Яромир достал Ермолин бурдюк и страшно разочаровался, что вместо чистой воды в нём оказалась кислая медовуха.
Пить хотелось так сильно, что Яромир сконфузился, задержал дыхание и всё же решился сделать несколько глотков этого отвратного поила.
Поплевался, дважды выругался, но с признательностью к другу подметил, что Ермола оказался прав — медовуха помогла, стало гораздо легче.
Сизый, несмотря на болезненный вид, двигался легко и размерено, так что Яромир постарался расслабиться в седле. Слепцы и мошка не давали покоя, то и дело стараясь укусить побольнее, от чего сильно нервничал Сизый.
Яромир пошарил в сумке на седле и нашел небольшой пузырёк с маслом гвоздики и хвоей.
Без этого масла летом в дорогу можно и вовсе не собираться — сожрут. В жару насекомые — самые докучающие твари.
Он смазал маслом открытые части рук и шею.
Наконец, можно полностью расслабиться…
Дорога до Туманных топей пролегала через ржаное поле, на котором тут и там виднелись полевые, занятые рутинной работой. От постоянного нахождения под палящим солнцем их кожа настолько потемнела, что полевых можно было легко принять за жителей Песчаных земель.
Люди песков… Кожа, как уголь, так замотанные в тряпки, что виднелись только лишь одни глаза.
Однажды Яромиру довелось встретить их, в детстве. Тогда старика наняли для защиты каравана от упырей и вурдалаков.
Яромир и Сизый доехали до заброшенной мельницы.
Хорошее место, чтобы перевести дух!
Он тяжело сполз с Сизого и закрепил поводья на ещё сохранившейся коновязи. С этой же стороны от мельницы как раз падала густая тень. Сам же Яромир взял ещё медовухи и расположился рядом.
От действия Ермолиного эликсира тело перестало болеть и всё вокруг немного поплыло. Яромир снова почувствовал себя опьянённым. Перестали ныть синяки и ссадины, а настроение стремительно поползло вверх.
Он огляделся и воспоминания нахлынули сами собой:
— Эй, Сизый, — задорно бросил Яромир жадно жующему рожь коню. — представь, целых семь зим прошло, как с отцом именно возле этой развалюхи полуденницу ловили. Ох и хитрая же тварь была… Люди днём в поле выйдут, так она за ними… и машет косой в разные стороны. Сама старая, бледная, волосы склоченные, всё через неё видать — мерзкая. Ага… Косой кого зацепит, так рана потом гноится и подолгу не заживает. Одному полевому даже ногу пришлось оттяпать — зачернела. Грязная нечисть…! А эта, полуденница, знаешь, злобная, как лесной чёрт… Отца же и позвали, что она троих полевых насмерть… Ага… Мужиков страсть как ненавидела. Те только в лесу от неё спрятаться могли. Знаешь почему в лесу? А потому, что отец говорит, там своих тварей хватает — не её владения. Ход ей туда закрыт!
Яромир сделал несколько глубоких глотков из бурдюка с медовухой.
— Хитрая же тварь была… Нас только заприметит, так сразу среди колосьев растворяется. Чуяла, скотина, что за ней пришли. И так несколько дней подряд… Ходили тогда по людям, спрашивали, давно ли повелась, что именно могло её озлобить. Так, представь: как раз-таки именно тут, на этом месте, старый мельник девку напоил, опозорил и придушил, а тело вон там закопал.
Яромир указал пальцем на пустой от травы участок земли.
— Видишь, не вру, из-за этой дряни до сих пор ничего не растёт… Мельник в этот же день так нажрался, что заполз в лес, где его волки и обглодали до косточек, а девка так и осталась по полям ходить, в поисках мести. Только виноватого-то уже не сыщешь. Попросту мстить некому уже было, вот она, с дуру, порешала, что все мужики скоты и сволочи, потому извести их надобно на корню… Отец же и нашёл это место. Угу… Сказал тогда, что будем ловить тварь на живца. А знаешь кого выбрали живцом?! Меня!
Яромир залпом осушил остатки медовухи в бурдюке.
— Нарядили меня в лохмотья, овечьей шерстью облепили… Посмотришь: ну чем не старик-мельник? А мне знаешь, как жутко было?! Он меня в поле выгнал, а у меня руки-ноги трясутся… А стерва как косу выхватит, как завизжит и за мной! Я драпал, драпал, в тряпках запутался и пал, представь, прямо перед ней. Думал всё, хана… Благо вспомнил, что отец наказал. Он мне клинок дал, точно…, лезвие серебряное, я им прямо в морду твари тыкнул. Она как завизжит пуще прежнего… Чуть не оглох! Тут и отец подоспел, а она его увидала и тикать.
Яромир поднялся и подошел к лысому участку земли.
— Ага… Отец наказал, вытряхнуть на её кости мешочек с серебряной пылью, вот я и вытряхнул. Самому страшно, сопли, слюни… Всякое я уже тогда видел, но, чтобы духа злого — не-а! А дух взял и тело обрел, от пыли, только не на долго. Отец цепь тогда у Аяра брал — серебряную. Он её на духа накинул и держал, а я лопату хвать и бегом сюда. В землю воткнул, а тут кости человеческие. Помню, отец кричал, чтобы кости в тряпки завернул и какой-то пузырёк с жижей зелёной — вроде бы был спирт и зверобой — туда вылил… Тут тварь как вырвется, как на меня бросится… Представь, он у самого носа моего косу остановил, посохом своим! Вот мастрота, конечно… Так я ещё и кремнем по огниву не сразу попал, руки-то трясутся. Но, правда, потом всё же попал… Всё как полыхнёт зелёным пламенем. Брови даже подпалил! Братья потом долгое время смеялись… А тварь визг подняла, думал голова лопнет, волосы на себе рвать давай. Бултыхалась, бултыхалась и в воздухе растворилась…
Яромир отвязал сизого от коновязи, с трудом залез к нему на спину, и они снова продолжили путь.
— Вот так, Сизый, и живём. В деревню вернулись, так Добромил телёнка — Мурку, — нам дал и мешок муки на зиму. Как щас помню: все отца хвалили, а мне только петушка на палочке дали и ватрушку. Получается, что работу-то мы вместе делали, а вся слава ему одному. И так всегда…!
Яромир рьяно подбил Сизого под бока и тот заметно ускорил шаг.
— Так-то он всегда дело говорит. Только меня ни во что не ставит. Видите-ли — мал я ещё, не дорос… А боруту голову кто снял? Опять я! Ага… Отец шубу из овчины получил, а я — синяки и шишки, голову несколько дней поднять не мог. Нельзя, говорит, силу показывать, так и толку тогда от неё, раз она только на хозяйство и тратится? Бревна перетаскай, сено накоси, дров наруби, а как чего коснись, так «Яромир, вперёд!» … Всё учит, да учит… Травничество, звездочетство, письмо… Дело ратное — так то, вообще, с утра до ночи. Значит, Сизый, решено! Вот он — мой час! Как найду мужиков, как верну старшине — будет мне слава! И Верею в жены заберу! Знаешь, какая она красивая…?! Ага, глаза зелёные-зелёные… Плевать, что отец скажет! Хватит с меня его заботы! А ну, Сизый, айда!
Яромир больно ударил Сизого пятками в бока. Конь недовольно фыркнул и неохотно перешел на бег, по пути разогнав коров пастуха. Пастух было выкрикнул в спину Яромира ругательства, но тот уже ничего не услышал.
Долгое отсутствие тени позволило медовухе окончательно одурманить Яромира, склонив его ко сну. Тут же, сам собой, он вспомнил, что за песню напевал в кузнице Эйда, и негромко затянул:
Ой, ты степь широкая моя!
Я готов принять смертельный бой.
Оседлаю я ретивого коня
И пущусь галопом за судьбой.
Знаю, что мой самый злейший враг
Словно коршун навис над землёй.
Мне же нужно сделать только шаг,
Чтобы встать пред ним живой стеной.
Чтобы не прошёл через порог!
Чтоб не смог он дом мой разорить!
Чтоб народ мой жить спокойно мог!
Должен в этой битве победить.
Ой, ты степь широкая моя!
В поле выйдут биться мужики.
Им поможет мать сыра-земля,
Чтоб живыми всем домой прийти.
И повергнут будет страшный враг!
Свою землю кровью отстоим!