Читатель помнит, конечно, все, что проделал Чацкий. Проследим слегка ход пьесы и постараемся выделить из нее драматический интерес комедии, то движение, которое идет через всю пьесу, как невидимая, но живая нить, связующая все части и лица комедии между собою.
Чацкий вбегает к Софье, прямо из дорожного экипажа, не заезжая к себе, горячо целует у ней руку, глядит ей в глаза, радуется свиданию, в надежде найти ответ прежнему чувству -- и не находит. Его поразили две перемены: она необыкновенно похорошела и охладела к нему -- тоже необыкновенно.
Это его и озадачило, и огорчило, и немного раздражило. Напрасно он старается посыпать солью юмора свой разговор, частию этой своей силой, чем, конечно, нравился Софье, когда она его любила, -- частию под влиянием досады и разочарования. Всем достается, всех перебрал он -- от отца Софьи до Молчалина -- и какими меткими чертами рисует он Москву -- и сколько из этих стихов ушло в живую речь! Но все напрасно: нежные , остроты -- ничто не помогает. Он терпит от нее одни холодности, пока, едко задев Молчалина, он не задел за живое и ее. Она уже с скрытой злостью спрашивает его, случилось ли ему хоть нечаянно "добро о ком-нибудь сказать", и исчезает при входе отца, выдав последнему почти головой Чацкого, то есть объявив его героем рассказанного перед тем отцу сна.
С этой минуты между ею и Чацким завязался горячий поединок, самое живое действие, комедия в тесном смысле, в котором принимают близкое участие два лица, Молчалин и Лиза.
Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому "мильону терзаний", под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели , словом, роль, для которой и родилась вся комедия.
Чацкий почти не замечает Фамусова, холодно и рассеянно отвечает на его вопрос, где был? "Теперь мне до того ли?" -- говорит он и, обещая приехать опять, уходит, проговаривая из того, что его поглощает:
Как Софья Павловна похорошела!
Во втором посещении он начинает опять разговор о Софье Павловне: "Не больна ль она? не приключилось ли ей печали?" -- и до такой степени охвачен и подогретым ее расцветшей красотой чувством и ее холодностью к нему, что на вопрос отца, не хочет ли он на ней жениться, в рассеянности спрашивает: "А вам на что?" И потом равнодушно, только из приличия дополняет:
Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?
И, почти не слушая ответа, вяло замечает на совет "послужить":
Служить бы рад, -- прислуживаться тошно!
Он и в Москву, и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной Софье. До других ему ; ему и теперь досадно, что вместо нее нашел одного Фамусова. "Как здесь бы ей не быть?" -- задается он вопросом, припоминая юношескую свою любовь, которую в нем "ни даль не охладила, ни развлечение, ни перемена мест", -- и мучается ее холодностью.
Ему скучно и говорить с Фамусовым -- и только положительный вызов Фамусова на спор выводит Чацкого из его сосредоточенности.
Вот то-то, все вы гордецы:
Смотрели бы, как делали отцы,
Учились бы, на старших глядя! -
говорит Фамусов и затем чертит такой грубый и уродливый рисунок раболепства, что Чацкий не вытерпел и в свою очередь сделал параллель века "минувшего" с веком "нынешним".
Но все еще раздражение его сдержанно: он как будто совестится за себя, что вздумал отрезвлять Фамусова от его понятий; он спешит вставить, что "не о дядюшке его говорит", которого привел в пример Фамусов, и даже предлагает последнему побранить и свой век, наконец, всячески старается замять разговор, видя, как Фамусов заткнул уши, -- успокаивает его, почти извиняется.
Длить споры не мое желанье, -
говорит он. Он готов опять войти в себя. Но его будит неожиданный намек Фамусова на сватовство Скалозуба.
Вот будто женится на Софьюшке... и т.д.
Чацкий навострил уши.
Как суетится, что за прыть!
"А Софья? Нет ли впрямь тут жениха какого?" -- говорит он, и хотя потом прибавляет:
Ах -- тот скажи любви конец,
Кто на три года вдаль уедет! -
но сам еще не верит этому, по примеру всех влюбленных, пока эта любовная аксиома не разыгралась над ним до конца.
Фамусов подтверждает свой намек о женитьбе Скалозуба, навязывая последнему мысль "о генеральше", и почти явно вызывает его на сватовство.
Эти намеки на женитьбу возбудили подозрение Чацкого о причинах перемены к нему Софьи. Он даже согласился было на просьбу Фамусова бросить "завиральные идеи" и помолчать при госте. Но раздражение уже пошло crescendo[4], и он вмешался в разговор, пока небрежно, а потом, раздосадованный неловкой похвалой Фамусова его уму и прочее, возвышает тон и разрешается резким монологом:
"А судьи кто?" и т.д. Тут же завязывается другая борьба, важная и серьезная, целая битва. Здесь в нескольких словах раздается, как в увертюре опер, главный мотив, намекается на истинный смысл и цель комедии. Оба, Фамусов и Чацкий, бросили друг другу перчатку:
Смотрели бы, как делали отцы,
Учились бы, на старших глядя! -
раздался военный клик Фамусова. А кто эти старшие и "судьи"?
...За дряхлостию лет -
К свободной жизни их вражда непримирима,
отвечает Чацкий и казнит -
Прошедшего житья подлейшие черты.
Образовалось два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии "отцов и старших", с другой -- один пылкий и отважный боец, "враг исканий". Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире. Фамусов хочет быть "тузом" -- "есть на серебре и на золоте, ездить цугом, весь в орденах, быть богатым и видеть детей богатыми, в чинах, в орденах и с ключом" -- и так без конца, и все это только за то, что он подписывает бумаги, не читая и боясь одного, "чтоб множество не накопилось их".
Чацкий рвется к "свободной жизни", "к занятиям" наукой и искусству и требует "службы делу, а не лицам" и т.д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только "мильон терзаний" и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.
Теперь нам известны эти последствия. Они обнаружились в появлении комедии, еще в рукописи, в свет -- и как эпидемия охватили всю Россию!
Между тем интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкою психологическою верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот, могла бы сделать автору имя.
Обморок Софьи при падении с лошади Молчалина, ее участие к нему, так неосторожно высказавшееся, новые сарказмы Чацкого на Молчалина -- все это усложнило действие и образовало тот главный пункт, который назывался в пиитиках завязкою. Тут сосредоточился драматический интерес. Чацкий почти угадал истину.
Смятенье, обморок, поспешность, гнев испуга!
(по случаю падения с лошади Молчалина) -
Все это можно ощущать,
Когда лишаешься единственного друга, -
говорит он и уезжает в сильном волнении, в муках подозрений на двух соперников.
В третьем акте он раньше всех забирается на бал, с целью "вынудить признание" у Софьи -- и с дрожью нетерпенья приступает к делу прямо с вопросом: "Кого она любит?"
После уклончивого ответа она признается, что ей милее его "иные". Кажется, ясно. Он и сам видит это и даже говорит: