Мне нечего здесь терять. Меня оставили чувства и я почти мертв.
…И все-таки осень. Пора запоздалой любви, пора черного траура по золоту пляжных песков. Косматые туманы аллей, их сладкий дух загнившей листвы. Белые ночи бескровной луны…
Предвоенная, предгрозовая осень 2003-го… Осень моего возвращения, осень сбывающихся моих надежд. Как хорошо, что я скоро увижу Кавказ! Потому что жизнь обманула меня во всех ожиданиях. Она ничего не дала мне из многих своих богатств: не поделилась любовью, не осыпала радостью, не показало дорогу к счастью, — ничего из того, о чем я читал в книгах, видел в кино, слышал в хмельном бреду во время задушевных пьяных бесед… А может, ничего этого нет? А может, это не больше, чем выдумка писателей, режиссеров, всего лишь дешевый блеф, обманувших меня людей? Но нет. Я чувствовал раньше. И любовь, и радость, и счастье. До той довоенной осени 99-го. И там, в Чечне, в горестном стане войны, мне почему-то казалось, что все это можно вернуть, стоит лишь забыть, как шелестят пули, как падают у твоего окопа железные болванки мин. Стоит лишь возвратиться в свой дом.
Но я ошибался. Я опоздал с возвращением. Мой дом навсегда меня потерял. Он просто ушел в тень, остался без дел, мой состарившийся учитель. Неожиданно я стал старше своего дома, своих родителей, сверстников и друзей. Стал мудрее и проще, перестал нуждаться в советах и опекунах. Когда-то мой дом готовил меня к жизни, а оказалось, что он не знал ее сам. Он все детство учил меня, как правильно играть в войну, а, вышло, что был негоден предмет. Он передал мне детский естественный страх перед гробами и кладбищами, рассказал столько историй об оживающих мертвецах, а я разобрался, что мертвое — это то единственное, чего не стоит бояться живым. Единственное, что уже неспособно причинить зло. И все эти истории об оживающих мертвецах на поверку оказались лишь сказкой. Я никого не встретил на своей дороге из тех, кто погиб. Хотя так этого ждал!…Да, мой дом навсегда меня потерял. Я обогнал его в возрасте и не нашел в нем своего места.
Мне некуда и не к чему было вернуться. Даже дом, и тот, сделался чужим для меня. Я ничего не успел узнать, увидеть в жизни до войны, а все, что увидел на ней, была смерть. Моя жизнь началась со смерти, и только с нее. И, если до войны я не знал ничего о смерти, то теперь мне не требовалось к кому-то идти, чтобы открыть эту истину. Я сам, сам отыскал ее! Я нашел смысл жизни! Это смерть и ничего больше…А разве этому учила меня школа, родители и дом? Нет. Они врали мне. Они скрывали от меня истину. Оказалось, вся моя прошлая жизнь была ложью. Как и весь мир, что меня окружал, оказался лишь негодной фальшивой декорацией… А война открыла мне правду. Она была честна со мной, она первой сказала мне, что я обязательно умру.
Весь мир обманул меня, и только Чечня поделилась истиной.
…Эта осень словно выбила из-под меня землю. Я совсем себя потерял. И ничего не ждал от возвращения, кроме собственной смерти. Я так хотел погибнуть в Чечне. Потому что устал. Потому что подошел к пределу своего существования на этой земле. Потому что ничем, кроме смерти, не лечится больная войной душа. Потому что я давно не больше, чем тень…
Ничего не принесла, а только опустошила меня вконец, недолгая поездка домой. Я вновь увидел те улицы и парки, где впервые полюбил одиночество. Я вновь встретился со всеми своими друзьями: безнадегой, тоскою, хандрой… Последние, проведенные дома ночи, я почти не спал. У меня так болело сердце. Я чувствовал, понимал, как велика будет наша разлука.
Когда еще придется вернуться домой? Да и придется ли? Нужно ли это?..
В августе прошлого года ушел из жизни Герой России старший лейтенант Женя Остроухов, молодой ветеран первой чеченской войны. Непонятый самоубийца, сполна отходивший под Богом свой срок — двадцать шесть полных лет. И много было статей, и много пересудов по случаю последнего его выстрела. Гораздо больше, чем о его подвиге в тяжелом военном декабре 94-го. И никто не сказал главного, что же на самом деле произошло там, в Старых Атагах, на последней его зачистке. Никто не открыл правды. И только я знал, что толкнуло Женю на этот шаг. Знал по именам всех, кто загнал его в этот угол: Безнадега, Тоска да Хандра — старые спутники больной одинокой души, самые верные мои товарищи. Это они открыли мне последнюю тайну Героя.
…Я подался в участковые. Почему именно туда? Потому что это тяжело. Потому что интересно. Потому что не нужно сидеть в кабинете, ожидая, когда кончится день. Мой кабинет был огромен и не позволял сидеть. Его было не обойти и за много рабочих дней. Он вечно был полон тайн, живого дневного солнца, холодных вечерних звезд, мой каменный на голой земле кабинет, — лирический мой Барнаул. Город, полный осенних туманов, заблудшей молодости и невозможной мечты.
А еще, это такое доброе, такое теплое слово "участковый", такое значимое для каждого человека.
…Вся романтика милицейской службы слетела с меня за каких-то полмесяца. Оказалось, я просто не представлял, чем занимается наша милиция. Я думал, буду ловить бандитов, буду помогать людям, а все вышло совсем по иному. "Тебе не надо думать. Мы сами подумаем за тебя", — не раз озвучивал мне каждый начальник. И ведь думали… Я перестал существовать для самого себя. У меня отняли право на личную жизнь. Вся моя личная жизнь теперь начиналась лишь за полночь и уже кончалась в самом начале утра. И то, если меня не брали в засады и на какие-нибудь "памятные" вечера…Я думал, буду ловить бандитов, помогать людям. Какое там!.. Вся моя работа свелась к бестолковой беготне, суете, разным бумажкам, которые я собирал в каждое дело, чуть ли не со всего белого света. У меня просто не было времени кого-то ловить, кому-то помогать, кроме самого себя. Я стал вечно не успевать. Я думал, не успеваю один, а оглядывался на всех и понимал, что нет такого милиционера, у кого бы не стояла работа. Мы погрязли в бумажках, в отписках, в никому не нужных справках, словно в болоте. А потому, за нехваткой времени, сочиняли их тут же, лишь получив материал, даже не успев отойти от стола. Все преступления в городе обрастали десятками взятых с потолка справок и объяснений, которые нужны были лишь для отчета. И это считалось у нас блестящей работой — слепить такое вот липовое дело. А мы лепили их не по одному в день.
Обычный пример. Приходит тебе материал по краже, побоям, по грабежу, по мошенничеству… И вроде как даже известно, кого надо схватить, арестовать, осудить. И надо ехать искать того человека. А тебя на очередное дурное совещание, на какое-нибудь бестолковое подведение итогов, на патрулирование улиц, на помощь другой службе, да еще в довесок кучу разных бумаг: идиотских заявлений, вроде: "…прошу привлечь к уголовной ответственности сантехников ЖЭКа, что криво поставили мне унитаз и тем обеспечили доступ зловоний из-под неплотно закрываемой крышки", сумасбродных жалоб, как"…соседи гонят по трубам отопления самогон, чем подвергают преждевременному износу всю отопительную систему" — умопомрачительных шедевров человеческой мысли, авторов которых гнать бы для начала в психушку. И вот, нахватав полные руки подобной белиберды, выйдя с распухшей головой со всех совещаний, тебе уже не до того жулика, которого ты собирался утром схватить. Чего уж там?.. Смотрите сны, преступники Барнаула! Не попались сразу — гуляйте, пока не прогуляете отнятое, украденное, награбленное. А прогуляете — дышите свободно, никто не придет за вами, не потащит за шкирку на нары. Действительно, куда мне ехать кого-то искать, если давно закатилось солнце, давно затворились все двери домов, и только я наконец-то освободился для настоящей работы. А на улице вторую неделю подряд стучит по дорогам дождь. А за пазухой у меня ничего не лежит, кроме пустого желудка. Мне нечем было обедать, потому что я третий месяц не получаю зарплаты. Где-то потерялся мой денежный аттестат. И никому нет до этого дела…А что до жулика, так я отпишусь сразу на нескольких листах. А сам он никуда не денется от судьбы. Все мы под Богом ходим. Может, кто-нибудь и схватит его за меня.
У меня был специальный блокнот, где я хранил свои промахи по работе: обещал кому-то помочь — не помог; искал чью-то вещь — не нашел; где-то ждали меня — не пришел; собирался кого-то наказать — плюнул да позабыл… Не было дня, чтобы я не открыл этой книжки. Не для того, чтобы растравить совесть. Для новой записи о своей неудаче.
А еще был план. План, что всегда "горел" самым горючим пламенем. Всегда был невыполним и, в принципе, никому не нужен, кроме золотозвездных наших вождей: генералов, губернаторов да президентов. Может, когда-то милиция и работала на граждан, на государство, да вот мы не жили в тот день и теперь не чаем застать его до Страшного суда. Теперь вся наша работа свелась не к качеству, а к количеству. Чем больше задержанных, доставленных, посаженных, тем больше надежды победить план. И не так уж важно, насколько виноват гражданин.
Поначалу я чуть не потонул в административных протоколах. Где мне было искать каждый день четверых пьяных, одного иностранца, да мелкого хулигана? Не в любой праздник встретишь всех шестерых. Но помогли товарищи. Они открыли небольшие свои секреты, вывели меня на нужную дорогу и научили "гнать план" — немудреной своей науке, которой только и занимались несколько лет подряд. Оказалось, при правильном подходе к любимому делу, людей можно брать с потолка, давать им любые штрафы, обвинять по любой статье, не ведущей в тюрьму. И при этом, никого не задержав на самом деле, никогда не слазить с коня. Я обошел своих учителей. Если они готовились только на завтрашний день, то в моей папке лежали протокола с числами на неделю вперед. Я тоже научился работать в милиции; "гнать план".
Сложнее было с планом по преступлениям, здесь не всегда отпишешься и уж точно не запрешь за решетку мертвой души. Здесь приходилось работать по настоящему. Но мы не бежали от этой работы, мы сами ходили в рейды, сами жертвовали своими выходными. Мы понимали, что некому, кроме нас бороться с этой бедой. Другое дело, когда в приказном порядке от нас требовали раскрыть преступление любой ценой, когда лишали за это премий, каких-то денежных выплат. А мы были не волшебники, чтоб всем угодить.
…Почему так плохо думают о милиции? Куда пропало то уважение, что оставил ей Советский Союз? Куда они делись, тысячи тех, кто с детства мечтал носить милицейскую форму? Неужто наплевали на первую свою мечту?
Мы другие, не те милиционеры 80-х, не те майоры и лейтенанты, кого успел я встретить при СССР. Я вижу это по себе. У нас нет той доброты, простоты, уважения к людям. Мы жестче, злее, часто пренебрегаем людскою бедой. Откуда это? Неужели мы сами сделали себя такими? Нет, нас просто сломала система. Мы сумели потерять всё: доверие, уважение, авторитет. Сумели потерять однажды и впредь уже не старались это вернуть.
Мы ничего не делали, чтобы воскресить доброе имя милиции. Мы только носились с бумажками, без толку суетились, без пользы совещались, и ненавидели любого, кто шел к нам за помощью. Каждое утро, получая новую кипу бумаг, я думал всегда одно: "Да когда они умрут, все эти заявители?!" Не понимая, что винить нужно других, тех, кто придумал эту беду: волокиту, рутину с любой жалобой, с любым заявлением. И как обидно было порой, когда искреннее желание кому-то помочь, упиралось всё в те же бумажки, всё в то же равнодушие казенных глухих кабинетов. Это не помогало нашей работе, а лишь озлобляло всех на нее. Люди не отворачивались от нас лишь потому, что действительно больше некуда было пойти. Были такие случаи, когда потерпевший шел сначала к бандитам, к наркоманам, к дворовой шпане, а только потом к нам. И то лишь потому, что те отказали. "Ты зачем к ним ходил?" "Да ведь там больше помощи…" И часто выходило, что он оказывался прав.
А мы врали людям. Врали почти всегда. Несли всякую чушь о проделанной огромной работе, о том, что найдутся виновные, что будут нами наказаны, о том, что справиться в срок помешали другие отделы и службы… Врали, не отводя глаз. Вовсе не из мерзости своей натуры. Скорее от усталости. Мы не могли каждому все объяснить. Нас бы не поняли в двух словах, а тратиться на долгие речи, не выдержал бы язык. Работа поглощала целиком. Она забирала каждую минуту, отнимала день, воровала жизнь. Я вечно слышал только одно: "Ты будешь наказан! Ты будешь сидеть без зарплаты! Мы научим тебя работать!.." И теперь какие-то прежние мысли о карьере, о долге перед погонами, о помощи людям, — всё ушло, как дым. Теперь я ни о чем не думал, кроме, как выспаться, избавиться от очередной бумажки, потеряться от начальства в каком-нибудь патруле. У меня не было того часа, когда бы я не служил в милиции. Я кое-как переживал день, а она приходила ко мне во сне, кошмарная моя работа. Я вставал среди ночи, напяливал форму, шел через весь город за жуликом, приводил его к себе и пристегивал наручниками к батарее. А сам падал спать до того часа, как встанут на рельсы трамваи. А жулик всегда бежал. Он ломал наручники, снимал батарею, отрезал себе руку, но никогда не ждал, пока я проснусь. А я поднимался и не верил, что всё это сон. Лез в шкаф за наручниками, проверял на месте ли батарея, искал на полу кровавые пятна. Но не было и следа, что у меня кто-то был. Ничего, кроме мокрых на голове волос, кроме неясной на сердце тревоги…
Я стал ненавидеть все праздники, концерты, соревнования, футбольные мачты, что брал на себя город. Потому что встречали мы их в оцеплениях, в заграждениях, в патрулях, злые, голодные. И были сверхурочные часы, сутки, за которые не говорилось и простое человеческое "спасибо", не говоря о каких-то там премиях, о каких-то там выплатах. Свою зарплату мы считали по копейкам. Как бы не раздували миф о материальном нашем благоденствии, его не было никогда. За гроши своей зарплаты мы мотались по засадам, по рейдам, где нередко сами становились пострадавшими и жертвами. И это было так открыто, так на виду! Но никто, никто ничего не видел! Для всех мы были "ментами", "мусорами", "оборотнями". И мы, не понимая близорукости людей, сами все больше отдалялись от них… Нет, мы не желали кому-то зла и не сделались эгоистами. Наоборот, чаще сталкиваясь с несправедливостью, только сильнее верили в справедливость. И пытались делиться ею с людьми. Но та их часть, которой мы помогли, была всегда неизмеримо меньше, чем та, что не дождалась этой помощи. Зачастую мы сами не видели этого и очень болезненно переживали упреки в свой адрес.
А еще оказалось, что нет у нас никаких законов. Есть, да не про нашу честь. Для того, чтобы посадить грабителя, хулигана, насильника всегда нужно было идти только на нарушение этого закона. Потому что у преступника было больше прав, чем у любого от него потерпевшего. И виноватому даже не нужно было искать лазейку в законе, чтобы уйти от расплаты. Закон и так был на его стороне. У этих воров и убийц всегда было столько свобод! И не им, а нам приходилось сходить с ума, хитрить, изворачиваться, чтобы обойти наши законы. Чтобы толкнуть преступника в двери тюрьмы. И нам, милиционерам, не верили! Не верили в судах, косо смотрели в прокуратурах, не слышали на любой людной улице. А тот, кто привык раздевать в подворотнях прохожих, обирать в парках зазевавшихся поздних гуляк, избивать вечерами на кухне своих жен и детей, попав в руки милиции, неожиданно становился святым. Неожиданно забывал за собой всю вину, и писал кляузы по всем адресам на "оборотней в погонах". Он-то прекрасно знали, что в демократической нашей стране нет никакой веры милиции. И многие наши товарищи сами попали под горящие "планы" судов и прокуратуры, сами надели наручники, сами пошли по этапу. Из-за одного доноса, из-за единственной жалобы…А за их спинами были десятки и сотни раскрытых преступлений, был Афган, Карабах, Чечня. Были кресты Мужества, медали Отваги. Была целая жизнь, потраченная на службу России…
Я всегда сравнивал милицию с Армией. Если бы я не знал, что существует Армия, наверное, мне было бы проще здесь. Я бы меньше замечал несправедливость, меньше огорчался на ложь, меньше винил бы систему. Но, увы, мне было на что оглянуться! Было, что привести в пример. Да, тупая нелегкая служба, да, армейское неравноправие и самодурство, вечные скитания, учения и тревоги, непредсказуемая, как завтра, судьба, неизбежная, как старость, нужда… Но… Но там никогда не теряла цены отвага, не уступала слабости сила, умела говорить правда. А что я увидел здесь? Устану перечислять. Да и зачем, если и так некому постоять за милицию….
Обидно. Обидно, что нас делали такими: сгибали высоких, возвышали низких, клеймили правдивых, гнали строптивых. И тысячи нас бежали из этой милиции, как бегут воры, попавшие в людный двор. Не успевали высохнуть чернила наших контрактов, как мы без сожаления рвали их, бросая навек милицейскую форму. Уходили новички, уходили профессионалы, патриоты своего дела. Мы столько теряли каждый месяц и год, столько недосчитывали в своих рядах! Как там гласит народная мудрость: кто хочет остаться честным, должен покинуть этот дом… Но среди тех, кто не уходил, кто терпел весь этот бардак, среди большинства "сереньких", "безымянных", "безвольных", все же были и те, кто остался верен себе, кто искренне надеялся, что когда-то сломает систему. Милиционеры с большой буквы. Люди, что смогли остаться честными, не покинув этого дома.
Да, были Мужчины! Мужчины, которые, дай Бог, еще изменят облик милиции. Вернут былую гордость нашим погонам.
…Я засомневался в самом себе. Зачем я учился, зачем стремился к этим погонам? Для чего она сбылась, детская моя мечта стать офицером? Для чего? Если теперь я ненавижу каждый свой день?
…Невыносимая моя осень. Она пришла не на землю Алтая, она вошла в мою душу. Она открыла мне страшную свою тайну: больше нечего ждать. Не будет никакого счастья и никакой любви. Им просто не по пути с погонами. Все лучшие мои годы потрачены зря. Юность, о которой я так тосковал и так надеялся еще вернуть, кончилась.
Я понял, что впереди ничего нет, кроме пустоты. А всё, что осталось от жизни — это лишь прошлое. И теперь я не знал более важных дел, чем приходить к тем аллеям и паркам, где когда-то, уже так давно, бродила моя любовь. А они были всё так же холодны, полны черного воронья и низких косматых туч, аллеи несбывшихся прошлых надежд. И никого не было на пустых тропинках, кроме меня. И никто не приходил к месту прежних моих свиданий. И только я, сбежав от работы, сидел на сырых скамейках в синем своем бушлате, держа в груди разбитое свое сердце, — единственный непьющий бездомный, явившийся на поминки собственных чувств.
Ну, вот и все… Осталось совсем чуть-чуть и, может, наконец, погаснет моя звезда. Она так долго ходила по небосклону, так долго надоедала живым. Теперь ей осталось одно лишь усилие — дотянуть до своего "борта". Она должна свалиться с неба именно там, где, вспыхнув однажды, ослепила меня навсегда. Лишила тех глаз, что видели мир без войны.
…АРТУР!!! Теперь-то ты понял, что кончилась жизнь?! И всё, что у тебя осталась — это дорога Туда! Накатанная твоя колея, ведущая к Югу. В черный предел Кавказа, где ты сыграешь последний свой блюз на большой танцплощадке войны.
Возвращайся скорей! Могила уже разрыта!..
ГЕРОЮ РОССИИ
СТАРШЕМУ ЛЕЙТЕНАНТУ
ЖЕНЕ ОСТРОУХОВУ
Когда война ворвется в дом,
Огнем своим обуглив ставни,
Быть может, вспомнив о былом,
Мы одеваем вновь медали.
Мы одеваем ордена,
Как эхо тех воспоминаний.
На наши души и сердца
Ложится тень переживаний.
Ломая памяти рубеж,
Мы возвращаемся в те годы,
Где все горит пожарищ свет
И жизнь со смертью снова спорит.
В грязи раздолбанных дорог,