К моему сожалению, у меня не было никаких навыков по разбору, чистке и вообще какому-либо виду ухода за оружием, поэтому я решил подождать возвращения Тараса. С карабином или, как я его ещё буду называть, автоматом, я пока просто пофотографировался. Кроме этого, я, признаюсь честно, не отказал себе в удовольствии взять штурмом свою комнату.
— Лежать! — орал я не своим голосом, забегая в гостиную со стороны лестницы, по которой до этого очень медленно поднимался, готовый к тому, что по мне начнут в любой момент могут начать стрелять супостаты, то есть противники.
Когда это развлечение мне наскучило, я снова уселся за компьютер, поставив автомат рядом. От нечего делать я зашёл в социальную сеть ЛистЛиц. «Лист» в этом конкретном случае означало «список», как, например, английское слово «list». Или, например, есть русское слово «листок», одно из значений которого — «газета». «Московский листок», «Русский листок», «Петербургский листок».
То есть, сайт содержал в себе личные страницы людей, пожелавших там зарегистрироваться, чтобы делиться новостями, переписываться, писать заметки и заниматься прочей социальной активностью онлайн.
Я к подобным вещам относился прохладно, так как считал выкладывание своих фото и смешных картинок у себя в анкете занятием скучным и бесполезным. Я предпочитал читать, размышлять по мере своих возможностей или ездить на море купаться и заниматься сёрфингом вместо того, чтобы тратить время на поверхностное общение в комментариях с незнакомыми или малознакомыми людьми.
Поэтому свою анкету в этой соцсети я проверял редко и, каждый раз, как я туда заходил, меня там ждало куча уведомлений о всякой ерунде. Я уже собрался как обычно, не вникая, нажать кнопку «отметить всё прочитанным», как моё внимание привлекли несколько заявок в друзья.
Заявки поступили от всей компании, с которой я был в ресторане «Филоксен»: от Сергея Долгорукого, Александра Козлова, Марии Вощининой, Натальи Гардер, Анны Друцкой, Антона Чигурикова и, конечно, Елизаветы Аматуни.
Я быстро принял все заявки и зашёл в ленту новостей. Антон Чигуриков сделал перепост записи с чьей-то страницы, на которой было снятое из машины видео того, как я луплю прутом Бенедикта. Сам Антон прокомментировал эту запись изображением смеющейся рожицы.
В комментариях бушевала настоящая буря, одни писали о том, что в нашем государстве нет никакой свободы слова и законности, если аристократы себе позволяют такое отношение к представителям прессы. Другие возражали, что свободы слова как раз предостаточно, ведь ресурс «Римское Эхо» сразу написал о случившемся, да и полиция вскоре после происшедшего явилась.
Эти горячие споры оставляли меня совершенно равнодушным. В другое время я бы забавы ради написал бы комментариях, что для меня подобные поступки являются частью ежевечернего досуга, то есть, что я каждый день хлещу прутом какого-нибудь журналиста, исключительно для удовольствия и физкультуры, но сейчас, после разговора с отцом и Василием Галактионовичем, я твёрдо решил избегать скандалов.
Снизу раздались звуки какой-то возни. Я встал и, схватив карабин, подбежал к двери. Резко распахнув её, я наставил оружие в сторону входной двери. Я увидел шуршащего пакетами Тараса. Не успел я ничего сказать, как неведомая сила вырвала карабин у меня из рук и перенесла точно к дядьке. Взяв оружие в руки, он сказал с укоризной:
— Матвей Михайлович, разве так можно? Я же сперва автомат увидел, а потом только понял, что это вы. Зашиб бы ненароком барина или застрелил.
«Знал бы ты сколько у меня сейчас Яра, ты бы так не говорил» — подумал я.
— Да. Ты прав, Тарас, прости меня, — вместо этого сказал я вслух.
Он с любопытством посмотрел на карабин.
— О, Ижевский, — отметил он.
— Ага, — кивнул я, — отец сказал, что ко мне может явиться агент Его Величества, чтобы ещё немного подвергнуть меня пытке. Поэтому я решил вооружиться. Едва ли это его остановит, но это не значит, что я должен сдаваться без боя.
— Пока я жив, он вас не тронет, — твёрдо сказал дядька.
— Спасибо, Тарас, — кивнул я, — ты же, кстати, имел дело с оружием, посмотри, может его надо почистить или ещё чего, смазать, допустим.
— Посмотрю, Матвей Михайлович, — сказала Тарас, — только сначала обед приготовлю.
— А что там у тебя? — поинтересовался я.
— Мяса купил и улиток, — ответил он.
— Тарас, — строго сказал я, — сколько раз тебе говорить: не покупай улиток. Ты же их живьём жаришь, это варварство какое-то.
— Матвей Михайлович, — занудил Тарас, — ну, а как ещё? Они же мелкие, что их, каждую булавкой убивать, что ли?
— Лучше вообще не покупать их, тебе не кажется? — задал я риторический вопрос.
Тарас недовольно крякнул.
— Так их же всё равно купит кто-нибудь, — возразил он.
— Ну мы же не можем другим людям запретить покупать улиток, но мы можем нести ответственность за себя, — ответил я.
— А устриц вы же едите в ресторане! — не сдавался дядька.
— Ну, устриц мы быстро едим, а улитки медленно жарятся в своём панцире. В общем, всё Тарас, чтобы это было последний раз! — отрезал я. И пошёл к себе наверх.
По-хорошему было бы правильно заставить Тараса найти в Паутине информацию, где эти улитки живут, в море ли, или на реках ли или ещё где, а затем заставить его отвезти улиток туда и отпустить. Но я не мог так с ним поступить, зная, что Тарас наверняка пришёл с рынка усталым и голодным.
У себя в комнате я увидел, вернувшись за компьютер, что Антон Чигуриков выложил новое видео у себя на стене. На фоне белой стены, поэт в чёрном кителе, со спадающими на бледное лицо прядями, произносил следующие слова:
«Вчера на дуэли погиб граф Григорий Озёрский. Сейчас неважно, по какой причине состоялась дуэль. Важно, что погиб человек».
Антон скорбно замолчал. Примерно через минуту он продолжил:
«Погиб человек и это всегда трагедия. Но граф Озёрский был ещё и поэтом».
На этот раз Антон помолчал секунд тридцать, давая зрителями возможность осознать этот факт.
«Да, Григорий Сергеевич писал стихи!» — с надрывом воскликнул Антон. Опять пауза.
«Стихи о любви!» — снова воскликнул он. По щеке поэта побежала слеза.
Он автоматически вытер её и с удивлением уставился на ставший влажным кончик пальца.
«Я плачу…» — медленно произнёс он. И почти закричал:
«Ведь он писал стихи! Стихи и вдруг о любви, вы представляете?!»
Поэт нервно захохотал.
«Я плачу!» — воскликнул он. — «Плачу от того, что теперь вы, тупые, примитивные обыватели, будете прославлять его глупые, корявые и бездарные строчки с банальными рифмами из-за того, что его угораздило убиться о противника, который даже не хотел поединка с ним!»
Он замолчал, чтобы набрать воздуха. И продолжил:
«Я вас ненавижу! Жалкое, безмозглое стадо! Отправляйтесь в ад со своим Озёрским! Может быть, там вас научат, что только идиоты думают, что стихи должны быть обязательно о любви!»
Антон выглядел абсолютно разъярённым. Вдруг он резко замолчал. Когда он снова заговорил, его голос был спокоен:
«Многие из вас найдут мои слова оскорбительными. Если вы не дворянин, не рекомендую соваться ко мне с попытками физического или унизительного возмездия: убью сразу. Дворяне же, прошу, чувствуйте себя свободно, если вдруг пожелаете вызвать меня на дуэль».
Он подумал и добавил:
«Может быть вы даже сможете меня убить. И после этого примитивное тупое стадо будет начнёт говорить, что вы лишили Россию великого поэта. И мои стихи начнут прославлять так, как уже сегодня начали прославлять писульки графа Озёрского».
Он поправил китель и закончил:
«Ведь у обывателя нет понимания, что такое хорошие стихи, а что плохие. Где хорошая рифма, а где плохая. «Стихи — это мелодия» — говорите вы. Обывателю важно, чтобы поэт прожил трагичную жизнь, страдал от любви к какой-нибудь распутнице, которая спит со всеми, кроме него или, лучше всего, глупо погиб».
На этом поэт вышел из кадра и видео закончилось.
Я устало потёр глаза и посмотрел на счётчик комментариев под записью. Несмотря на то, видео было выложено двадцать минут назад, количество ответов пользователей на него перевалило уже за тысячу. Однако.
Читать я их не стал, просто закрыв вкладку. Бедный Василий Галактионович: он совсем не обрадуется такому резонансному видео, затрагивающему вопрос дуэли.
«Интересно, как там дела у Елизаветы Георгиевны?» — подумал я, но решил, что лучше ей не звонить и не писать, чтобы ни у кого не возникало вопросов, откуда я вообще знаю о том, что произошло в особняке Аматуни прошлой ночью.
Зашёл Тарас.
— Улитки готовы, Матвей Михайлович, — сообщил он. — С чесночком.
— Неси, чего уж, — махнул я рукой.
Тарас быстро сбегал туда-сюда и накрыл на стол.
— Себе-то улиток оставил? — спросил я.
— Конечно, — хмыкнул Тарас.
Я мог бы и не спрашивать: он обожал всяких креветок, улиток, крабов, омаров и прочих морских созданий. В гастрономическом смысле обожал.
— Ну приноси тогда сюда их, посидим вместе, — пригласил я дядьку разделить со мной трапезу.
Тарас кивнул и направился вниз.
— И вина захвати! — крикнул я вслед.
Тарас вернулся с бутылкой красного сухого. Странно, но при любви к сладкому лимонаду, я совершенно не любил сладких и полусладких вин. Тарас разлил по бокалам вино.
Улиток удобно есть, доставая их из раковинок зубочисткой. Вкус улиток я не особенно любил, потому что они такие маленькие, что его толком и не чувствуешь. И уж точно их вкус не стоит того, чтобы жарить несчастных созданий живьём.
Но, что сделано, то сделано. С чесноком они шли достаточно хорошо. Помимо улиток, Тарас сделал какой-то салат с авокадо, сыром и какими-то листочками, рукколой, что ли.
— Одного не пойму, Матвей Михайлович, — начал вдруг Тарас, — если мне позволено будет спросить…
— Спрашивай, — разрешил я.
Тарас спросил:
— Если эта девка, Ленка, не знает, что вы — Мартынов, то почему она к вам лезет?
— Ну, в любовь без Яра, ты, конечно, не поверишь? — произнёс я.
Тарас фыркнул, мол, скажете тоже, барин.
— Я же вижу, как она на вас смотрит, — сказал он. — Я мог бы понять, что она, думая, что вы слуга здесь, убедила бы себя, что любят не за Яр, а за то, что человек хороший. По крайней мере, в теории мог бы понять.
— Но? — предложил я ему продолжить и сделал глоток вина.
— Но она смотрит на вас так, как будто у вас Яра как у князя, — сказал дядька, — Да и, честно говоря, она не выглядит девкой, которой интересно какой человек внутри.
— Пожалуй, что и не выглядит, — подумав, согласился я.
— Вот я и не понимаю, — покачал головой Тарас, — как такое может быть.
— Что ж, — пожал я плечами, — я предпочитаю не задаваться вопросами тогда, когда мне дают то, что я и не надеялся получить.
Тарас кивнул, соглашаясь с моим подходом.
— Я только вот что думаю, — сказал он. — А вдруг она — агент императора, которую к вам приставили после того случая с Аматуни и Гуриели, чтобы следить за вами?
Я засмеялся.
— Лена-то? Ты, должно быть шутишь!
— Не знаю, не знаю, — снова покачал головой Тарас. — Может быть, надо батюшке вашему сообщить…
— А вот этого не надо, — строго оборвал его я. — Он и так сам не свой из-за случая с Гуриели, потом из-за дуэли Валерия, моего секундантства и взбучки, которую я задал Алексееву. Это он ещё не видел, что поэт Чигуриков выложил сегодня в Паутину.
— Да, но… — начал дядька.
— Никаких «но»! — отрезал я. — Ты посмотри, мне уже даже из дома выходить нельзя!
— Кстати, вчера перед вашим приездом девка тут лазила эта татуированная, — сказал Тарас. — Это она на крыше была сегодня?
— Да, — хмыкнул я, — она. Но она не получила того, чего хотела, хотя и очень старалась. Я её больше видеть не хочу, позаботься об этом.
— Понял, — принял к сведению Тарас.
— Только не в том смысле позаботься, как в Фарго, — решил уточнить я. Не хватало ещё, чтобы Ташу Гиксман потом выбросило на берег моря со сломанной шеей.
Тарас — человек добрый. По своей воле он не обидит и мухи. Разве что, если муха будет нужна для приготовления какого-нибудь вкусного блюда. Но если указание дано, он его выполнит. Любое. По-своему, конечно, поняв, и обязательно что-то перепутав, но выполнит.
Тарас хохотнул.
— Я уж подумал, барин…
Засмеялся и я.
— Да я так и понял, что ты подумал.
Мы заканчивали с улитками, когда у меня зазвонил телефон. На дисплее высветилось имя Елизаветы Георгиевны Аматуни. Я схватил трубку:
— Алло, Елизавета Георгиевна, рад вас слышать!
— Ты куда пропал, Матвей? — раздался взволнованный голос фрейлины. — Не звонишь, не пишешь, как будто тебе всё равно! У нас тут…
— Простите, что перебиваю, — быстро сказал я, — вы сейчас где?
— Я у себя дома! — ответила она. — У нас тут…
— Я вам перезвоню, Елизавета Георгиевна, прошу вас мне не писать, я очень занят, — протараторил я и бросил трубку, если так можно сказать про мобильный телефон. В детстве я видел в доме отца стационарный телефонный аппарат. Выражение «бросить трубку» шло из этих, полузабытых воспоминаний о раннем детстве.
Причина, по которой я так по-хамски повёл себя в разговоре с Елизаветой Георгиевной, была проста: я не хотел, чтобы те, кто будут расследовать заварушку в доме князя Аматуни, могли проследить связь между нами по звонку.
— Тарас, — обратился я к дядьке, — Собери мой беговой костюм прямо сейчас и жди меня в моей машине.
Тот кивнул и отправился выполнять поручение. Я открыл на телефоне карту Константинополя и прикинул маршрут. Затем я надел купальные шорты и спустился во внутренний двор, где меня уже ждал сидящий в автомобиле Тарас.
— Матвей Михайлович, — обратился он ко мне, когда я сел на заднее сиденье, — вам же Михаил Юрьевич запретили дом покидать.
— Тихо, Тарас, — ответил я. — Важное дело. Поезжай на Нахимовский пляж, остановишь у памятника.
Пока мы ехали, я вывел карту на встроенный в панель автомобиля планшет и дал дядьке распоряжение:
— Когда меня высадишь, поедешь вооот сюда, — я показал пальцем, — там будет кафе быстрого питания, оставишь в туалете под раковиной мой костюм.
— А как вы его заберёте оттуда? — спросил Тарас.
— А с чего ты решил, что его заберу я? — ответил я вопросом.
Тарас недовольно покосился на меня. Я сказал:
— В общем, засунь его под одежду, когда будешь от машины до кафе идти, вдруг за тобой будут следить. Можешь купить там себе что-нибудь, но только на вынос. Понял?
— Понял, Матвей Михайлович, — буркнул Тарас.
— Потом проедешь круг по городу по Потёмкинскому кольцу, и заберёшь меня там же, под памятником. Если меня не будет — подождёшь. «Ладошку» я оставлю в машине. Понял?
— Понял, ваше благородие, — недовольно ответил Тарас.
Чтобы избежать дальнейшего разговора, я включил погромче радио. Там шла какая-то передача, где двое ведущих наперебой рассуждали о том, что нашей стране нужно всё раздать другим странам и народам, а самой желательно перестать существовать. Мы с Тарасом одновременно презрительно фыркнули, и я переключил на другую волну, где играла какая-то музыка.
Тарас довёз меня до Нахимовской площади, где стоял белый памятник великому русскому адмиралу Нахимову. Там я выскочил из машины и пошёл к морю, не оглядываясь.
Проходя под памятником, я увидел двух уже немолодых иностранок. Они довольно громко спорили между собой на английском о том, является стоящий перед ними монумент работой того же скульптора, который создал виденный ими сегодня памятник Ушакову. Дело откровенно шло к ссоре, так как дамы начали обращаться друг ко другу официально:
— Ах вот как, мисс Уолесс?!
— Именно так, мисс Бекдел!
Улыбаясь их горячему отношению к архитектуре моей страны, я проследовал мимо. На пляже была куча народу, и, если за мной кто-то следил, то этот шпион мог бы потерять меня ещё до того, как я вошёл в воду, в которой тоже людей было немало. Я поплыл всё дальше и дальше, пока не оказался от берега на большем расстоянии, чем абсолютное большинство купающихся.
Тогда я взял себя в руку из Яра и быстро, как торпеда, понёс себя через воду в нужную мне сторону. Сдвинувшись, таким образом, около двух километров в сторону, я остановился и прислушался к своему резервуару.
Оказалось, что на преодоление сопротивления воды тратится меньше Яра, чем на преодоление земного притяжения. Интересный факт, который следовало запомнить на будущее. Я оглянулся. Вокруг меня на расстоянии двух или трёх километров не было ни души. Возможный шпион наверняка до сих пор пытается углядеть меня среди толп, отдыхающих на Нахимовском пляже.