Яромир отпил молока прямо из кувшина, съел пирог, натянул штаны, взял в руку тарелку с пирогами и вышел на улицу.
Сеней в старушкиной избе не оказалось, и Яромир вышел сразу на подворье.
От яркого света Яромир прищурился, протёр глаза и огляделся.
Двор у старушки тоже оказался скромным: старенькая банька, покосившиеся сарай и пригон, заросший нужник — некому было следить за хозяйством.
Возле пригона, звеня колокольчиками, паслись козы, а по двору петух гонял громко кудахтающих куриц. Ничего необычного.
У Яромира возникло неприятное чувство, что за ним опять кто-то следит и он не ошибся: на одном из ещё сохранившемся от повалившейся ограды столбушке лежал большой черный кот. Он изучал Яромира пристальным, холодным взглядом, как хищник добычу.
«Сожрать хочет… Неприятная скотина.» — только подумал Яромир, как рядом раздался голос старушки.
— А-а, соня проснулся… Добро спалось?
Справа на придомовой скамейке сидела старушка и что-то вышивала большой иглой.
— Добро, бабушка. Низкий тебе поклон за жизнь мою. Век благодарен буду! — Яромир низко поклонился.
— С этим еще разберёмся… — едва слышно пробубнила старушка и повысила голос. — Черныша благодари, он меня к тебе привёл.
Вроде бы кот, как кот: усы, лапы, хвост — но что-то в этом звере настораживало Яромира.
— Где я?
— Знамо, где — у меня.
— У тебя — это где?
— Знамо, где — на топях.
— Уже хорошо… Ты ведьма?
Старушка рассмеялась.
— Ой, так тоже называли… Но ты меня можешь вот, бабушкой, величать. Больно складно выходит — «бабушка»! Ворожея я.
— Спасибо тебе бабушка, за доброту и заботу, но мне воротиться нужно к отцу, он, наверное, места не находит…
— Не находит… и ещё подождёт. — прошептала старушка. — День раньше, день позже. И так уже чай, как пять ночей тебя выхаживаю.
Яромир сильно занервничал и заходил из стороны в сторону.
Со свадьбы, значит, седьмой день пошёл. Он уже представил гнев старика по возвращению. Вот где будет настоящее веселье. Мало не покажется…
— Ты, конечно, можешь идти, тебя никто не держит, только далеко не пройдешь — нога не сдюжит. Ещё пару дней потерпи. На тебе всё как на собаке затягивается, другой бы кто уже сто раз помер, но ты, Яромир — особенный.
— Я не говорил, как меня зовут. — Яромир остановился и оперся плечом на стену. — Знаешь меня?
— И о тебе знаю, и о старике знаю, всё знаю…
Яромира распирало от любопытства и от тревоги. Он чувствовал, что старушка, знала что-то важное. Нужно было это выяснить.
— Расскажи!
— Что, перехотел убегать? — бабушка коварно улыбнулась. — Расскажу, обязательно расскажу… Эх, видишь, дворик мой совсем захудал, избушка повалилась… Давай так: ты тут порядок наведёшь, а я тебе сказку расскажу? Я же бабушка, а бабушки очень любят рассказывать сказки. Согласен?
Яромир должен был узнать, что она скрывает и согласно кивнул.
В добрых глазах старушки хитро заплясали огоньки.
— А есть ли бабушка по близости ещё люди, инструмент бы попросить.
— Да где там? Одна я. Муж был, дети были, да нет уже никого… Черныш вот только остался.
Бабушка тяжело вздохнула и указала Яромиру сесть рядом.
— Железяка твоя есть, подойдёт? Я её тоже с болот принесла. Там, в предбаннике. Занятная вещица.
Нитки закончились, и она жестом попросила Яромира подать новый клубок из корзинки рядом со скамейкой.
— Ты мне вот что скажи: раз эта старая кляча с тебя глаз не спускает, то, что ты тут один делал?
Яромир без раздумий выложил бабушке всё про свадьбу, драку за Верею и последующее наказание старшины Рознега.
— Давно тебе пора была в люд выбираться! Погляди на себя! Статный молодец, как красив, как пригож… Пора и силушку богатырскую показать, чтобы тебя все знали, боялись и уважали! Давно пора! Ой, как давно! Старый, хитрый лис, никому житья не даёт… Теперь и тебе стоит узнать всю правду и про него. Что думаешь я в лесу прячусь? Всё из-за твоего старика. Я же, пока молода была, в Трёх дубах жила, врачевала, травничала, ворожила. Много добра людям делала, пока он не пришёл…
Руки и губы бабушки задрожали и от нескрываемого волнения по щекам побежали слёзы.
— Только этот колдун проклятый появился, как стали девки молодые по деревне пропадать. А он, весь такой притворный спаситель, тогдашнему старосте мысли попутал, заворожил, я-то знаю, всё знаю… Прилюдно в меня пальцем тыкал, гадкими словами называл, а они все кивали ему и верили! Меня же не сожгли только потому, что всем помогала… Понимаешь? Я людям жизни спасала, а со мной вон как… Только не моих это рук дело, хоть на чём тебе поклянусь!
— Ну же, бабушка, — Яромир осторожно приобнял старушку за плечи, в надежде хоть как-то успокоить. — милая, не роняй горькие слезы… Разве ж мог мой отец…?
— Ничегошеньки ты о нём не знаешь! Но я всё тебе расскажу! Мне податься совсем некуда было. Жив был тогда плотник Феодор, муж мой — покойничек. Я его от хвори излечила, он за мной в лес пошёл. Дом построил в этой глуши, сына родили и дочку. Сыночка родного болото забрало ещё маленького, а дочка ушла, как мужа не стало… А теперь — сам видишь, что тут сталось. Одна-одинёшенька… Руки уже совсем работу не дюжат.
Жалко стало Яромиру старушку.
— Да разве же мог отец честную женщину оклеветать? Быть того не может! В жизнь не поверю!
— Значит, не веришь, да?! — старушка вытерла лицо от слёз рукавом платья и, с обиженным видом, вернулась к вязанию. — Много ли он о себе рассказал? Кем он был до того, как в чаще обосновался?
Яромир попытался уловить хоть одно из хаотично всплывающих воспоминаний из детства, но всё оказалось тщетным.
А ведь правда, старик ни разу не говорил ни о своём детстве, ни о молодости.
Ни единого словечка о своём прошлом.