- Представьте себе: этой кухарочки парижской - Чуйкиной все еще нет! сказал он им встревоженным голосом.
- Явится!.. Невозможно, чтобы не приехала, - успокоил его граф.
Татьяна Васильевна встретила Бегушева и Хвостикова с доброй улыбкой.
- Благодарю вас, благодарю! - говорила она, пожимая у того и у другого руку и вместе с тем благоухая аптекарскими травами.
- А ужин будет? - спросил ее злившийся в душе Бегушев.
- Будет!.. Будет!.. Ужасный вы человек, кузен!.. - воскликнула Татьяна Васильевна.
Вскоре приехал еще гость, господин с заломленной назад головой, в синем пенсне и очень нахально вошедший в гостиную.
- Господин Кликушин... театральный критик!.. - проговорил генерал, обращая эти слова более к Бегушеву.
Тот молча и издали поклонился критику, который ответил ему столь же сухо.
- А вы, конечно, знакомы? - поспешила прибавить Татьяна Васильевна графу.
- Давно! - отвечал тот.
- Давно! - подтвердил и критик, дружески мотнув головой графу.
Вслед за тем влетел как бы с цепи сорвавшийся Долгов.
- Опоздал? - спросил он.
- Нет, нет! - сказала ему Татьяна Васильевна и, отведя его в сторону, начала ему что-то такое толковать шепотом о пьесе своей. Долгов слушал ее с полнейшим вниманием; а между тем приехал новый гость, старенький-старенький старичок{310}.
- Вы видите, являюсь к моей ученице; вы мой выводок, - ваше первое произведение было напечатано в моем сборнике, - прошамкал он, подходя к Татьяне Васильевне.
- У вас, конечно!.. Еще бы мне не помнить этого; но то что же!.. То были фантазии молодой девушки!.. Теперешний же мой труд, - напротив, - вы не поверите, чего он мне стоил!.. - объясняла она ему.
- Я думаю, я думаю!.. - шамкал старичок.
- Мне удивительно, как я не ослепла!.. - продолжала Татьяна Васильевна. - Три года я училась и читала; сколько мне денег стоило скупить нужный исторический материал...
Генерал при этом слегка отдулся; он тоже помнил, чего и ему стоил этот материал: Татьяна Васильевна беспощадным образом гоняла его по книжным магазинам и ко всевозможным букинистам разыскивать и покупать старые, замаранные и каким-то погребом отзывающиеся книги, которые везя домой, генерал обыкновенно думал: "Есть ли что хуже на свете этих bas bleux!..* Лучше их всякая кокотка, всякая горничная, прачка!"
______________
* синих чулок!.. (франц.).
- Я не похожа на нынешних писателей, - продолжала объяснять Татьяна Васильевна старичку, - они любят описывать только то, что видят на улице, или какую-нибудь гадкую любовь...
- Нынешние писатели описывают то, что и в домах видят!.. - остановил ее критик, принявший несколько на свой счет фразу Татьяны Васильевны о том, что нынешние писатели изображают одни уличные сцены.
- А я против того мнения Татьяны Васильевны, - подхватил Бегушев, - что почему она называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.
Генерал готов был расцеловать кузена за эту мысль, но вместе с тем и смутился немного: намек был слишком ясен!
- А сколько я писал прежде о любви! - зашамкал старичок. - Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?
На этот вопрос старичка никто не ответил, кроме Бегушева.
- Вы правее вашего противника! - сказал он ему. - Но в нашем споре полагаю, что я прав; зачем же Татьяна Васильевна так унижает любовь?
- Не я унижаю, а вы, вы - мужчины; но успокойтесь, и в моей пьесе будет любовь, и даже незаконная, - ублажала она ужасного кузена.
Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.
Генерал торжественно ввел этих двух гостей в свой салон.
- Я думала, что вы и не приедете, - сказала Татьяна Васильевна актрисе.
- Нет, отчего? - отвечала та обязательным тоном.
Татьяна Васильевна указала Чуйкиной на место рядом с собой на диване. Та села. Татьяна Васильевна даже Офонькину, хоть он был еврей и развратник, подала руку и проговорила:
- Вы у нас такой замечательный деятель!
Все разместились, наконец.
Бегушев несколько времени смотрел на актрису: он никогда не видал ее на сцене; но по одутловатой, румяной и тривиальной ее физиономии заключил, что вряд ли у нее мог быть настоящий талант.
- Мы можем начать чтение, - сказала Татьяна Васильевна актрисе, а вместе с тем пододвинула ей свою драму, переписанную щегольским писарским почерком.
Чуйкина взяла рукопись, бегло и почти не глядя перелистовала ее и сказала:
- Всю драму я должна читать?
- Всю!.. Вы знаете, как я люблю ваше чтение, - произнесла Татьяна Васильевна заискивающим голосом.
- Драма "Смерть Ольги", - прочитала актриса заглавие.
- Нашей знаменитой Ольги, жены князя Игоря! - поспешила ей объяснить Татьяна Васильевна.
- Я знаю! - ответила актриса и соврала: ни о какой исторической Ольге она не слыхивала. Далее читала:
- "Ночь, крепостные ворота.
Привратник
Стой, кто идет?
Молодой оруженосец