Он решил уехать сегодня…
Да, но сами подумайте: можно ли обмануть человека?
Явится Девчонка и будет одна-одинешенька стоять в парке! Ждать…
Ему бы надо с вечера предпринять что-нибудь.
Ведь он действительно не мог не почувствовать эту связь между ними уже тогда, когда она сказала: «А у меня бабушка есть…», когда он остановился, когда они поглядели друг на друга… Все время потом существовала эта связь.
Минер вышагивал, а завфермой продолжал о своем: приехала в колхоз корреспондентка какая-то, «на назём» ему тетрадкой «тычет»: «Почему навоз?» И за юбчонку двумя пальцами, дескать: «Фи!» А у самой юбчонка-то выше колен. Потом ничего написала, правда. «За исключением некоторых недостатков». «Некоторые недостатки» — это он, завфермой.
«Юбчонка… Юбчонка… — думал Минер. — Именно так. Юбчонка, ножонка, ручонка… — всё уменьшительно».
И не слушая завфермой, Минер придумал спасительную идею: его должны «вызвать в часть»! Срочно.
И достаточно письма: так, мол, и так… Но где взять Ее адрес?
Оставалась надежда увидеться с Нею теперь же, днем, будто случайно.
И Минер часа три ходил по улице неподалеку от места, где встретил Ее…
А к вечеру снял смазку с кортика, вычистил ножны, до блеска надраил пуговицы куртки и задолго до назначенного времени уже был в парке.
Не буду вдаваться в подробности этого нового свидания. Но замечу, что Минера не покидала благородная мысль сообщить Ей о «срочном вызове». Однако сообщить он не смог. Во-первых, потому, что Она обрадовалась ему. А во-вторых, потому, что он до такой степени был изумлен Ее новым видом, что с минуту или две вообще не мог говорить, то есть опять на время забыл об этой своей способности.
Она пришла в белых туфлях «на высоком» и в черном костюмчике. Жакет и юбка так плотно облегали Ее фигуру, что грудь и бедра Ее уже не казались девчоночьими.
Только прическу, надо полагать, Она сделала, как накануне, ибо эта прическа шла Ей.
Словом, за одну короткую ночь подросток неожиданно превратился в девушку.
Как это удается им — спросите у девятнадцатилетних девчонок.
Она сказала «здравствуйте». А он кивнул.
«Я хотела прийти первой, — виноватым голосом сказала Она. — Но смотрю — солнце еще высоко. Вы не сердитесь?»
Он тряхнул головой: нет…
На этот раз они действительно говорили о море. Но не он, а она, потому что любила море и еще потому, что никогда не видела его…
Потом были опять свидания, которые начинались где-то одновременно с зарей на востоке, а заканчивались, когда угасала заря на западе. И были они каждый день.
Таким образом, времени на раскаянье оставалось у Минера мало. Но был он человеком твердым, а потому, однажды просидев с Нею до восхода луны, решил одним ударом разрубить все узлы и заявил, что уезжает нынешней ночью. Так как, с одной стороны, он получил срочный вызов, с другой стороны, его вообще беспокоит, как там Северный Ледовитый океан. И, наконец, он попросту не должен был, не имел права встречаться с ней — это глупость с его стороны.
После чего глаза у нее вдруг сделались широченными и мокрыми. Он сразу оборвал свое выступление, а Она вскочила и быстрехонько зашагала прочь от него, но почему-то не к выходу, а в одну из аллей, в глубь парка.
После чего он догнал Ее и хотел объяснить, что в действительности-то он идиотски рад встречи с нею, что он мог бы для Нее…
Но тут как-то получилось, что губы их оказались слишком уж близко друг к другу, и всякие объяснения утратили смысл.
Ночью Минер опять казнился.
Что Она подумает о нем завтра?
Ровно через три недели со дня приезда Минера в город они сидели рядом перед Ее бабушкой и молчали. Бабушка, с интересом разглядывая их, молчала тоже.
Внучка была бледной. А Минер, наш мужественный, наш бесстрашный Минер, то краснел, то синел. Причем, сдается мне, без переходных оттенков.
Первой не выдержала Она, выпалила:
«Бабушка, мы решили пожениться!»
«Дыть чего ж, — с готовностью отозвалась Бабушка. — Эт я знаю. Эт весь город знает. Эт завсегда у нас так, что все знают».
Минер сидел ошеломленный.
А Бабушка продолжала:
«Дай вам господи счастья. Чего ж. Я благословляю…»
Она не дала Бабушке договорить. Она кинулась на нее и принялась целовать в щеки, в лоб, в нос, в темя. Словом, куда придется.
Глядя на этот фейерверк поцелуев, Минер мало-помалу пришел в себя и уже ни в чем не каялся.
Тетенька в ЗАГСе отказалась расписать их и даже замахала руками:
«Нет, нет!» Дескать, и не думайте. Дескать, у нас порядок: надо заявление сначала…
Но увидела слезы на глазах невесты и замерла.
Даже испугалась, построив ложную догадку. Засуетилась по комнате. «Я сейчас это… Мигом вас…»
Не знаю, что они говорили: «люблю» или «гм-да-ой-да», но из ЗАГСа они вышли мужем и женой.
Вечером Минер перетащил из гостиницы свой чемодан и шинель к Бабушке, а через два дня выехал в Областной Центр, чтобы лететь самолетом на Москву, так как сроки его истекали.
И эти два дня были днями настоящей семейной жизни.
Он требовал, чтобы Она поступала в университет и училась, а к Ее выпуску он переведется куда-нибудь…
Она же говорила, что поступит на заочное отделение и приедет к нему, поскольку он «страшно одинок». (Тогда как Ее окружала куча родственников в лице Бабушки.)
Он пытался доказать, что там одни скалы…
«Но ты-то живешь? — резонно возражала Она. — А потом: как ты будешь без меня?..»