Яромир перекатился через тело бородача, подхватил с земли его меч и атаковал на опережение.
Беззубый смог отбить первый удар, но второй пришелся ему на руку, разделив кисть, сжимающую рукоять меча, пополам. Не успел меч беззубого коснуться земли, как третий удар Яромира достиг цели.
Беззубый, разрубленный от плеча до пояса, рухнул рядом с главарём.
Из телеги донеслось тихое хрипение, и одноухий с окровавленным ножом в руках прыгнул на Яромира, стоящего к нему спиной.
И на это Яромир успел среагировать.
В воздухе он перехватил неуклюжего одноухого и придал его полёту ускорения.
Столкнувшись с землей, шея прыгуна издала страшный хруст, а голова вошла глубоко в плечи.
Сердце колотилось, всё тело охватила приятная дрожь битвы.
Сейчас Яромир чувствовал себя в своей стихии.
Он огляделся и выдохнул. Разбойников вокруг него не осталось.
Только сейчас Яромир вспомнил про подоспевшего на помощь воина и было бросился ему на помощь, но быстро понял, что ему это ни к чему.
Высокий худощавый мужчина в годах, замотанный в грязные, засаленные лохмотья и такой же повязкой на глазах лихо орудовал посохом, заставив Яромира застыть от изумления и наблюдать.
Старец обезоружил одного, сбил с ног прямым ударом в лоб второго и рубящим махом вернулся к первому, отчего тот сделал кувырок в воздухе и упал без сознания. Старый воин вернулся к единственному оставшемуся разбойнику, пытавшемуся подняться на ноги, и коротким движением свернул ему шею.
Злость Яромира угасла так же быстро, как и закипела.
Он вдохнул, выдохнул и огляделся: кроме него и слепого воина вокруг больше не было никого живого.
Яромир опустил взгляд на руки — они оказались по локоть запачканы в человеческой крови. Его замутило, ноги подкосились.
На глаза попался Кова, по голове которого будто попала под тяжеленный кузнечный молот.
Яромир, чтобы удержать равновесие, опёрся на телегу и не смог сдержать рвотных порывов.
Никогда до этого ему не приходилось применять свои умения на людях…
Старый воин, постукивая стальным наконечником посоха по дорожным камням, медленно подошёл к Яромиру и положил руку на плечо. Его ладонь оказалась нечеловечески горячей, можно сказать — обжигающей.
— Добрый птенчик, добрый! — хриплым голосом заговорил слепой старик. — С трусами и душегубами так и нужно: железной рукой и крепким духом. Насильники и братоубийцы. Не питай к таким жалости. Ты сделал, что должно. Славно бьёшься ты, птенчик, славно!
Яромир отёр рот и заглянул в телегу.
Обнажённое тело женщины лежало с перерезанным горлом в луже крови.
В её безжизненных глазах продолжался читаться предсмертный ужас и мольба о помощи.
— Что же я наделал? — прошептал Яромир, огляделся, спустился спиной по колесу телеги и уткнул голову в колени.
— Свершил правый суд, жестокий и справедливый, — спокойно ответил старец. — Не кори себя и запомни — за каждое деяние нужно ответ держать, и не важно, хорошее оно или нет. Такие же, как они, заслуживают именно такой участи.
Яромира продолжал колотить озноб.
— Ну, хватит трястись, как лист осенний. А-а, понял, понял — первый раз… Ну, это ничего, привыкнешь. Жизнь такая: либо ты, либо тебя. Всё, хватит, вставай, надо тела спалить, покуда трупоеды не нагрянули, — старец толкнул Яромира в плечо посохом. — И возьми их одежу. Им уже не сгодится, а тебе, авось, и послужит.
Яромир почувствовал, как снова стало очень холодно. Трясись, не трясись, а шевелиться нужно. Он тяжело вздохнул и стянул с главаря бандитов рубаху и порты. На одном из убитых старцем он нашёл накидной дорожный плащ.
— Ну-ка, птенчик, скажи, что на них надето? — окликнул слепой воин Яромира, тыкая в тело четырехпалого посохом.
— Кожаные доспехи, а поверх серебрянкой на груди выведены что-то похожее на горы.
— Трусливые собаки! Беглые, из войска Сталь-градского. — старец презрительно плюнул на труп четырехпалого. — С поля бранного бежали и лиходейничать подались… Соскобли краску. Коли на дороге разведчики Игоревы тебя с горами этими приметят, то на первом же суку вздёрнут и не спросят, чей будешь. Да выбери клинок понадежней. Как видишь, времена сейчас неспокойные, да и по лесам ещё много чего неприятного шастает…
На втором убитом старцем войне Яромир нашел хороший булатный меч и искусно пошитые кожаные ножны с ремнём.
Яромир снарядился и продолжил помогать слепому воину складывать тела в телегу, которую они доверху заложили сухими ветками и подожгли.
Лошадей слепой воин предусмотрительно привязал поодаль.
Старец и Яромир некоторое время молча стояли и смотрели на разгорающиеся языки костра.
— Славно пылает, — начал старик. — Дело сделано, теперь и дух перевести можно… Хоть и бандюги, но провианту нам малость оставили. Садись, птенчик, перекусим.
Они разместились возле широкой сосны. Старик маленьким ножом нарезал вяленого мяса, поломал хлеба и дал Яромиру один из бурдюков с ягодным вином.
Яромир, которого уже немного отпустило, не мог надивиться, как всё это старец делал с плотно завязанными глазами.
— Чего вылупился, птенчик?
— Ты колдун? — Яромир с трудом откусил кусок жесткого мяса.
— От части. — старец загадочно улыбнулся. — Учись не удивляться, птенчик, ведь много чего тебе ещё предстоит повстречать, и моя слепота в этом — самая малая крупица.
— Но всё же, в чем секрет?
— Нет никаких секретов. Были у меня глаза. Самые прекрасные, самые замечательные глаза во всех мирах! Но меня предали и подло обокрали. Да-а… Слагали были, что их у меня было аж целых двенадцать! Только все это брехня… Не верь. Вот, сам убедись.
Старец развязал повязку и поднял веки, на месте которых оказались лишь пустые темные глазницы.
Яромир от неожиданности и странности зрелища поперхнулся.
— Страшно? А ты не бойся, привыкай, привыкай… Я научился жить с этим. Всё, что вокруг нас помогает мне видеть. Дуновение ветра, пение птиц, шелест травы, даже биение твоего сердца. Но с глазами, моими милыми глазами, было гораздо лучше… Сейчас же только чувства людские предо мной, как на ладони, а раньше я мог разглядеть самые глубокие тайны любой души. Вот, например, знаю, что больно тебе, внутри больно, тревога съедает. Сбит с пути… Да-а… Рассказывай.
Яромир глубоко вздохнул и глотнул вина.
— Да что говорить… Подвел я отца, страшно обидел его, а ведь кроме него у меня никого и не было. Ну ладно, Траян еще, только он же конь, много-ли от него дождешься? И теперь знать не знаю, куда мне топать и чего делать.