - спросил граф.
- Нет, я сама курю!.. Jean, дай мне огня! - сказала та нежно-повелительно мужу.
Перехватов подал ей огня, а затем, закурив свою сигару, передал спичечницу графу Хвостикову.