– Я к вам в качестве корреспондента, – сказал Абросимов. – Решил заняться на старости лет. К тому же ваш сотрудник мне заказал.
– Какой сотрудник? – спросил редактор.
– Да вот новенький.
– Савин.
– Видимо, да. Я не знаю его фамилия.
Наступила пауза. Редактор читал статью. Потом я услышал его голос:
Вот спасибо! Руководители завода нас редко балуют статьями. Обязательно дадим, и в завтрашнем же номере.
Через несколько секунд Абросимов вышел от редактора.
– У вас лёгкая рука, – пошутил он, увидя меня. – Никогда не писал сочинений, а сейчас написал. Заходите, всегда рад. – Он кивнул и ушёл.
Я постарался напустить на себя небрежный, незаинтересованный вид и вошёл к редактору.
– Что, принёс статью Абросимов? – спросил я.
– Принёс, – весело прохрипел редактор. – Это ты заказал? Молодец! Как это тебе удалось? Он ведь никогда строчки нам не написал, понимаешь, строчки! А тут лабораторию критикует… Умно написано.
Я вышел в общую комнату и подошёл к машинистке Лизе. Первую страницу она уже перепечатала, остальные лежали тут же на столе. Я стал читать. Это была сильно и хлёстко написанная разгромная статья против лаборатории. Я сразу обратил внимание, что имени Лиды там не упоминается. Зато доставалось Ирине. Абросимов называл её недоучкой, к тому же не желающей учиться. «В лаборатории должны работать люди практического опыта, – писал Абросимов, – умеющие сочетать теорию с повседневной заводской практикой». Это был удар, тяжёлый и непоправимый удар для Ирины, удар «в тыл».
Я вернулся к редактору.
– Написано сильно, – сказал я, – но. не кажется ли вам, что статью следовало бы проконсультировать?
– Это главного-то металлурга проверять? – усмехнулся редактор. – Это тебе, друг, не цеховой мастер пишет! И кому же давать-то? Директору, что ли?
– А если Каргину? – спросил я.
– Ну, это ты ересь несёшь, – помрачнел редактор. – При чём тут Каргин? Статья техническая… Притом в ней критика. А ты, что же, критику согласовать хочешь? Боишься? Так, друг, в большевистской печати не водится.
«Что ж получилось? – думал я. – Ведь статья завтра появится! Почему же я не постарался отвести её, задержать?» Потом я сказал себе: «Нет, это было бы неправильно. Пусть будет наконец гласно высказана точка зрения. Пусть кончатся разговоры, устные споры, которые так часто начинаются с дела, а потом переходят на личности. Надо, чтобы все имели возможность с максимальной доказательностью высказать свою точку зрения, и тогда всё станет ясным. Надо быть объективным».
С этими мыслями я доехал до дому, поднялся по лестнице, но, как только я почувствовал, что сейчас увижу Лиду и должён буду рассказать ей обо всём происшедшем, все планы, весь этот конспект нашего разговора, который я составил в пути, исчез, и мной овладело чувство растерянности.
«Сразу, сразу, – подумал я, открывая дверь, – надо все сказать сразу». Я вошёл в комнату. Лида сидела на кушетке и смотрела на меня.
– …И ты понёс статью Абросимову? – спросила Лида.
– Да, – ответил я.
Лида усмехнулась. Это была злая, не идущая к ней усмешка. Я никогда раньше не видел, чтобы она так усмехалась. Я добавил:
– Ведь это было вполне естественно – показать статью об обработке металла главному металлургу.
– Да, конечно, – каким-то чужим, безразличным голосом проговорила Лида. – Дальше.
– Он прочёл статью и сказал… – Я остановился. Меня вдруг испугало холодное, чужое лицо Лиды, её незнакомый голос.
– Что он сказал? – настойчиво спросила Лида.
– Он сказал, что вся эта ваша затея с закалкой – чепуха. И предложил сам написать статью.
– О закалке?
– Нет. Собственно, не вполне о закалке.
– А о чём?
Лида подошла ко мпе вплотную. И тогда я выпалил все сразу, точно бросаясь в холодную воду:
– Он сам вызвался написать статью. О работе лаборатории. Вечером он принёс статью. Она завтра будет напечатана.
– Так, – спокойно молвила Лида и отошла к окну. Я подошёл к ней.
– Абросимов – крупный специалист. Он советский инженер. Пережил блокаду. Пусть выскажет свою точку зрения. Ты должна понять: я не могу, не имею права быть предвзятым. Дело должно быть всесторонне обсуждено. И тогда всё станет ясным.
Она не оборачивалась.
Когда он сказал «всё станет ясным», я почувствовала раздражение. Мне снова показалось, что Саша не понимает чего-то главного, самого главного. В этот момент я взглянула на мальчика. Коля сидел в углу дивана и хмуро глядел на Сашу.
«В чём дело? – подумала я. – Почему между ними не налаживается настоящая дружба? Ведь ясно, что Саша хочет добра Николаю, но мальчик почему-то не чувствует этого».
А вчера у них было прямое столкновение. Саша заметил, что Коля лазит по строительным лесам дома, велел ему спуститься и строго отчитал. Я заступилась: «Разве не естественно, что мальчишке всегда хочется лазить, строить, во всём соревноваться с ребятами, даже подраться, может быть».
А Саша ответил: «Колька не безнадзорный парень. Мы отвечаем за него и перед своей совестью, и перед государством. А что, если бы он сорвался с лесов?» Я возразила: «Ты хочешь воспитывать его в оранжерее». Он сказал: «Это не так, но всё же оранжерея – это достижение по сравнению с асфальтовым котлом двадцатых годов».
Я пожала плечами.
…И вот теперь, когда я хотела продолжить разговор с Сашей, взгляд мой остановился на Коле. Нет, не надо, чтобы он видел, что и у меня нелады с Сашей.
Я предложила:
– Может быть, мы пройдёмся? Нам надо поговорить. Саша внимательно посмотрел на меня, встал и молча надел пальто.
Не произнося ни слова, мы спустились по лестнице и пошли к шоссе. Уже стемнело, и на небе не было ни одной звезды. Фонари светили очень тускло. Огни Кировского завода были едва заметны. Грязь хлюпала под ногами. Мне было душно.
– Сашенька, – начала я, – ты подумай, подумай хорошенько. Неужели ты ничего не замечаешь? Неужели ты не видишь, что мы уже давно не вместе?
Он молчал.
– Почему, когда ты был на войне, далеко-далеко, мне всё-таки казалось, что ты близко, и я каждую минуту могла поговорить, посоветоваться с тобой? А сейчас ты здесь, совсем рядом, но мне кажется, что ты далеко и не слышишь меня.