Женщина положила мокрую ткань на его губы, и прохладная влага заструилась в рот Яромира.
Он жадно глотал воду, но женщина очень быстро её убрала, на что Яромир ответил недовольным мычанием.
— Много нельзя. — твердо заявила она. — Всего понемногу!
— Где…? — через боль прохрипел Яромир.
— Дома, — нежно ответила ему женщина. — Ты молчи и силы копи. У нас впереди ещё очень много времени. Наговоримся…
Яромир чувствовал в её голосе спокойствие и заботу. Только что охватившая его тревожность в миг улетучилась.
«Да и какой у меня выбор? Будь, что будет…»
Силы быстро оставили Яромира. Он медленно закрыл глаз и погрузился в сон.
Долгое время он пролежал так: не в состоянии сделать самых малейших движений, с ног да головы перемотанный повязками с травяными припарками и мазями, без возможности встать, самостоятельно поесть и справить нужду.
Благо, девушка, — а незнакомкой оказалась именно девушка, — твердо решила выходить его.
Дважды в день перевязывала, с ложки кормила Яромира кашами, бульонами и отварами. Даже тряпки под ним меняла, не морщась, лишь изредка отпуская безобидные шутки, от чего Яромир наливался краской, отворачивался и подолгу не мог на неё смотреть. Стыдился…
Яромира поразило такое отношение к себе.
Она не жалела его и не нянчилась, как это делают большинство других женщин со своими мужчинами, а всегда оставалась твердой и сосредоточенной, но он каждый раз всем телом ощущал весь трепет, с которым она снимала окровавленные тряпки и едва уловимую дрожь, когда она промывала его раны отваром из подорожника и накладывала травяные мази.
И нет, как раз-таки внешне она сохраняла полное спокойствие и её руки прекрасно знали свою работу. Она дрожала внутри. Яромир это прекрасно чувствовал. Он улавливал это в её глазах и прерывистом дыхании.
Тоже самое ощущал и он сам, каждый раз вспоминая рыжеволосую, зеленоглазую Верею. Бедная, невинная девочка…
Только теперь из его мыслей никак не выходила прекрасная знахарка.
Без толики стеснения она позволяла себе ходить по избе совершенно нагой, не обращая никакого внимания на во все глаза таращащегося на неё и до крови закусывающего губу богатыря.
Со временем Яромир понял, что его восхищение и желание доставляло ей своеобразное удовольствие. Она играла с ним и это ему одновременно и нравилось, и невероятно раздражало.
Яромир же и правда не мог отвести взгляд от её загорелой кожи, которой бы позавидовала добрая половина девушек из Слав-городского переулка Белого шипоцвета — прославленного необычайной красотой местных блудниц.
Не сосчитать, сколько раз Яромиру приходилось буквально за шкирку вытаскивать оттуда Гришку.
Но больше всего её отличали далеко не налитая грудь и манящие бедра, таких много, куда ни глянь, а слегка вьющиеся по плечам каштановые волосы, всегда безупречно чистые, игриво переливающиеся в свете многочисленных свечей.
Ни у одной из благородных боярынь не встретить таких роскошных локонов, чего уж говорить о деревенских простушках.
Он так полюбил наблюдать за тем, с каким трепетом она относится к своим прекрасным волосам, что сам не заметил, как каждый день начал с нетерпением ждать, когда уже наступит вечер и она снова возьмет гребень в руки…
Да и сам он начал ловить себя на мысли, что больно люба ему стала эта черноглазая незнакомка.
Под чутким присмотром и уходом прекрасной знахарки, Яромир медленно, но уверенно поправлялся. Его раны оказались настолько серьезными, что только через полторы недели он начал понемногу разговаривать, а к концу третьей уже мог самостоятельно держать ложку.
В один из вечеров, вернувшись из бани, знахарка, как обычно делая вид, что не замечает Яромира, скинула на пороге полотенце, проплыла по комнате и села расчесывать волосы напротив печи, наблюдая за огоньками, игриво пляшущими за заслонкой.
Она так погрузилась в мысли, что и не услышала, как за её спиной Яромир осторожно сел на край лежака.
Только сейчас он впервые смог по нормальному оглядеться, но от увиденного неприятно затянуло под лопаткой.
Внутреннее убранство избы до боли напоминало старенькую избушку болотной ведьмы, только всё выглядело совершенно новым.
Даже в воздухе витал такой же терпкий запах шиповника, идеально дополненный ароматом спелой малины, вызывающий у Яромира внутри странное чувство пробуждающихся низменных желаний и нарастающей тревоги.
Он некоторое время наблюдал за девушкой, после чего все-таки решил нарушить молчание:
— Любо-дорого тобой любоваться…
От неожиданности девушка подскочила на месте и выронила гребень из рук:
— Больше так никогда не делай! — сквозь зубы прошипела она, гневно свела брови и пригрозила Яромиру пальцем. — Понял меня?!
Яромир слабо улыбнулся и покорно кивнул.
Она быстро подхватила гребень, подошла к шкафу и достала из него чистую шелковую сорочку — невероятнейшую роскошь, даже для богатых боярских жен.
— Не бранись, краса. — Яромир постарался сделать голос, от которого, по словам Гришки, были без ума все Слав-городские девицы. — Не к лицу тебе…
— Можешь не стараться, — знахарка подошла к Яромиру и приложила указательный палец к его губам. — Твои чары надо мной не властны.
Яромир осторожно взял её руку:
— Спасибо тебе… — он приложил её ладонь к губам. — За всё.
— Ещё отблагодаришь, — девушка улыбнулась и уже сама потянула Яромира за руку. — Коли уже хвостом крутишь, значит почти здоров. Попробуй встать.
Яромир чувствовал, как дрожат ноги и как ослабли его мышцы, но с помощью знахарки он поднялся, выпрямился и сделал пару шагов.
— Хорошо, очень хорошо. — сухо заключила девушка, усаживая Яромира обратно на лежак. — Нужно не забыть с утра напомнить близнецам про ходуны…
— Кто такие?
— Оболдуи, — усмехнулась знахарка и отошла к стойке с травами. — но толковые. Один хвосты крутит, другой сапоги шьёт. Приволокли тебя, буквально умоляли на ноги поставить. Ну как же я могла устоять, перед таким вызовом.
Яромир заерзал на месте и по коже пробежали мурашки:
— У одного из них во лбу подкова сияет? — от волнения Яромир сдавил край лежака до побелевших костяшек.
— Ещё как сияет! — усмехнулась знахарка. — Ермола — мнит себя важной птицей, но на деле — обычный недотёпа! Брат его — куда смышленей уродился.
— Из огня, да в полымя… — пробурчал под нос Яромир, уставившись в пол и закусив губу. — Как же меня в Три дуба-то занесло?!