12 мая, пятница
Прозрачные глаза психиатра остановились на пациентке. Женщина сидела в кресле, аккуратно скрестив ноги на уровне голеней, сплела пальцы рук и обняла колено, обтянутое тонкой тканью больничных брюк небесно-голубого цвета. Всем своим видом она излучала покорность и скромность. Казалось, даже стала меньше. А всего мгновение назад развалилась в кресле, злословила и требовала ее немедленно отпустить. Себастьян, скрупулезно конспектировавший каждый сеанс, чтобы не наворотить ошибок Фрейда и банально не забыть, о чем шла речь с тем или иным пациентом, отложил в сторону ручку с большим блокнотом и обратился в слух. Пауза затягивалась. Он думал о том, что все больше подобного встречает в своей практике.
— Елена? — негромко позвал он. Женщина не отреагировала. Она смотрела в пол, избегая взгляда доктора. — Елена, вы слышите меня? Вы не хотите говорить со мной?
Белокурая головка дернулась. Кудряшки закрыли лицо. Женщина медленно подняла голову и посмотрела на него с видом затравленного зверька.
— Что я здесь делаю? — спросила она. — Кто вы?
— Вы в госпитале имени Люси Тревер. Меня зовут доктор Себастьян Хоул, я психиатр и психоаналитик. Ваш лечащий врач.
— Я в дурдоме? Он наконец нашел способ избавиться от меня? — ее голос обратился в шепот. — Не верьте ему, я никогда не нарушала клятв, данных перед лицом господа.
— Кому не верить?
— Мужу. Это не он привез меня сюда?
Себастьян предельно осторожно, чтобы не взволновать ее резким движением, взял блокнот и написал несколько строк.
— Почему вы считаете, что муж должен был вас сюда привезти?
— Он уже давно обещал посадить меня в психушку. Говорит, я ненормальная. Говорит, я стала другой, — голос женщины срывался, то уходя в шепот, то в свист. От волнения?
Себастьян буквально физически почувствовал кольца напряжений на ее шее, плечах, груди. Широкие и болючие, они схватывали ее, лишая даже способности нормально говорить. Какое количество людей живет с сумасшедшим, разрывающим их душу на части напряжением, и не отдает себе в этом отчета. И сколько даже в его всего лишь десятилетней практике случаев, когда человек полностью менялся в течение первого же года терапии, избавляясь от ненужных оков. И все же он смотрел на Елену глазами врача, обрубив внутреннее и пока еще естественное желание ввязаться в спасение чужого комфорта. Сейчас он в первую очередь заведующий отделением. Врач.
— А что вы по этому поводу думаете? — спокойным ровным голосом спросил он.
На глазах молодой женщины блеснули слезы.
— Я не понимаю, что происходит! Не сделала ничего дурного.
— Елена, расскажите о себе. Что вы за человек?
— Я хорошая жена. Заботливая. Муж говорит, что ему нравится, как я готовлю. А еще он говорит, что никогда не жалел, что выбрал в жены именно меня. У меня хорошие родители. Брат, которым гордится весь город. Знаете, он военный.
Доктор сделал очередную пометку. Женщина заметила это и прервала монолог, чтобы гневно спросить:
— Ставите диагноз, я ненормальная? Что я сказала не так?
— Вы хотели бы, чтобы я поставил вам диагноз? — невозмутимо поинтересовался Хоул.
— Нет. Но вы же этим занимаетесь? Вас для этого наняли? И вообще, что я делаю в вашем кабинете и почему не помню, как здесь оказалась? Может, вы никакой не врач? А маньяк, которому нравятся такие игры?
— Расскажите, что последнее вы помните? Что было до нашей встречи?
— Я была дома. Приготовила ужин. Майкл любит тефтели в томатном соусе. У меня закончилась паста, я ходила в лавку за ней. Потом помыла полы. Накрыла на стол. А потом… — она удивленно распахнула глаза. — А потом я оказалась здесь.
Тень узнавания омрачила ее красивое лицо. Хоул затянул паузу, давая пациентке возможность прийти самой к очевидному.
— Скажите, Елена, вы не впервые теряете время?
— Нет.
По ее щекам скатились две слезинки. Доктор проследил за ними и вернулся к изучению женщины. К наблюдению и анализу. Ее поза — снова скрюченная, женщина всеми силами старалась стать меньше. Голос, который звучал так, будто она боится, что ее услышат. Он пропадал через слово.
— Хотите об этом рассказать?
— Я не знаю, что говорить.
— Как часто вы теряете время?
— Иногда. Я… я все время уставшая. Будто не сплю. Хотя сплю много. У меня хорошая постель. Муж заменил матрас. Знаете, есть такие матрасы, в которых пружины не впиваются в спину. Я всегда мечтала о мягкой постели. Я думала, что матрас решит мою проблему со сном. И Майкл так думал. Он не любит мягкой постели, но для меня изменил себе. И как я могла подумать, что он упрячет меня в дурку? Это сделал кто-то другой. Майкл хороший, он любит меня. Кто это сделал, доктор?
Себастьяна, который за несколько лет привык ко всему, эти перемены в показаниях не удивляли. Равно как и не удивляло то, о чем говорила женщина. Диссоциативное расстройство личности, на данном этапе неподтвержденное и не признанное мировой общественностью, в Треверберге проявляло себя чуть ли не чаще всеми любимой и понятной шизофрении. Или даже депрессии. Он привык. Каждый пятый пациент жаловался на психогенную амнезию. Даже повезло понаблюдать за самой настоящей фугой. Елена же либо очень хорошо играла, что невозможно в течение столь длительного времени, либо действительно распалась на личности. Сколько их там? Как давно они появились, что хотят? Как лечить? На данный момент устойчивой практики по лечению данного заболевания не было.
— Как вы познакомились с Майклом? — задал врач новый вопрос, намеренно сбивая ее с мысли. Елена удивленно захлопала ресницами и наконец посмотрела ему в глаза.
— Н-не помню. Доктор Хоул, — она помолчала. — Я действительно не помню.
Она хотела встать, но передумала и крепче вцепилась в собственные колени.
— Я сошла с ума? Почему мир распадается? Это сумасшедший калейдоскоп.
Себастьян сделал еще несколько пометок и закрыл блокнот.
— Сеанс подошел к концу. Увидимся с вами послезавтра.
— Я остаюсь в больнице?
— Вам здесь не нравится?
Она подумала.
— Я понимаю, что здесь мне пока лучше.
Снова игра. Себастьян поднялся с места, проследил, чтобы пациентка ушла, и вернулся за рабочий стол. Он никак не мог поймать механизм переключения. Казалось, вот оно, рядом. Минуту назад она активная и живая и говорит иначе, потом замыкается. Ее вторую личность звали Мари. Мари была бойкой, излишне откровенной, почти вызывающей. Она говорила, что ей двадцать пять, она работает гейшей и не понимает, почему должна возвращаться в дом упыря Майкла, ведь ее клиенты намного интереснее и, что важно, богаче. Когда врач задал вопрос Мари, когда та пришла и вмешалась в спокойную жизнь Елены, личность звонко рассмеялась и заявила, что была всегда. Сам же Майкл клялся и божился, что жена изменилась после родов. Она долго лежала на сохранении в больнице и вернулась домой другим человеком. Начала пропадать по ночам. Однажды он забрал ее из злачного клуба в глубине Ночного квартала. А на следующее утро привез к Хоулу.
Расщепление, если это было оно, не приходит просто так. Могла ли послеродовая депрессия стать толчком?
Себастьян убрал блокнот с записями про Елену и Мари в стол. Закрыл глаза. И стал дышать, успокаивая нервы и мысли. Через несколько минут в голове прояснилось, а размышления о пациентке уступили место новому случаю. И новым задачам. Он был слишком молод и в профессиональном сообществе завоевывал уважение с боем. «Аналитик должен быть старше тридцати пяти, психиатр становится профессионалом после сорока». Хоул получил лицензию в двадцать, закончив экстерном университет. Потом шла череда программ переподготовки, аспирантура, кандидатская и следом докторская степень. Меньше года назад. Он всем своим существом стремился познать неизведанное, сочетая несочетаемое, работая с полицией и выдерживая практику в больнице.
Ему нравилась такая жизнь. Даже тогда, когда она начинала его пугать. То, что произошло вчера в госпитале, до сих пор занимало все его мысли и отнимало силы. Сессии с клиентами не поглощали так, как раньше. Он включался в процесс, он был профессионалом. Но на фоне — в самой глубине — думал о том, что за феномен наблюдал. И как сохранить это в секрете? Астер взял со всех сотрудников, кто имел доступ в реанимацию, подписку о неразглашении с такими штрафами, что даже самые болтливые решили помалкивать, пока руководство не соизволит дать прессе жирный кусок. Реанимация традиционно была закрыта для посещений, и с этой стороны пока угрозы не наблюдалось. У них был день. Может, два. Может, время до следующей рабочей недели.
После седативного большинство успокоилось. У пациентов взяли анализы. Сравнивали их с людьми, кого массовое помешательство не коснулось. Не обнаружили ничего. Оскар Мун ответов не дал. «У меня сгорело все оборудование, доктор Хоул, я бы хотел вам помочь, но невозможное сделать не могу». Посоветовавшись с доктором Марсом, который бессменно отвечал за процессы в реанимации, Хоул выдвинул идею о лечении переливанием «чистой крови». План был прост: заменить весь объем крови у тех, кто «сошел с ума». Подобная перспектива имела целый ряд узких мест. И в случае ее внедрения повышенное внимание к реанимации со стороны других отделений больницы неминуемо. И секретность не сохранить. Но Хоул не видел других вариантов. У него не было возможности поговорить с каждым из пациентов, и пришлось привлечь своих лучших врачей, которые также подписали документы о неразглашении.
Себастьян ждал их отчетов. От этой мысли стало не по себе. Сам он занимался чрезвычайно интересным случаем расщепления. А должен был взять кого-то из реанимационных сумасшедших.
Психиатр достал и открыл личное дело Мари-Елены. Ему не давала покоя мысль, которую озвучила Мари на одной из прошлых сессий. Он перелистал страницы, пробегая по неровным строчкам собственных записей, которые представляли собой сплошной набор значков и сокращений, не понятных человеку со стороны. Большой блокнот открылся на нужной странице. Хоул нашел обведенную двойной рамкой цитату. Он редко цитировал клиентов, но здесь решил, что ухватил что-то важное. В ключе происходящего в последние месяцы в городе, дел, которые разбирала полиция, эта фраза показалась ему важной. Даже ключевой. «Я пришла, когда необходимость сопротивляться своим желанием исчезла. Будто выключили свет, а когда его вернули, больше не было этой контролирующей тени».
Контролирующая тень. Супер-эго? Персона? Хоул быстро перелистал страницы и оставил себе напоминание: поговорить с Мари, контролирующая тень. Основная личность Елена показалась только сегодня, до нее врач общался со взбалмошной Мари. Почему он тогда не понял этого «я пришла, когда необходимость сопротивляться желаниям исчезла»? Почему пропустил? О чем думал?
Хоул еще раз внимательно перечитал цитату. Все-таки это новейшая история. Раскол произошел сейчас. Не в детстве. Потеря времени — новый симптом. Все, что было до, мистификация. Себастьян вскочил с места. Он понимал, что если ответит себе на вопрос «когда», поймет что-то важное. Слишком важное. Критичное.
Доктор зашагал по кабинету. Нужно поднять статистику. Но какую? Какими симптомами характеризуется отключение супер-эго? У каждого свои. Никакой архив не в состоянии структурировать потоки подобной информации. Ему не хватает ключа. И тогда эта загадка окажется расшифрованной. Подумав об «Энигме», машине, благодаря которой был взломан шифр нацистов, Себастьян взглянул на часы. Он задержался в больнице. Опаздывал на встречу, которая должна пройти в Деловом центре.
Шины взвизгнули, когда Себастьян вырулил с парковки. Бессознательно он отметил наличие автомобилей коллег на парковке. Память услужливо подсказала лица. Он ни с кем не конфликтовал, но и не сближался ни с кем.
***
Милагрос Астер-Звейц, ведущая популярного в последние несколько лет телевизионного шоу и автор колонки, посвященной видным деятелям города, ждала Хоула в лобби. Она поигрывала туфлей-лодочкой пронзительно-синего цвета, раскачивая ее на носке. Медовые, как у Офелии, волосы взбиты в модной прическе, на лице — тщательно выверенный макияж. Опытный взгляд врача отметил излишне тесный воротничок водолазки, который плотно обхватывал лебединую шею женщины, акцент в макияже на веках и скулах, костюм строгого покроя, но вызывающих оттенков. Прекрасные голубые глаза засияли при виде Хоула. Глаза из тех, к которым так близки слезы. Радости, обиды, гнева, боли, эйфории. Сострадания? Себастьян невольно склонил голову набок, рассматривая женщину. От нее веяло истеричностью. Улыбнувшись сам себе, он преодолел расстояние до журналистки и остановился в паре шагов от нее. Она подала руку для поцелуя, он наклонился, не касаясь губами этой мягкой, пахнувшей дорогим кремом руки.
— Доктор Хоул. Целых пять минут. Я жду вас целых пять минут!
Он хотел сказать, что опоздал на двадцать, но промолчал. В конечном счете он беседует с журналисткой.
— Прошу прощения, мисс Астер-Звейц. Задержали.
— Милли.
Хоул опустился напротив нее в кресло и почувствовал, как расслабляется. Да, беседа с журналистом — не то времяпровождение, о котором он мечтал, но это прекрасный способ отвлечься от бесконечных пациентов и проблем. Забыть о расследовании, о смертях, о сумасшествии и просто побеседовать с красивой женщиной. Главное — помнить о последствиях.
— Милли, — повторил он.
— Не предложите мне называть вас по имени?
Хоул помедлил.
— Если только в приватной беседе.
Милагрос Астер-Звейц с театральным видом обвела взглядом лобби.
— Мне кажется, эту беседу можно назвать более чем приватной.
Себастьян улыбнулся. Ему нравилась эта молодая женщина, бойкая и опасная. Она совсем не походила на большинство его пациентов, но сама могла бы стать великолепным образчиком для исследования.
— Вы можете называть меня по имени во время нашей беседы, но не станете этого делать на камеру или в статье. Для этого города я психиатр доктор Хоул. Для вас — Себастьян. Договорились?
Журналистка неожиданно вспыхнула. Хоул не отследил того момента, когда ее взгляд переменился, а на лице застыло мечтательное выражение. Через мгновение она взяла себя в руки и улыбнулась ему профессионально и почти что холодно.
— Договорились, — кивнула она. — Вы человек занятой и прямой, как мне кажется…
Доктор отметил про себя этот ход. Человек занятой и прямой. Люди любят ставить клише, не слыша и не видя собеседника. Просто навязывать ему черты, которых нет. Найти объединяющую линию. Человек занятой и прямой. Нет менее прямых людей, чем психиатры. Профессия учит их терпению и молчанию. А психоанализ возводит терпение в абсолют. Хоул не был прямым человеком. Даже видя проблему, проникая в ее суть, он молчал. Или задавал вопросы.
— Расскажите мне, что творится в реанимационном отделении госпиталя имени Люси Тревер, — тем временем закончила фразу Милагрос. Ее голубые глаза сверкнули. Магическим образом появившийся в руке остро отточенный карандаш завис над крошечной записной книжкой.
Хоул поднял на нее холодный, практически бесстрастный взгляд. Симпатия к внешности улетучилась. И перед ней теперь сидел не мужчина, восприимчивый к женским ужимкам, но профессионал, который следит за собой и собеседником и фильтрует каждое слово, которое может сорваться с его уст.
— Конкретизируйте вопрос.
— Я достоверно знаю, что в реанимационном отделении творится что-то странное. Оно закрыто для посещений. Даже внутренний персонал больницы не может туда попасть. А у вас есть доступ.
— Реанимация — место, где люди борются за жизнь. Оно не должно быть открытым и никогда не было. Почему вы подняли вопрос изолированности реанимационного отделения именно сейчас?
— То есть мои источники лгут, и ничего особенного не происходит?
— Я не могу обвинять во лжи того, кого не знаю, и кому не смотрю в глаза. И так же не могу назвать ложью то, суть чего не понимаю. Хотите прямого ответа — задайте прямой вопрос.
Тонкие пальцы журналистки, украшенные длинными ярко-алыми ногтями, пробежались по страничкам записной книжки. Хоул не мог видеть текста и почерка, но отметил про себя то, что книжка была крошечной, умещалась на ладони, а это значит, писать там приходилось мелко. Заточка карандаша подтверждала эту гипотезу. Милагрос стремилась запихать огромный, многоуровневый и прекрасный мир в четко очерченные крохотные границы. И тем самым научиться им управлять. Она контролировала его через эту книжку. Пыталась объяснить.
Эмпатия подняла голову в его душе. У него не было стремления кого-то спасать, но инстинктивное, еще не проработанное до конца желание ей помочь проснулось. Хоулу стало грустно.
— Пациентка София Раш. Сорок три года. По последним данным перенесла сложнейшую операцию на сердце. Операцию проводил доктор Генрих Аркенсон. Она прошла успешно, и родственники ожидали, что ее выпишут десятого числа. Но десятого они получили уведомление из больницы, что выписка откладывается. Состояние Софии тяжелое, но стабильное. В посещении отказали.
Себастьян узнал имя пациентки. Но виду не подал.
— Это обычное дело для реанимации. Я не могу обсуждать с вами пациентов, распорядок больницы или врачей. Это конфиденциальная информация.
— Тогда поговорим о вас, — улыбнулась Милагрос, в последний момент решив отступить.
— Предлагаю переместиться в ресторан.
— Приглашаете на ужин?
— Да. На деловой. Здесь есть отличное место.